ОТКРЫТЫЙ ДИАЛОГ

В армию забрали!

У каждого, кто побывал в армии, своя история. Предлагать ее в качестве образца самонадеянно и довольно опасно. Обстоятельства обязательно придумают что-нибудь, чего никто не способен предугадать. И все же армейским историям нет конца, и слушают их обычно с жадным интересом. Почему? Может быть, потому, что истории разные и люди разные, а армия все та же. Ничего ее не берет.

Вот один из парадоксов: об армии мы все знаем всё. Даже те, кто никогда в армии не служил. Армейские байки и анекдоты – один из самых популярных жанров народного творчества, а старшина – такой же вечный персонаж фольклора, как безымянный чукча или легендарный Чапаев.
«Эй, салаги, метлы в руки – и бегом к антеннам, помехи разгонять! Враг не дремлет!» Для тех, кто вчера только расстался со школьной партой, шутка другая: «Кто умеет извлекать корни? Шаг вперед! Ломы возьмете на складе. Объект: пни перед домом полковника. Норма: от обеда до забора. Вопросы в письменном виде после дембеля». Ну, город Глупов такой. Где сплошь идиотическое невежество и круглосуточный деспотизм.
Но это все же, как и анекдоты, не памятка для новобранца (думает новобранец). Потому что жизнь – не сатира и не анекдот, а конкретные отношения в конкретных обстоятельствах. Байки я тоже привезу когда-нибудь и повеселю ими друзей.
Уверен, что если бы в свое время к армейским анекдотам я отнесся более внимательно и серьезно, служить мне было бы легче. Потому что это не анекдоты вовсе, а рассказы бывалого человека. Никакого в них гротеска и специального остроумия – чистая правда, бытовуха, один к одному. Не полет фантазии, а зарисовка с натуры.
Старшина, конечно, шутил, как умел, по поводу извлечения корней, а кто-то, допустим, решил, что и в армии, смотри ты, пригодились его мозги, вот и рванул из строя. Сколько уже лет этой шутке двоечника, а отличников, желающих схватить наживку, хоть отбавляй. Я был не из их числа, потому что математику к тому времени забыл прочно, но работать все равно пришлось вместе с отличниками. Ломы, уверяю вас, были настоящие, тяжелые, рукавиц хватило не на всех, и пни пришлось выкорчевывать именно так – от обеда до забора. Только я был теперь не рассказчиком анекдота, а его персонажем. В каком-то смысле мне даже повезло, хотя понял я это, конечно, не сразу. Запастись бы заранее юмором да начать коллекционировать истории, проникшись поэзией абсурда. Это не менее интересно, чем поглядеть на обратную сторону Луны или отправиться в гости к папуасам на Новую Гвинею. Миклухо-Маклай изучал тамошние нравы, но, сколько помню, не пытался ведь исправлять их. Правда, он и не жил по законам аборигенов.
Я завидовал сослуживцам, которые взяли себе за правило ничему не удивляться. Это позволяло им не только сохранять хладнокровие, но и проявлять должное усердие, которого от них ждали. Вы заслужите репутацию толкового солдата, если проявите, не ропща, глубокое понимание бессмысленного приказа. Сердечного отношения никто не просит, а вот сыграть служебную истовость… Если именно так отнестись к своей долгосрочной командировке в этот народный театр, есть возможность реализовать задатки природного артистизма, ни на секунду не путая себя с персонажем, и даже получить удовольствие.

