РОДИТЕЛЬСКАЯ ГАЗЕТА
МЕМУАРЫ ДЕТСТВА

Такие красивые карандаши

Давно это было, лет шестьдесят назад. Но я до сих пор чувствую свою вину перед дядей Митей и должен о ней рассказать.
Было это через два года после Победы. Дядя Митя вернулся из армии, или, как у нас в селе говорили, с войны, а жить негде: мать и отец давно умерли, старший брат Василий погиб. Вот тогда-то моя мать – родная сестра дяди Мити и другая его сестра, а моя тетя Дуня привели его в нашу хату.
– Поживешь у нас, – говорили они ему, – а там видно будет. Устроишься на работу, может, женишься, заживешь своей семьей. А сами уже невесту при-
сматривали…
Был тогда дядя Митя молодой, худой, черный, как жук, и страшно стеснительный. Бывало, слова от него не добьешься. Поэтому я его нисколько не боялся. Да и чего бояться человека, который все время молчит, только улыбается и со всеми соглашается. Спросят его о чем-нибудь, он ответит, а так все молчит, о чем-то своем думает.
Дома я его почти не видел. Он сразу, как только перешел к нам жить, устроился работать на Мехустановке – так у нас назывался дальний крохотный поселок, где работала лесопилка. Идти на Мехустановку было далековато, и потому уходил дядя Митя на работу рано утром, когда я еще спал, а приходил поздно вечером. Только тогда я его и видел.
Мне нравился дядя Митя, хотя он и не рассказал ни одной интересной военной истории. Уж очень добрый и хороший был человек. Я, бывало, целый день
поджидал, когда он придет с работы. Не бескорыстно, конечно, так как знал твердо, что дядя Митя никогда не возвращается с работы с пустыми руками. Каждый день приносил буханку ноздреватого, крупного помола, удивительно вкусного хлеба. На Мехустановке был крохотный магазинчик, куда привозили хлеб из города и продавали рабочим. У нас в селе такого хлеба не купить, а свой – с густой примесью макухи, шрота или семян конского щавеля – надоел хуже горькой редьки. Какой вкусный запах шел от хлеба, который приносил дядя Митя! Да и сам дядя Митя, простоявший целый день возле пилорезного станка, с холода удивительно свежо и приятно пах пиленым деревом, лесом…
Иногда он приносил мне красивые пиленые дощечки, из которых можно было сделать ловушку для птиц, так называемую скрыньку, скворечник или меч, чтобы сражаться с бурьянами и сверстниками. Ну как после этого не любить такого дядю, не ждать его с работы, не выглядывать за хату: скоро ли покажется он на склоне горы с буханкой хлеба под мышкой?
А потом случилось вот что. Зашел я как-то к своему дружку Володьке Нюрскому. Смотрю, на столе лежит карандаш неописуемой красоты. Таких я еще никогда не видел: толстенький, блестящий, с золотым обрезом и золотой надписью на чужом языке.
– Где взял? – спрашиваю Володьку, а у самого аж уши жаром схватились от зависти.
– А это мать купила у одной тетки, которая приехала к Панюшиным. У нее их знаешь сколько! Продает всем, кто хочет. Рубль штука.
Я тут же побежал домой, взял свои сбережения и пошел к Панюшиным покупать карандаш. Зашел в комнату, спросил. Вышла высокая заспанная тетенька в халате, молча взяла рубль и протянула мне толстую пачку карандашей: мол, выбирай. А они такие ладные, прямые, один другого краше, и все разные! У меня даже в глазах зарябило. Схватил первый попавшийся и выбежал на улицу. Иду домой и не могу налюбоваться на свой карандаш – такой он красивый, аккуратный, и золотом написано на ободке какое-то непонятное слово. А я-то и на своем языке писать не умел как следует. Но радовался я недолго, так как мне все время вспоминалась толстенная пачка разноцветных карандашей. Захотелось еще, а то что ж один – мало… Я ведь не писать ими хотел, а играть. Но денег у меня больше не было. С трудом в тот же день я выклянчил у матери еще один рубль и купил еще один карандашик. Но желание иметь много красивых карандашей не проходило…
И тут пришла мне в голову подленькая мысль – взять деньги в сундучке у дяди Мити. Поселившись у нас, он засунул свой сундучок под кровать, а я, грешным делом, в его отсутствие посмотрел, что там лежит. Ничего интересного: белье, а под ним толстенькая пачка мятых денег, все больше трехрублевок. Видно, весь дядин Митин заработок за время войны – он служил шофером на полуторке. Тогда эти деньги меня совершенно не заинтересовали, и я с разочарованием оставил сундучок в покое. Я ведь искал в сундучке пистолет. Но теперь другое дело. Карандаши стояли у меня перед глазами. А ведь за каждый троячок можно купить три карандаша, а за два – шесть. Это же целое богатство!
Долго я ходил вокруг сундучка дяди Мити, как кот вокруг горячей каши, не решаясь взять деньги. Я, конечно, знал, как это называется и что будет, когда пропажа денег обнаружится. Но желание иметь много карандашей и простота дяди Мити, из-за которой я его совсем не боялся, пересилили и страх, и стыд, и совесть. Я взял первый троячок и пошел в дом Панюшиных. Так у меня стало пять карандашей.
С тех пор почти каждый день я ходил покупать все новые и новые карандаши, и у меня их было уже несколько десятков. Но странное дело – чем толще становилась пачка моих карандашей, чем красивее они были, тем хуже и тревожнее становилось на душе. Карандашей все больше – а радости меньше. Играть ими я не мог, показать матери или дяде Мите – тоже. Даже приятелям своим и тому же Володьке Нюрскому я не мог похвастаться своим богатством, боясь невольного или вольного разоблачения. И это отравляло мою радость.
Приходилось их прятать и играть в одиночку, оглядываясь, словно они были не мои, а чужие, ворованные. К тому же я теперь не без страха ждал возвращения с работы дяди Мити, боясь, что он заметит пропажу своих мятых троячков и расскажет матери. Поэтому теперь я был даже рад, что он уходит на работу, когда я сплю, а приходит поздно вечером, и старался поменьше попадаться ему на глаза.
Однако шло время, скандала и разоблачения все не было. Но и радость от красивых карандашей прошла безвозвратно. Я перестал их покупать и больше уже не наведывался в сундучок дяди Мити за трояками.
Потом я узнал, что дяде Мите тогда было не до сундучка и денег. Мать и тетка нашли для дяди Мити невесту и провели сватовство так быстро и энергично, что дядя Митя и оглянуться не успел: взял свой сундучок и перешел жить к невесте – в приймы.
А я так и не узнал, заметил ли он пропажу нескольких своих солдатских трояков и догадался ли, кто их взял, или со своей сиротской судьбой ему было не до этого.
Теперь его уже нет в живых, зато я все думаю: как мне загладить свою вину? Накупить карандашей его внукам? Так этим теперь их не удивишь. Надо придумать что-то другое.

Владимир БАХМУТ
г.Курск

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"