ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N49
ПРОГУЛКА 

Дорогами царей и царедворцев

Петергофская прогулка – дело непростое. Здесь довольно четко разделяются дореволюционный город Петергоф с его имперскими роскошествами и советский городок Петродворец с домами, приводящими в уныние. Видеть первое, не замечая второго, – искусство.

Маршрут 1 – “Нижний парк”, маршрут 2 – “Парк Александрия” и маршрут 3 – “Санкт-Петербургский проспект”.

Марли Сады Венеры Павильон “Эрмитаж” Морской канал Морской берег Большая оранжерея

Нижний парк

Нижний парк с его фонтанами, музеями, дворцами, павильонами и статуями – самый респектабельный из петергофских уголков. Начать же путешествие стоит от дворца Марли, или иначе Монбижона.
Это одна из старейших построек. Еще в 1722 году Петр Первый приказывал: “Кашкаду большую, что против пруда, надлежит зделать во всем препорциею против каскады Марлинской, которая против Королевских палат, так же и бассейны в нижнем ее конце, фонтаны в оном прямые и с боков такие же, как в Марли”.
То есть Большой каскад был подражанием марлинскому.
Швед К.Р.Берк писал о дворце в 1735 году: “Монбижон (прежде называвшийся Марли)... маленький красивый увеселительный дом. Комнаты в нем, как говорят, тоже хорошо обставлены и украшены превосходной живописью, хотя ее и меньше, чем в Монплезире. Когда двор пребывает в Петергофе, в Монбижоне обычно располагается принц Вольфенбюттельский”.
В восемнадцатом же веке тот дворец, по сути, был уже музеем. Михаил Пыляев так описывал его: “Из петровских построек 1720 года посейчас цел домик Марли... домик этот построен по плану существующего в окрестностях Берлина. В Марли теперь хранятся вещи, принадлежавшие Петру: здесь его халат, подаренный персидским шахом, кровать с занавесками и одеялом, стол его работы с грифельной доской, бюро, небольшой ящичек, где хранятся часы, им собранные, затем есть кружка с девятью накладными стаканами, присланными царю китайским богдыханом. Перед домиком большой четырехугольный пруд с язями, голавлями, сазанами и судаками, выписанными царем из Пруссии; рыбы здесь приходят на корм по зову в колокольчик. Близ Марли развесистые громадные два дуба, посаженные царем; под тенью их он любовался плесканием заморских рыбок”.
А испанский путешественник Франсиско де Миранда делился впечатлениями: “Побывали в павильоне Марли, как называл его Петр I, выстроенном меж двух больших прудов; видели там его бюро и постель. Я бросил в один из прудов несколько кусочков хлеба, и тут же огромные рыбы, которых садовник “созывает к столу” колокольчиком, приплыли и все съели. Старший садовник принес мне фруктов, был очень внимателен и любезен... школа галантности господина Бецкого”.
Рядом с Марли расположены своеобразные Сады Венеры, а чуть подальше – “Эрмитаж”. Упомянутый уже К.Берк писал: “Эрмитаж, он маленький. На второй этаж (состоящий из восьми комнат) лестницы нет, людей туда поднимают на сиденье при помощи тяжестей. Тем же путем сами собой поднимаются кушанья и все прочее потребное”.
Недалеко от “Эрмитажа” – так называемый Морской канал, соединяющий Финский залив с Большим дворцом.
Первоначальный замысел Петра Великого был более фундаментальным. Он планировал вести большой канал вдоль берега залива, своего рода дублер Петергофской дороги. В 1716 году Петр приказывал Меньшикову разработать проект: “где быть каналу от крисанфова двора до Стрелиной, чтоб нынешним летом оное вымереть, сколько будет слюзов и протчий аншальт к тому, дабы в удобное потом время остановки не было”.
