ДОМАШНИЙ АРХИВ
ОДИНОКАЯ ТЕТРАДЬ

«Мы все время думаем: ради чего?..»

В этом году Валерию Приемыхову исполнилось бы всего шестьдесят два. А ушел он, когда ему было пятьдесят шесть. Его знали как Лузгу из «Холодного лета пятьдесят третьего», как главного героя фильма «Пацаны» Динары Асановой, кто-то видел его и в других фильмах. Но по большому счету мы плохо себе представляли, какая личность стоит за этими ролями.
Нашей стране на очередном переломе ее истории был послан человек, которого по остроте мысли, по силе сострадания, по многогранности таланта можно сравнить только с Василием Макаровичем Шукшиным. Приемыхов тоже был и актером, и сценаристом, и режиссером, и писателем. Как и Шукшин, Валерий Приемыхов был тем сейсмографом, который улавливал потрясения задолго до взрыва.
Но если в начале 70-х страна любила Шукшина, ловила каждое его слово, миллионы людей смотрели его фильмы и читали его книги, то Приемыхова мы не сумели ни услышать, ни толком разглядеть.
Когда в 1982 году Динара Асанова сняла по сценарию Приемыхова фильм «Пацаны», он всех поразил своей жесткой документальностью и звенящей тревогой. Но мало кто догадался в то внешне благодушное время, что это фильм не только о трудных подростках. Он о мужестве человека, взявшего всю ответственность на себя в условиях, когда никто ни за что не хочет отвечать. Это был фильм о страшной силе толпы, о том, как неплохие ребята в один момент могут оказаться сборищем подонков.
В начале 80-х было страшно и непонятно, отчего с таким невероятным отчаянием бьет ночью в рельсу Приемыхов, игравший в фильме руководителя лагеря для трудных подростков. Он не только мальчишек своих созывал, в слепоте бунта разгромивших столовую и растоптавших хлеб, он вече народное созывал, он убаюканное призывами и рапортами общество пытался разбудить, встряхнуть. В его глазах кричала боль: «Люди, вы проспите свою жизнь! Вы потеряете своих детей, если останетесь равнодушными!..»
Еще поют пионеры, строят БАМ и летят космонавты, а жизнь уже валится под откос. Приемыхов и Асанова сердцем чувствовали, как скоро, через какие-то несколько лет, люди, мирно дремавшие в очередях и на профсоюзных собраниях, в слепоте политических страстей с инфантильностью подростков разнесут по бревнышку свою страну, растопчут то, что собиралось веками, а те, кто уцелеет в этом празднике непослушания, вновь завалятся перед телевизорами.
В середине 90-х фильм режиссера Приемыхова «Мигранты» своей социальной остротой так напугал киношных и телевизионных начальников, что его до сих пор не показали ни в кинотеатрах, ни по телевидению. Книга детского писателя Приемыхова «Двое с лицами малолетних преступников», вышедшая в 1997 году в издательстве «Самовар», разошлась мгновенно, но учредители литературных премий ее не заметили. Заданный Приемыховым вопрос «Кто, если не мы?» (так назывался его последний фильм, снятый в 1998 году) повис в воздухе.
Страна сегодня живет в такой суете, так погружена в «выживание», что сама цель этого выживания уже мало кого интересует. Мы шарахаемся от серьезных вопросов. С глаз долой – из сердца вон. Бить в рельсу теперь и вовсе неприлично. В моде душевный комфорт, социальная стабильность и психотерапия.
Но невозможно без конца отмахиваться от совести, от прямых детских вопросов. Мне кажется, наступает пора, когда мы вернемся к тому, что сделал Валерий Приемыхов в кино и литературе. Он очень далеко видел и очень глубоко чувствовал.
А пока вслушаемся в его по-мальчишески сбивчивый монолог, составленный из фрагментов интервью и бесед с друзьями.

Д.Ш.