* * *
Армия каждый курьез возвращает в подробную житейскую практику, проверяет его, так сказать, на подлинность. Сегодня дежурный командир части приказал нам обрезать кроны деревьев. Запустили природу, блин! Обрезаем. Наутро новый дежурный оскорбляется видом снега, испорченного обрезанными накануне ветками. Собираем ветки. Новый дежурный, свежий взгляд. А пейзаж еще хуже, как после битвы. Возим теперь снег тачками из леса, насыпаем новые сугробы, разравниваем их широкими лопатами.
Если посмотреть отстраненно, ничего в этом, кроме пользы для здоровья, нет. Мысль о даром потраченном времени – один из «пунктиков» вчерашнего школьника или студента, жизнь которого проходила под лозунгом «Береги минутку!». Но рационализаторское предложение, что, мол, лучше деревья обрезать весной, оставьте при себе. Зачем портить спектакль?
Человек, незнакомый со службой, чего доброго, поинтересуется: почему так много времени уделяется обустройству территории и не забывается ли при этом главная задача – оборона страны? Ну это, знаете, не нам судить, какая задача главная. Смешно даже подумать, что кто-нибудь, кроме специально облеченных, может иметь об этом свое суждение. Поделюсь разве личным солдатским наблюдением, которое, как и положено, держу при себе: наипервейшая задача военного – эстетика. От чистых подворотничков и улыбающихся сапог (сзади они должны улыбаться не меньше, чем спереди) до санаторного состояния территории. Потому что природа здесь тоже на службе, спускать нельзя.
Кроме того, армия процентов восемьдесят времени тратит на самообслуживание и строй. Потому-то с таким азартом проводятся каждый год весной и осенью рекрутирования. Поедая собственное время, армия всегда испытывает голодную потребность в воспроизводстве.
Шагать по ноябрьскому плацу, ровно заполненному снежной жижей, да печатать при этом шаг с оттянутым носком – это вам не борьба в грязи, практикуемая в нынешних ресторанах. Потому что ни душ, ни прачечные в армии временно не работают. Вымываемся после ободряющей муштры под холодным краном в общей умывальне, там же отстирываем шинель и штаны, отмываем и чистим сапоги. За ночь все это, конечно, вряд ли просохнет. Но надо ведь когда-то учиться трудностям, если жизнь в этом смысле замешкалась.
А служба у солдата идет от рассвета до рассвета, с коротким промежутком на сон, если старшина не озадачит реализацией очередной остроты, командир не объявит, маясь бессонницей, тревогу или не обнаружат, что сосед твой по койке сбежал на мирное свидание в соседнюю деревню. Тогда весь полк ждет его до утра на плацу. Бывало, на плацу и встречали побудку. А тут уж снова дел невпроворот.
Сидящий солдат – минус для командира. Свободные от са-
мообслуживания рядовые чистят оружие, из которого стрелять так и не научатся.
Я стрелял из карабина только однажды. Пять выстрелов по мишени. Тем, кто отстреляется на сорок восемь баллов, обещали отпуск. Мы с эстонцем Вэтэмаа выбили по сорок девять. Командир батареи объявил нам перед строем благодарность. Сглотнув обиду, мы пообещали и дальше служить исправно.

* * *
Армия – чрезвычайно консервативное устройство, ничего в ней, по существу, не изменилось даже после того, как во многих частях построили часовни и чуть ли не возродили должность капеллана. В России на эту тему сложена долгосрочная поговорка: «До Бога высоко, до царя далеко».
Идеи свободы и производственной целесообразности в армии не работают. Лучше всех, как и в русских сказках, здесь живется Ивану-дураку. Старшина дает урок: к утру мое «очко» в сортире должно блестеть! Инструмент – кирпич. Приказал и скрылся до утра в каптерке: там у него нередко и спальня, и бар. Иван, не будь дурак, идет к ребятам, работающим в гараже. Берет у них банку кислоты, резиновые перчатки, напяливает на себя противогаз – и через пять минут «очко» сверкает, как после евроремонта. Ночь проходит без мрачных сновидений. Старшина улыбается. Для него уловка Ивана не секрет, но смотрит он на него с уважением. Хитрость почитается здесь паче доблести.
Если вы успели до армии научиться какому-нибудь ремеслу или рисуете хотя бы не хуже, чем Остап Бендер, есть надежда пристроиться по специальности. Но не наверняка. Все зависит от штатного расписания. Бывает, нарочно направят на работу, с которой у тебя генетическая несовместимость. Или выберут дело по принципу смежности.
Меня после филфака направили в радиовзвод. В университете я изучал русский фольклор, диалектологию, старославянский язык, латынь, что прямого отношения к стрельбе ракетой по летящему объекту не имело. «Ну хотя бы электротехнику вам давали?» – спросил меня командир полка. Электротехнику нам не давали. «Чушь какая-то, – не поверил полковник. – Книжки тебя там по крайней мере научили читать?» Комплексуя, пришлось признаться, что только этим, собственно, пять лет и занимался. «Ну вот. Разберешься».
Вместе со всеми прибегал я по тревоге в наш бункер, чтобы выполнить ряд необременительных операций: два верхних тумблера поднять до отказа, левую ручку переключить на два оборота по часовой стрелке; когда показатель на шкале достигнет красной отметки, перевести ручку обратно на два оборота… Электротехника мне, слава Богу, не понадобилась. Смысл манипуляций я осознавал смутно, да этого и не требовалось.
В сущности, моей работе можно было научить и обезьяну. При условии, конечно, что ее будут стимулировать чем-нибудь еще, кроме гороховой каши с вареным салом. Но на то мы и люди. Чем более бессознательные действия ты совершаешь, тем более осознанно должен относиться к порученному делу.
Думал ли я, защищая Родину, о родных березах? Скорее о петербургском ампире, в парадной бесприютности которого оставил семью с шестимесячным сыном. Хотелось бы мне их защищать как-то более убедительно, чем я это делал. Никто из нас, конечно, особенно не верил, что американцы полетят в такую даль за кедровыми орехами и грибами, но все же, все же… Грела мысль, что в каком-то главном бункере сидят люди, знакомые с чем-нибудь еще, кроме отечественного фольклора.
Подорвал эту веру штабной майор, прилетевший с очередной проверкой. Встал он на табуретку в самом центре нашего военного мозга, увидел пыль на шпалах, покрашенных в разные цвета, махнул эдак, как гусар перед танцем: «Себя не уважаете! Пыль под потолком!» – да и сгорел на глазах у осиротевшей комиссии. Сам он был, допустим, троечник, но ведь из комиссии тоже никто не подсказал ему, что шпалы находятся под напряжением в 600 вольт и размахивать возле них руками – себе дороже.
Окончательно же моя вера рухнула после возвращения домой, когда в военкомате мне сообщили, что за время пути, то есть меньше чем за сутки, из рядового повысили меня в звании до лейтенанта, с чем от всей души и поздравили. Из документов явствовало, что два последних месяца службы, когда посредством отбойного молотка я боролся с кирпичной стеной, оставшейся после какого-то недостроя, я проходил науку на офицерских курсах. Так в их офицерском полку меня и прибыло.