Одно время Петр даже замышлял дорогу превратить в канал, то есть провести водный путь “по першпективной дороге... в котором можно было бы ездить на маленьких яхтах и шлюпках по галанскому маниру с лошадьми”.
Впоследствии, в 1739 году, к петровскому проекту возвращались. Венецианский граф Франческо Альгаротти сообщал: “Предполагают прорыть... большой и глубокий канал от Петербурга к Петергофу... Сам царь повелел начать сию работу: он пребывал бы в восторге при наблюдении военных кораблей, проходящих под тенями и красотами его садов, – таким же образом, как и в столице, где он видел верфи по соседству со своим дворцом”.
Этот замысел Петра не воплотился, тем не менее Морской канал был вырыт и дожил до наших дней. Генерал Вильгельм Берхгольц, сподвижник Петра Первого, дивился: “Около половины второго мы со своим торншхоутом и буером подъехали к Петергофу. Немедленно по прибытии нашем мы вошли в прекрасный большой канал, протекающий прямо перед дворцом. Канал этот длиною до полверсты и так широк, что в нем могут стоять рядом два буера: император сам ввел в него флотилию, и мы, пройдя половину канала, продолжали путь по одному из шлюзов. Все суда, числом около 115, выстроились потом по обеим сторонам канала. Когда все вышли на берег, император сам начал водить всех знатных гостей всюду; особенно хороши были фонтаны, изобилующие водою”.
Заканчивается канал у пристани “Петродворец”. Естественно, что водный подъезд к Петергофу выглядел торжественно. К.Берк писал: “Морская сторона Петергофа содержит еще больше приятного. Подходя с открытого моря, прежде всего попадаешь в гавань, она образована сваями и ряжами, заполненными камнями. От нее на твердую землю идут две высокие плотины, ограничивающие канал, вырытый ниже уровня остального берега до подножия горы, на которой стоит дворец, и имеющий два шлюза. Там, где начинается твердая земля, по обе стороны полукругом стоят колоннады – с мраморными столбами, но крыши из дерева и гипса. Еще две высокие колонны – витые, с гладиаторами наверху, полые и из решетин.
По берегам канала на всем его протяжении стоят подстриженные ели и маленькие водометы в виде кораблей”.
Неудивительно, ведь именно морской маршрут предпочитал сам император. В служебных документах то и дело появлялись записи: “Его величество изволил идти с государыней императрицей и с царевнами поутру в 8-м часу на яхте в Питергоф, а при них князь Василий Долгорукий и Александр Головкин”. Или: “Кушав, изволил восприять путь в Петербург морем, на ботике, парусами. А... из Петергофа в Санкт-Петербург до которого места изволил доехать, о том неизвестно”.
В девятнадцатом столетии на пристани прижился довольно экзотический служитель. Собиратель всяческих курьезов М.Г.Кривошлык писал о нем: “Кто в Петергофе не знал в николаевское время старика Нептуна? Собственно, фамилия его была Иванов, а звание – отставной корабельный смотритель. Однако как прозвал его кто-то из высокопоставленных лиц Нептуном, так за ним это прозвище и осталось. Однажды едет император Николай и видит, что чалая корова забралась на цветочные гряды, прилегающие к государевой даче, и мирно пощипывает травку. Беспорядок! О чем думает Нептун?

