РОДИТЕЛЬСКАЯ ГАЗЕТА 
НАЕДИНЕ 

Мир, где вприпрыжку бегают минуты

Дочь играет в Бога. Хотя я не уверена точно, что играет, – просто слова другого не могу подобрать. Она творит мир словом. Превращает хаос бессловесности в космос выразительности. Выхватывает из нагромождения вещей и предметов что-то наиболее существенное на ее взгляд и торжественно нарекает: «Киса!» После этого в мире сияет радость и звучит счастливый детский смех. А я наконец осознаю, что Бог тоже творил наш мир с удовольствием. Новонареченное животное же, ничуть не смущенное своей избранностью, степенно умывается на окне первого этажа.
Она сразу угадывает самую суть вещей. «Бакака!» – бросает она вдогонку очередному четвероногому. «Собака», – машинально поправляю я и разглядываю тузика. Росточек небольшой, ножки коротенькие, кривоватые, шерсть клочками, уши смешно подпрыгивают при беге. И впрямь… бакака какая-то.
Дядю с тетей почти никогда не путает – как будто нутром чувствует свое, женское. В заблуждение ее может ввести короткая стрижка – но только если эта стрижка при полном отсутствии женственности.
Очень быстро, непостижимым для меня образом научилась отличать бабу от тети и деда от дяди. Но иногда все-таки ошибается. Но это мне поначалу так казалось. Потом я стала присматриваться. И вскоре заметила, что она бросала в лицо не старой еще женщине свое категорическое и непререкаемое «Баба!», только если в глазах молодой старушки была тень всемирной усталости – усталости от жизни.
Дома все предметы для краткости называет просто «ка»: лож-ка, чаш-ка, вил-ка, тарел-ка… Даже стол или стул – они тоже «ка». Или «ки» – если их много. Все действия с предметами обозначаются словом «одень»: застегни, открой, откуси… И нечего тут синонимию разводить – и так всем все ясно.
Но однажды утром во время завтрака вдруг говорит: «Там чашки стоят». Спокойно так, будто ничего и не произошло, мол, я всегда могла это сказать, только все момент подходящий выбирала – вы же так заняты. Но эта незамысловатая фраза звучит как-то… экзистенциально, как будто останавливает время, дает подержать эти слова в ладонях, почувствовать их вес: «Там. Чашки. Стоят». А потом время запускается снова.
Такую же экзистенциальность текста я встречала только у Толстого в рассказах про детей. Помните, там, где «Гуси сели на воду… Вода была чиста, и видны были лапки». Вроде и описание, а вроде – творение, слишком уж зримо это.
Постепенно прозрений становится все больше. С каждым из них мир будто протирают влажной губкой, снимая слой привычной пыли.
– Как часики ходят?
– Топ-топ.
– А тикают как?
– Тик-так.

– На яблоко, ешь.
– Не буду.
– ???
– Там у червяка домик!

– Кто воду на кухне разлил? Чего молчишь, язык проглотила? – В ответ предъявляет кончик розового язычка.

Ей очень нужно, чтобы ее поняли. Она терпеливо, до бесконечности будет повторять одну и ту же фразу, пока я наконец не дешифрую, пока не услышу смысл в этих неумелых и беспомощных звуках и пока не повторю. Тогда она довольно кивнет – и задаст новую загадку. Так она строит мостики в наш, взрослый мир. А может, наоборот, используя понятный нам язык, она позволяет нам заглянуть в свою волшебную Вселенную, посмотреть, как там со звонким топотом, вприпрыжку бегут минуты и степенным шагом идут часы…
Перед сном беседуем, изучаем население планеты.
– Есть мальчики и…
– Деики!
– Тети и…
– Дяди!
– Бабушки и…
– Деди!
Я удовлетворяюсь исчерпывающим списком. А она, после некоторого молчания, твердо и тихо добавляет:
– И мама…
И я вдруг чувствую себя древней-древней, мудрой праматерью всего живого – наверное, такой я и являюсь в мире, который она сотворила своим словом.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"