* * *
Армейская жизнь невоспроизводима. В частности, по причине густого мата в концентрации почти стихотворной. В переводе многое теряется вплоть до утраты смысла.
Первая армейская шутка. «Рядовой Иванов!» – взывает командир. Ленивый голос отвечает: «Нет Иванова». «Где он?» (тут перечисляются все родственники Иванова, с которыми командир имел когда-то интимную связь, о чем вспоминать ему неприятно). Тот же ленивый голос: «В армию забрали».
Никогда еще шутка не была так близка к правде, так буквальна. В армию забрали – последний привет из небытия, дальше может быть только смерть, из которой тоже нет возвращения.
Это паническое состояние. Его желательно погасить еще до того, как вас погрузили в вагон. Помните, что это, конечно, долгосрочная, но все же только командировка. Относиться к ней как к серьезному этапу в жизни не стоит. Мол, армия – для настоящих мужчин и все прочее. Это чепуха.
Жизненный опыт в армии человек действительно приобретает. Но опять же это не закалка реальными трудностями и навыками в их преодолении.
И в обычной жизни много нелепого и абсурдного, не всегда она к нам радушна и стремится оценить нас по достоинству. Гражданский начальник, прошедший в свой срок армию, тоже бывает уверен, что свобода личности – это не природное и юридическое право, а привилегия, которая дается вместе со званием, должностью и положением. Но здесь все же есть надежда, что инициатива, бескорыстная любовь к делу и способности помогут вам добиться успеха. В армии эта надежда равна нулю. Исключение бывает только для тех, кому повезло служить по своей специальности, желательно редкой. К таким относятся более бережно, хотя свою порцию казарменного веселья они тоже успевают получить.
В определенном смысле армия – суровая школа жизни. Жизнь в ее гримасной концентрации. Все, что делает или говорит солдат, воспринимается не по существу, а по форме. Урок, вообще говоря, не бессмысленный.
После ночной драки, где в ход шли пряжки, наплавленные свинцом, майор устроил разнос на утреннем построении. «Это же антифашистский поступок!» – кричал он. «Фашистский», – поправил я. Майор решил проверить свой слух и фразу повторил. Я снова так же тихо его поправил. И на этот раз был обнаружен. «Рядовой Крыщук, выйти из строя! За разговоры в строю трое суток гауптвахты».
И ведь он, по существу (по форме то есть), был прав. Разве не знал я, что разговаривать в строю не положено? Наученный армией, на «гражданке» я уже понимал, что каждой правде – свое время и место. За одним только исключением: когда ты идешь на осознанный и принципиальный конфликт. А лепить правду направо и налево, в сущности, признак внутренней расслабленности, которая ничего общего не имеет с любовью к истине.
Я научился предугадывать, как доброе и открытое лицо может при определенных обстоятельствах исказиться злобой, ясные глаза – превратиться в плевочки, а голос – в механический. Такое мышечное преображение – азбука для того, у кого оказалось на одну лычку больше, чем у соседа. Не могу сказать, что это обидело и испугало меня на всю жизнь, лишив какого-либо доверия к людям. Но к новому человеку, особенно к тому, от кого зависим, я с тех пор приглядываюсь внимательнее и уж конечно не спешу распахивать душу.