Детство должно быть безоглядным, когда полуживой вечером валишься в постель… Мама рано научила меня читать, и я полюбил книги вечной любовью. Представляете, мороз сорок градусов, а я, мальчишка, иду в библиотеку километра три-четыре. И потом под одеялом, с фонариком, читаю своих любимых Майн Рида, Жюля Верна, Диккенса… Вот почему для меня и многих из моего поколения телевизор не стал родным и почему наше поколение такое литературное. В жизни, в любви – во всем. Не знаю, хорошо это или плохо. Но, думается, не так уж плохо, когда ты не просто живешь, а стремишься к идеалу, не отделяя литературу от жизни.
Не люблю, когда теперь некоторые корчат из себя диссидентов чуть ли не с пеленок – мол, я принципиально не вступал в пионеры. Лично я такого не видел. Наоборот, все ждали этого момента, когда в торжественной обстановке тебе повязывают красный галстук, ну как медаль, что ли, дают. Это же степень взросления! А вот потом начиналась лажа. Галстук надо было каждый день гладить, не капать на него чернила, нельзя им нос иной раз утереть.
Меня часто спрашивают: ты счастлив был или нет? А счастье – это миг, неуловимый, как дуновение ветра. Я – маленький, лежу в кровати, мама у настольной лампы, она что-то шьет. Пахнет дровами, теплом, мамой… Это счастье. Как это все мимолетно.

* * *
Я жил на Дальнем Востоке... Двор... В общем, страшновато было жить. Меня чуть не зарезали лет в 14... Счастье, несчастья, подлость, эгоизм – этого хватает всегда.
Дети – и это единственное, что я точно понял, – они не любят вранья. То ли потому, что все у нас – ушибленные враньем? То ли это вообще свойство детства? Это не надо понимать так, что дети всегда говорят правду и ничего, кроме правды. Они выдумывают, фантазируют. Но изворачиваться и врать для какой-то своей выгоды – это они позволяют себе только в отношениях с миром взрослых. В ответ на наше бесконечное вранье. Ведь дети и взрослые – это как дикари и колонизаторы. Хорошо, например, носить штаны или нехорошо? Вот к негру пришли колонизаторы и объяснили, что бегать с голой задницей нехорошо. Негры, честно говоря, этого не понимают. Почему надо носить эти жуткие штаны? Ну какое счастье может быть при этом у негра?! Так вот и в наших выдумках про счастливое детство.

* * *
...Мы как бы все время думаем: ради чего? для чего?.. Даже какой-нибудь запойный пьяница. Мы все время в поисках смысла жизни. А ведь в детстве никаких таких поисков не бывает. Там изначальная уверенность, что в жизни есть смысл – непременно есть. И наверное, поэтому все детские заботы... все поиски – в них есть какая-то истина...
Вот встретился бы мальчишка из дня сегодняшнего с мальчишкой-неандертальцем – я уверен, что через два часа они вместе играли бы замечательно. А если бы я встретился с неандертальцем, то очень быстро он бы мне башку расшиб... ну, или я ему – уж и не знаю что... В детстве можно было быть честным. Потому что у детей – любовь до гроба, верность до конца, дружба навеки. В этой категоричности, может быть, и есть истина... А потом все это из жизни куда-то исчезает. Но желание истинного и несомненного – оно остается, и, наверное, поэтому мы готовы поверить в любую чушь. Еще при коммунистах так было, сидишь и думаешь: елки-палки, а вдруг они правы... И вот сейчас, когда началась эта иррациональная жизнь, думаешь – может быть, ты что-то не понимаешь?
В основе жизни должно быть что-то прочное, иначе ведь сама жизнь становится какой-то ненастоящей... будто под вопросом все, чем живешь... Наверное, можно во главу угла поставить и “права человека” – большое понятие, важное... Но знаете, для меня “права человека” – это что-то абстрактное... чужое. Как, например, для китайцев вся европейская музыка: она им кажется непрерывным маршем. А нам их музыка кажется какой-то мутотенью... Можно ведь понятнее и проще сказать: если государство выполняет свои обязательства по отношению к детям, то это – цивилизованное государство. У Чехова есть моя любимая фраза: в жизни все просто – сахар сладкий, сапоги черные, а потолок белый.

* * *
Я нигде не был так свободен, как в армии. Никогда в жизни больше не был так свободен. С меня сняли ответственность, и я был свободен абсолютно. Я думал только, как украсть, как пожрать и где поспать... И никаких мыслей про то, что делать завтра, что надо, а что не надо, что день прошел зря... Все это ушло, и я жил счастливо. Надо было честь отдавать, что-то еще – это все казалось мне чепухой...