Парк Александрия Музей Бенуа Готические дома Конюшни Зверинские ворота Капелла

– Нептун!
Нептун вырастает как из-под земли и вытягивается во фронт.
Нептун! Твои коровы на моем огороде ходят, – замечает строго государь, – смотри, под арест посажу!
– Не я виноват, – угрюмо отвечает Нептун.
– Кто же?
– Жена.
– Ну, ее посажу!
– Давно пора!”
Впрочем, случались и трагедии. Однажды, например, во время праздника налетел шквал и опрокинул несколько лодок, переполненных зеваками. Случившийся кстати в России маркиз де Кюстин сокрушался: “Представьте себе, сколько рассказов, пересудов, отзывов всякого рода, догадок, восклицаний вызвали бы подобные происшествия во всякой другой стране и особенно у нас. Сколько газет сказало бы и сколько голосов повторило бы, что полиция никогда не исполняет своего долга, что суда плохи, лодочники алчны и что власти не только не предотвращают опасности, но еще усиливают ее или по небрежности, или вследствие своей подкупности; к этому добавили бы, что свадьба великой княжны совершилась при печальных предзнаменованиях, как свадьбы многих иных принцев, и даты, намеки, примеры появились бы в изобилии!.. Здесь – ничего!!! Молчание более ужасное, чем само несчастие!.. В газете – две строчки без подробностей; а при дворе, в городе, в светских гостиных – ни слова; если не говорят здесь, не говорят и ни в каком ином месте: в Петербурге нет кафе, где комментировались бы журналы, которые не существуют; низшие чиновники еще более боязливы, чем знатные господа, и о чем не смеет говорить начальство, о том еще менее говорится у подчиненных; остаются купцы и лавочники – эти лукавы, как все, что хочет жить и процветать в этой стране. Если они говорят о важных и, следовательно, опасных вещах, то только на ухо и с глазу на глаз”.
Но в основном подобные прогулки все же обходились без трагедий, более того, были довольно увлекательны. И Карамзин писал приятелю Дмитриеву: “Мы наслаждались Петергофским праздником и Ораниенбаумским, хотя иллюминация и фейерверк не весьма удалися. Время было прекрасное; людей множество. Несмотря на ветер довольно сильный, мы с женою, с детьми, с Тургеневым, Жуковским, Пушкиным (которые все у нас жили в Петергофе) сели на катер и носились по волнам Финского залива часа два или более; одна из них облила меня с головы до ног – но мы были веселы и думали о том, как бы съездить морем подалее!”
Регулярные же рейсы появились только в 1851 году. Писатель В.М.Гаршин вспоминал: “Пароход, отходящий от Английской набережной, до того полон пассажиров, что многие из них должны стоять всю дорогу на ногах. Пестрая, разнокалиберная толпа. Русский язык почти не слышен среди других: немцы, шведы, англичане говорят по-своему, а большинство русской публики, первоклассной, конечно, трещит с грехом пополам по-французски... Петергофская пристань состоит из длинного деревянного помоста, вытянутого от берега почти на полверсты. У самого ее начала вход в знаменитый парк, около ресторанчик, где гремит музыка”.
За пристанью и каналом – дворец Монплезир. О нем тоже заботился сам Петр Первый: “В Монплезире, посередь огорода, на перекрестке поставить фонтану № 1; а где четыре статуи золоченые, сделать под них круглые медные точеные пьедесталы нетолстые, позолотя, поставить и воду пустить, дабы из-под оного кругом вода лилась к земле гладко, как стекло”.
Неудивительно, ведь Петр жаловал Монплезир не меньше, чем Большой дворец. Упомянутый уже Берхгольц хвастался, что однажды царь уплыл в Кронштадт, и его гости смогли обозреть “очень небольшой, но хорошенький домик, который в особенности украшен множеством отборных голландских картин. Царь большею частию ночует в нем, когда бывает в Петергофе, здесь он совершенно в своей тарелке и поэтому справедливо дал этому месту название Monplaisir”.
Беспокоилась о Монплезире и доченька Елизавета Петровна: “В мыльне Монплезира, где установлены медные ванны, отлитые на заводах Демидова, вложить футляры хрустальные... гранитные ступени к крыльцам дворца сделать покрасивее... быстрее докрасить стены дворца”.
Монплезиром восхищался и Франсиско де Миранда: «Отсюда отправились в небольшой дом, или павильон, под названием “Монплезир”, построенный Петром I на берегу моря. Там я заметил, среди прочих, миниатюрную фламандскую картинку, изображающую “debauche”, героем коей является одетый в простонародное платье “умелец Петр”: он пьет и домогается любви какой-то гризетки или крестьянки... право, даже самый лучший портрет не мог бы обладать подобным сходством. В доме сохранились кровать и канделябры, служившие этому монарху, который, судя по утвари, жил более чем скромно. На берегу устроена терраса, а под большим деревом – настил, на нем накрывают стол к завтраку. Заглянули также в сверкающую чистотой кухню, где императрица Елизавета, не любившая сидеть без дела, готовила разные кушанья...
Далее наш путь лежал к купальне – зданию с большим бассейном и павильоном для раздевания. “Прослушал” несколько “водяных скерцо”, сыгранных для меня в цветнике у Монплезира и на особом искусственном дереве».
А поэт Жуковский воспевал этот дворец в стихах:

Нельзя ль мне море дать в соседство?
…Нельзя ль найти мне уголок…
В волшебном вашем Монплезире?
Признаться, вспомнишь лишь о нем,
Душа наполнится огнем,
И руки сами рвутся к лире…

Южнее Монплезира расположена Большая оранжерея, а чуть дальше – парк Александрия, которому у нас посвящена отдельная глава.