* * *
Жестоко устроена армейская жизнь. Дело не только в физических нагрузках, далеком от комфорта быте, полной невозможности уединения. Хотя и это все черты одной картины, где вы не личность, тем более не свободная личность, не мыслящая, тем более не чувствующая. Вы только функция, и уже одно сознание этого положения ввергает вас в состояние униженности. Если вы, однако, будете помнить о временности своего пребывания в армии, о том, что командир, отдающий нелепый или унизительный приказ, сам ломает комедию и, что еще чаще, не сознает своего же комического положения, вам станет значительно легче исполнять роль в сюжете, у которого есть по крайней мере один понимающий зритель – вы сами.
Только не спешите искать себе в этом деле союзника, с которым бы вы вместе смогли посмеяться над своей горькой участью. Найдете-то вы его легко, но в серьезной ситуации он совсем не обязательно окажется надежным другом. Ищите того, у кого нет в глазах служебного рвения и пафоса, кто невозмутимо, без трепета, исполненного доверия, но при этом четко и тщательно исполняет приказы, не выказывая ни тоски, ни уныния. Если найдется таких хотя бы два-три человека, вместе вы не пропадете.

* * *
Армейская жизнь полна лицедейства. Нормальному человеку она не по нутру, но тут уж ничего не поделаешь. Придется в любом случае выбирать себе хоть какую-то роль в зависимости от ситуации и свойств характера. Роль все же не маска, скрыться за ней полностью невозможно.
Ну а если человек вовсе лишен способности к лицедейству, говоря проще, не умеет притворяться? Тогда по крайней мере надо уметь отстраниться и смириться с тем, что предстоит некоторое время жить чужой жизнью, в которой, как правило, нет ни смысла, ни справедливости, ни сердечных привязанностей.
Главная же трудность и главная проблема заключаются в другом: ни один из этих способов – я имею в виду лицедейство и отстранение – не может гарантировать человеку стопроцентной защиты и безопасности. Они, конечно, очень важны. Они оберегут вас от необязательных конфликтов и бесполезных возмущений, которые могут создать репутацию человека строптивого и неуправляемого. В мире формализованных отношений репутации живут особенно долго. Вы будете обречены на роль вечно виноватого, а мелкими притеснениями можно сломать даже сильного человека. Юмор и умение взглянуть со стороны пригодятся в любой жизни, в армии тем более. Это поможет избежать депрессии и приступов отчаяния, особенно в начале службы. Но, повторяю, они не панацея.
Что же делать? Вариантов всего три. Вернее, четыре. Индивидуальный эмоциональный протест, индивидуальный правовой протест и коллективный протест (эмоциональный и правовой). Речь, естественно, идет о борьбе внутри военной системы.
Вообще говоря, рекомендаций, как вести себя в условиях беспредела, нет, а правозащитники сходятся на том, что борьба за свои права внутри армии и вовсе невозможна. Но много ли толку от этого вывода и от безнадежной статистики тем, кто уже оказался по ту сторону жизни? Так или иначе, каждый человек будет давать сдачи, если ему бьют в морду, или пытаться сопротивляться (эмоциональный протест).
Когда речь идет о жизни и здоровье, средств не выбирают. Другое дело – унижение достоинства. Тут каждый сам решает, когда пришла пора «психануть»: когда старшина дает наряд вычистить за ночь сто клеток кафеля зубной щеткой, когда «деды» заставляют прокукарекать сто дней до дембеля или в день «присяги», когда всем новичкам положено какое-то количество ударов ремнем?
Можно, конечно, по любому поводу посылать рапорт командиру (правовой протест). В успех такой борьбы верится слабо хотя бы потому, что рапорт вы обязаны направить самому обидчику, на которого жалуетесь. Впрочем, говорят, что эта внешне туповатая решимость иногда приносит успех. С человеком, который взялся действовать по правилам и к тому же решительно, иногда приходится считаться. Но эту меру в любом случае лучше припасти на крайний момент, когда есть основания заявить не просто о предвзятом отношении и мелком произволе, а о явном нарушении устава. Чтобы отважиться на это, надо быть очень сильным человеком. Возможностей достать солдата, не нарушая устава, множество. А жалобщиков по любому поводу в армии не любят, как, впрочем, и везде.
Армейский устав сочинял, конечно, не Спиноза, но все же лучше его знать. Совсем недавно вышла работа правозащитника Германа Алеткина «Карманная книжка по правам военнослужащего». Комитет солдатских матерей издал памятку «Твои права, солдат». Даже если их не выдают бесплатно в военкоматах каждому призывнику, достать их можно. В мое время о такой помощи никто и не мечтал. Между тем все беззакония совершаются в темноте, а правовая темнота подчиненного – соблазн для произвола.