* * *
Если бы у меня были деньги и я мог бы отойти от всего, я написал бы большой детский роман. Волшебную историю – путешествия, тайга, звери, убийцы жуткие, Билли Бонсы... “Остров сокровищ”... Насколько мы еще можем рассказывать волшебные истории? И это ведь так не стыдно... Но каждый раз, когда начинаешь работать, – истерика. Надо отключить телефон, ни с кем не общаться... Это непрофессионализм. Вот Чехов года за два перед смертью написал, что сейчас он может написать – скажи только! – про пепельницу. Вот как надо работать.
* * *
Ненавижу этих матерей, которые по студиям ходят и предлагают своих детей. Они никак не могут понять, какая травма для мальчика или для девочки, что ее на роль не взяли, а кого-то взяли. В школе – тебя не выбрали звеньевым, для тебя уже просто трагедия... Я помню, в хоре вдруг выяснилось, что я просто знал слова, а считал, что это пение... И когда меня из хора вывели, когда сказали: ты лучше не ходи, – я чуть не плакал. А ведь в тот хор загоняли насильно, и вот как меня ударило, когда я узнал, что меня выгоняют... А для ребенка, которого сняли, – это внимание: за ним машина приходит, интервью у него берут... по телевизору его показывают... А потом все заканчивается. Этого на самом деле и взрослые не выносят. Откуда самоубийства, отчего пьянка среди актеров? Особенно молодой актер – он снялся в трех картинах, и ему кажется, что весь мир перед ним, его узнают на улицах... и вдруг – тишина... И никто не помнит, где он снимался... Я понимаю все это. Но я делаю детское кино.

* * *
Вот меня иногда спрашивают: в какой возраст вы бы сейчас хотели вернуться? Я никогда бы не захотел быть восемнадцатилетним, никогда в жизни... Выбор: куда идти? учиться – не учиться? что делать?.. Это жутко. И это так и осталось в моей профессии: все время приходится выбирать. Свобода и безответственность – это так заманчиво. Особенно в детстве. У Шолом-Алейхема есть такая парадоксальная фраза: “Мне хорошо, я сирота...”
Знаете, я ведь думал, что настоящее детство – оно где-то там, где-то в Москве, может быть, где-то в Лондоне, а у нас все время ненастоящее детство. И вот так я все детство ждал, когда же оно начнется – настоящее, идеальное детство, про которое в книжках... Как с океаном. Когда я увидел первый раз океан, подумал: столько разговоров, так хотел океан увидеть, а посмотрел – вода и вода... В общем, разочарование. И своей книжкой я хотел сказать – у тебя настоящее детство, только ты его не узнаешь, у тебя настоящая дружба, настоящая первая любовь, только ты их не узнаешь.
По поводу моей книжки одна девочка сказала: как бы я хотела жить рядом с этими мальчиками... Для меня это самый лестный комплимент. Мы ведь живем истерией ожидания жизни. И сейчас вот думаешь, ну наконец-то, елки-палки, начнут дома строить. Нет, говорят, в 2005 году у нас что-то произойдет... И все время это ожидание... Будто ты проживаешь пока ненастоящую жизнь, а ведь поезд уже ушел... жизнь уже прожита. И начало этого ожидания там, в детстве.

Из интервью Нины Приемыховой, дочери Валерия Приемыхова, Благовещенскому телевидению 16 сентября 2005 г.
– Папа редко рассказывал о том, что любил, что хранил, чтил, – это носил в себе. Но когда все же рассказывал, то начинал с Благовещенска: «Ты не понимаешь, какой там воздух! Там другой мир! Другие люди! Мне там легко! Я не хочу оттуда уезжать в этот мрак, в Москву, где все нервные, чего-то хотят, звонят, дергают… Мне не нужно никаких заграниц, морей. Я туда приезжаю, и мне хорошо, меня так всегда принимают, я с родителями не успеваю пообщаться!» Он никогда тщеславным не был, но говорил: меня настолько там любят, и я не понимаю за что. Наверное, не за то, что я там просто родился. И я сегодня, как приехала, просто прошлась, чтобы это ощутить. Конечно же я хотела бы пройтись с ним, чтобы он мне показал – здесь я гулял, здесь с девушкой встретился, здесь я уроки прогуливал! Но, к сожалению… Моя вина или чья, что я не приехала сюда с ним. Если бы была малейшая возможность заниматься здесь тем, что он любил и умел, конечно, он бы никуда не уехал. С бабушкой у них была безумно тесная связь, она всю жизнь относилась к нему, как к ребенку, и называла Валерик. В письмах писала – Валерик, ты кушаешь? Что ты ел на первое? А ты шапочку надеваешь? Он для нее был смыслом жизни. Она даже меня так не любила. Она любила меня как часть его, как часть Валерика...
Его безумно волновала тема становления личности. Он всегда пытался найти что-то исконное, что свойственно русскому человеку испокон веков.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"