Парк Александрия

Парк Александрия назван в честь императрицы Александры Федоровны, супруги Николая Первого. При нем же здесь возникло множество сооружений, выполненных в редком для России стиле готика. Правда, жить в дворцах Александрии было не совсем удобно. Фрейлина Анна Федоровна Тютчева писала в дневнике: “5 июня 1855 г. Двор сегодня переехал в Петергоф. Это место мне исключительно антипатично. Здесь играют в буржуазию и деревенскую жизнь. Император, императрица и другие члены семьи живут в различных фермах, коттеджах, шале, всякого рода павильонах, разбросанных в парках Александрии, где все эти великие мира предаются иллюзии жить, как простые смертные. Когда идет дождь – что в Петергофе обычно, – у императрицы в спальне появляются лягушки, так как эта комната на одном уровне с болотистой почвой, покрытой роскошными цветниками, разведенными здесь с огромными затратами. Сырость такова, что в ее комодах и шкафах растут грибы, а она целое лето страдает от воспалений и ревматизма. Если во время каникул наступает жара, то комнаты детей, очень низкие и находящиеся в верхнем этаже, непосредственно под крышей, выкрашенной наподобие соломенной крыши, напоминают чердаки венецианских “piombi” – свинцовых тюрем, и бедные дети задыхаются, а дворцы, прекрасно выстроенные и с массой воздуха, в которых можно было бы найти защиту от сырости и от зноя, пустуют в то самое время года, когда представляли бы более всего удобств”.
Но у царского семейства, видимо, была иная логика.

Особняк Струкова Дворцовый госпиталь Аптека Торговая площадь Канал Церковь Петра и Павла

Готическое царство начинается еще у входа в Нижний парк. Здесь расположен музей Бенуа, в первую очередь благодаря которому здесь и возникло настоящее готическое царство. А неподалеку от него – так называемые Готические дома, в которых жили приближенные монаршего семейства. Рядышком расположены Дворцовые конюшни, Зверинские ворота, Фермерский дворец, Готический колодец и Руинный мост. Но больше всего поражал здешний храм, получивший странное название Готической капеллы, хотя был все время храмом православным. Юрий Тынянов ерничал: “Камер-фрау Баранова учила молоденьких фрейлин твердости. В Петергофе, в домике императрицы, куда она иногда заезжала, было чрезвычайно сыро, капало со стен. Домик напоминал более всего античный небольшой храм, но был устроен на крошечном острове среди озера, ранее бывшего болотом. В этом озере была поставлена гипсовая статуя девушки, которую воды омывали ниже пояса. Когда какая-нибудь фрейлина жаловалась на сырость, камер-фрау брала ее за руку и указывала на статую:
– Учитесь у нее, – говорила она.
Император убрал домик разными вещами античного характера. Были сделаны точные копии с лампад, открытых при раскопках языческого города Помпеи, засыпанного пеплом вскоре после Рождества Христова. К общему скандалу, все лампады оказались крайне двусмысленного вида и вызывали на неописуемое сравнение. Фрейлинам было раз навсегда запрещено об этом думать, а по своему призванию они даже не могли знать о предметах сравнения.
Камер-фрау Баранова объяснила им лампады.
– Это готика, – сказала она, – это, правда, еще языческая готика, но все же готика.
Храм, который император приказал соорудить у себя в Александрии, своей петергофской даче, “малютка-храмик”, как называли его, был чистой готикой и не походил на пузатые купола. Указывая на стрельчатые окна и каменные кружева и оборки по углам, камер-фрау Баранова говорила:
– Учитесь у них.
Фрейлины были полны какого-то воздушного стремления и по утрам сообщали друг другу сны. Они отличались большой чуткостью и ловили неясные намеки.
Фантастика владела ими. Мисс Рэдклифф была их моральный катехизис.
– Магнетизм, магнетизм, о, этот магнетизм! – говорили они”.
Самый же отдаленный павильон носит название “Коттедж”. Именно в нем и проживала царская семья. Императрица уверяла: “Жизнь в Большом Петергофском дворце для меня невыносима. Чтобы отдохнуть от его тяжеловесной роскоши, я выпросила эту скромную обитель. Нигде я не была счастлива, как здесь... Всю жизнь жила во мне склонность к меланхолии и мечтательности. После развлечений светской жизни я могла углубиться в самое себя, и в такие минуты природа оказывалась для меня столь же необходимой, как хорошая проповедь”.
Так что лягушки в спальне были очень даже кстати.