Но ведь армия – об этом тоже все знают – страшна не уставными отношениями, а тем, что в народе называют дедовщиной. «Деды» издеваются над «салагами» и «черпаками» чаще всего не по причине своей генетической уголовности, а из убого понятого чувства справедливости. Они в свое время тоже были «салагами», вооружались зубной щеткой, отжимались до потери сознания, полгода жили без масла, были на посылках, молча сносили обряд «присяги». Все это «по справедливости» они и хотят возвратить вновь прибывшим.
Нарушить эти «традиции» трудно еще и потому, что с помощью дедовщины младшие офицеры регулируют жизнь в своих подразделениях, не особенно затрачиваясь сами. К тому же никто из них и не может общаться со своими подчиненными круглосуточно, а ответственность они несут круглосуточную. Такой неформальный институт власти. «Дедам» разрешаются послабления, но за это они работают офицерскими псами и держат в суровом, помноженном на блатной кураж подчинении остальных.
В некоторых частях пытаются сейчас найти оригинальный выход из тупиковой ситуации: выбирают из старослужащих «главного солдата», который и должен силой своего авторитета регулировать неформальные отношения. В сущности, это попытка легализовать беспредел и микшировать наиболее острые формы его проявления. Эксперимент проводится уже несколько лет, но о результатах его ничего не известно.
Так или иначе, молодой солдат с первого дня должен искать союзников. Вся система будет препятствовать этому. От момента призыва до начала службы после присяги компании будут не раз перетряхиваться. И вот солдат уже в части, один, как и было задумано, среди таких же испуганных одиночек. Некоторые из них никогда не ходили в школу, кто-то успел побывать в тюрьме или спасся от нее благодаря призыву. Армейские чиновники, оправдывая беспредел, оперируют жуткой статистикой: столько-то процентов наркоманов, столько-то безграмотных, столько-то психически больных. Разве можно с ними иначе? Статистика скорее всего верная, но ничего в ней нет нового. Так было всегда.
И тут уж не до душевного расположения. Мы находили друг друга по схожим воспоминаниям и увлечениям, отзывались на общие имена музыкантов. Надо было успеть по-человечески почувствовать друг друга, прежде чем «деды» принимались превращать нас в рабов.
Мы вовсе не держались замкнутой стайкой и не демонстрировали готовность к отпору. Все же нас окружали не враги. «Деды», повторяю, ведут себя жестоко в силу ритуала, а не по личной злобе. Выродки есть везде, но и им приятнее иметь дело с испуганными и забитыми одиночками.
Но дело не в физическом большинстве. Нас было всего девять. В драке мы могли и проиграть. Но такая драка означала бы уже настоящую битву. На это даже в армии решаются не часто. Одного могут убить или замучить до смерти, сопротивление нескольких заставляет отступить. «Дедов» примерно столько же, сколько и вас, и старше они вас всего на полтора года. Правда, есть еще покорное большинство «черпаков», которые уже получили свою порцию унижений, но до «дедов» еще не дослужились.
И тут я скажу нечто прямо противоположное тому, о чем говорил только что. В самом искривленном мире есть место нормальным человеческим отношениям. И именно в таком мире они особенно привлекательны. Те, кто пришел в армию на полгода раньше, успели по таким отношениям истосковаться. Я и мои друзья довольно быстро это поняли.
Однажды нам пришлось и вовсе забыть о неформальной иерархии. Был среди нас паренек из Молдавии, у которого сильно болела рука. Полковой врач регулярно отправлял его из санчасти с диагнозом «симулянт». Из дома между тем ему слали целые посылки с анальгином, но и этого уже не хватало. Ночами он не спал, съедая и все присланные нам из дома таблетки. Тогда мы обратились с письмом к командиру части, под которым подписались и «деды», и «салаги», с требованием направить парня в госпиталь на обследование. Через два месяца его комиссовали с диагнозом «рак кости».
Случаи такого объединения в армии редки, потому и вспоминаю об этом. Армейские дружбы после окончания службы живут обычно недолго. Пройдя впервые по Невскому в гражданской одежде, я радовался тому, что не должен приветствовать каждую фуражку и могу смотреть в глаза офицеру неосмысленным взглядом свободного человека. Но ладонь моя еще долго порывалась взлететь к виску.

Николай КРЫЩУК

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"