КРАСНЫЙ ТЕРРОР
Книга отца
Моего отца забрали в 1937 году: он пришел
домой после спектакля в Театре Вахтангова,
вскоре раздался звонок в дверь…
Ему дали пять лет. Затем, уже сидя в колымском
лагере, он случайно сломал тачку, за что был
обвинен в диверсии, подрыве экономической мощи
государства, а еще в том, что намыл и припрятал
кучу золота, чтобы переправить из тайги
самолетом в Мексику для своего вождя Троцкого. За
тачку отцу добавили десять лет, за
злато-троцкистский заговор – расстрел, от
которого его спас случай да замена Ежова на
Берию.
Абсурд. Полный абсурд – то, чего не бывает даже в
кошмарных снах и гоголевских фантасмагориях, что
невозможно, кажется, сегодняшним ясным утром и
хмурым вечером ни со мной, ни с моей дочерью,
которая все не звонит, а уже так поздно…
Книгу * о том, чего не может быть в принципе, но
было, мой отец писал нехотя, под нажимом, жалуясь
на память и говоря, что ведь потом была другая
жизнь, когда не под прицелом, и равно пьянеешь от
глотка спирта и глотка свободы, и целая любовь
впереди.
«Потом, – говорил я отцу, – потом об этом
напишешь. Если захочешь. А сейчас…» И он написал,
что смог. Мне хотелось, чтобы подробнее, с
деталями. И под валокордин он вспоминал детали:
«Наш теплоход попал в настоящий шторм. Его стало
бросать, как игрушку по волнам, все люки были
задраены, в трюмах людей швыряло друг на друга.
Смрад и зловоние от расплескавшихся нечистот
были невыносимы… Люди умирали от удушья и
захлебывались в нечистотах. Прежде всех не
выдерживали старики…»
«Из нашего барака вывели около тридцати человек.
Освободились несколько мест на нарах и пустоты
под нарами. Мне посчастливилось залезть под нары
и лечь на пол. Помню это блаженство, так как
часами стоять прижатым к человеческим
изможденным телам, еле дыша, и вдруг очутиться на
грязном полу под нарами – это было неописуемым
облегчением. Вот и пойми это простое слово
“счастье”».
Мне не очень нравились общие рассуждения отца,
некоторые неточные слова; я старался их
подправить, прояснить. Потом перечитал и понял,
что вышла неправда, и переправил все как было.
Потому что безоглядная молодость моего
девяностолетнего отца оказалась честней и
прямодушней моей пятидесятилетней опытности.
И я заново прожил вместе с ним ночной стук в дверь
после радости переживания вахтанговского
спектакля, наивную уверенность, что – «это не со
мной, что утром развеется – разъяснится»; камеры,
допросы, тупое отчаяние, пытки – этапы, снова
пытки. Лица с чертами, истертыми временем, и вдруг
проступающие в пасмурной памяти; крестьяне и
партработники, священники и красные командиры,
блатари и вертухаи; череда лиц на нарах, в
барачных углах, мерзлой темноте шахтного забоя.
Среди них затерялось-забылось лицо Варлама
Шаламова, с которым мой отец долго был рядом, но
яснеется другое – мой дед, которого я никогда не
видел живым, только на фотографиях Родченко, их
общего с Маяковским друга. Дед, могилы которого
не осталось. Он обнимает отца и говорит:
«Держись!»
«Я знаю – город будет», – написал когда-то с его
слов Маяковский. И так и назвал стихотворение –
«Рассказ товарища Хренова о Кузнецкстрое и людях
Кузнецка».
Мой дед Хренов и отец познакомились в Бутырке и
вновь встретились в колымских лагерях; дочь деда
вместе со свободой вошла в жизнь моего отца. Это
моя мама. Какая она красивая в сорок восьмом году!
На фотографии рядом с отцом. Я родился много
позже на вольной Колыме. Но я родился от той
встречи отца и деда в Бутырской камере, когда дед
сказал: «Держись!»
Однажды, когда наш автобус остановился на
перевале, мы с пацанами побежали вниз, в ущелье, в
котором раньше располагалась знаменитая
Серпантинка – расстрельная тюрьма, в которой
семьдесят пять суток ждал своего часа мой отец. Я
бежал, догоняя друзей, и упал на сковырнувшемся
мху. Под мокрым пластом забелели кости. «Где ты
там?» – звали друзья. Попятившись, я обогнул то
место и рванулся в счастливый автобус, увозящий
нас в туристический лагерь на озеро Джека
Лондона. И все забыл. И вспомнил, когда прочитал
книгу моего отца, которая была издана в этом году,
когда ему исполнилось девяносто.
«…Этого не может быть, потому что не может быть
никогда», – с тупым упорством повторяю я
сакраментальную фразу. «Этого не может быть», –
когда-то тоже говорил мой отец.
А моя дочь так же, как и он, любит театр и забывает
звонить, когда задерживается…
Сергей ВЫГОН
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|