Санкт-Петербургский проспект

И все же основная жизнь была сосредоточена вокруг Санкт-Петербургского проспекта. Он, словно шампур, пронизывает Петергоф от так называемой Готической караулки и до дачи принца Ольденбургского дорогами.
В доме № 20 был Дворцовый госпиталь, в доме № 24 – аптека, в доме № 40 проживал местный епископ, в доме № 51 – нотариус, а в доме № 44 была гостиница “Самсон”. Все как в обычных русских городах. Но это только часть жизни проспекта. Ведь и по левой его стороне расположены знаменитые петергофские парки.
Сразу же за Торговой площадью берет свое начало Колонистский парк. До революции немецкие колонии были явлением весьма заметным. Публицист А.Бахтияров так описывал их представителей: “Колонист тщательно выбрит, одежда у него немецкого покроя, а колонистки являются в город, на рынок, в неизбежных чепчиках – такого своеобразного фасона, по которому вы сразу отличите их от чухонок... Фасон чепчика, вывезенного некогда из своего отечества, колонистка строго сохраняет и передает из поколения в поколение как наследие старины своим дочерям... Как-то раз летом я проезжал по Муринскому шоссе с одним колонистом из деревни Гражданка. Небольшая немецкая деревушка по первому же впечатлению носит следы довольства и благополучия. Дома – довольно большие, в два этажа, верхний – холодный, обшитые тесом, впереди небольшой садик, в котором разбиты клумбы с цветами. Все дома выстроены по одному типу: с неизбежными двумя балконами по фасаду. Заборы и палисадники, выкрашенные белой краской, стоят прямо, ровно, точно вытянулись в струнку. Свои чистенькие домики колонисты сдают на лето внаем петербургским дачникам”.
Умели же, как говориться, устроиться люди.
Кстати, здесь же, рядом с колонистским парком, над каналом возвышается и главный петергофский храм – церковь Петра и Павла, выстроенная еще в 1748 году. Швейцарец Иоганн Бернулли изумлялся, стоя в этом храме: “Всем моим читателям должно быть известно, что во всех русских церквах и капеллах священник священнодействует в особом помещении, отделенном особою стеною (иконостасом) от остальной церкви, и туда никто, кроме сослужащих, не допускается. В присутствии царицы и ее детей делается исключение. Монархиня была именно в этой святая святых слева то коленопреклоненная, то стоя у поставца, а за нею у входа были Великий Князь и Великая Княгиня вместе у поставца... От церковной службы осталось мне лишь то, что она продолжалась долго; ибо после обедни была проповедь, и священник (я забыл его титул) не принял поцелуя от руки императрицы, когда он ей передавал остатки священного хлеба. Сама церковь доставила мне, однако, развлечение, ибо она изящно убрана золочеными украшениями на белом фоне и изукрашена живописью. Таковая, конечно, на старый русский церковный вкус, по которому в особенности избегают светло-темного, но вообще хорошо исполнена. Они украшают иконостас, так ими называемый. За алтарем обыкновенно также картина, которую я однако же здесь видеть не мог. Редко встречаются изображения Ветхого Завета, хотя в виде исключений мне пришлось видеть и таковые”.
Здесь же, в Колонистском парке, посреди Ольгина пруда расположены Ольгин и Царицын павильоны.
Далее – так называемый Луговой парк. Мемуаристы Засосов и Пызин писали: “Хороший парк находился по левую сторону железной дороги. Там были царская мельница, руины, розовый павильон, Никольский домик и Бабигонский дворец. Около дворца, на склоне горы, была масса сирени, на постаментах стояли два клодтовских коня, как на Аничковом мосту (две другие скульптуры этого автора стояли в Стрельне, на даче князя Львова). За гривенник можно было получить от сторожа большой букет сирени, а если дать двугривенный – он проведет по дворцу и на верхнем этаже, где колоннада, даст полюбоваться в подзорную трубу на залив, Кронштадт и Петербург. Этот парк посещался очень мало”.
И в самом конце Петергофа – Гранильная фабрика и Английский парк. Франциско де Миранда их описывал в таких словах: “Отсюда отправились на дрожках (trusky) на расположенную поблизости казенную фабрику, где шлифуют и гранят камни. Видел там замечательные изделия из сибирских самоцветов, мрамора и т.д. Механизмы очень простые и легко приводятся в движение. Директор был весьма приветлив, но мы вскоре с ним распрощались, ибо хотели осмотреть еще английский парк, находящийся примерно в версте от фабрики. Земля здесь как нельзя более подходящая, и садовник, искусный англичанин, уже почти закончил свои труды по созданию грандиозного паркового ансамбля. Побывали в хижине, снаружи похожей на обыкновенную, а внутри очень уютной и нарядной. Видели также огромные валуны, оставшиеся со времен оледенения, на которые, к сожалению, не обращают должного внимания, хотя и использовали их при строительстве грота... Господин садовник, о котором барон рассказывал разные странные вещи, будто он едва приподымает шляпу, разговаривая с императрицей, ни на кого не обращает внимания и т.д., вероятно, не понимает их ценности. Если бы я так не торопился, я бы обязательно с ним встретился”.
Такие вот причуды царственного Пет

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"