ТОЧКА ОПОРЫ 
 

Председатель сельсовета из исчезнувшей деревни

Образование общества, страны начинается тогда, когда люди объединяются и что-то делают, не оглядываясь на правительство

Полвека в России существовал опыт земств – выборных органов местного общественного самоуправления, которые строили дороги, лечили и учили. В губерниях и уездах преобладающее число школ принадлежало обществу. За десять лет перед Первой мировой расходы земств на народное образование выросли втрое, ежегодный прирост – почти 20 процентов. Расходы на образование составляли почти четверть земского бюджета, а в иных земствах – до 40 процентов.
Сегодня все это выглядит как фантастика – сто лет страна живет, по сути, без самоуправления. Но если не будет самоуправления, не будет и качественного образования. Потому что образование общества, страны и начинается тогда, когда люди объединяются и что-то делают, не оглядываясь на правительство. Или вынуждая его, как земство, в ответ на общественные инициативы проявлять государственные.
Пока этого не происходит. Попытки создать современный аналог земству проваливаются.
Но это не означает, что нет людей, живущих по-другому, пытающихся что-то сделать. Таких людей в глубинке немало. Что именно они делают и как у них это получается – и есть опыт народного образования. Поэтому встречу с Зульфатом Зуриевым, председателем местного самоуправления из сельского района Татарстана, вполне можно рассматривать как урок…

Сталинские посадки

«Раньше это была моя родина, деревня Варзи, – сказал он, – теперь затопленная деревня. После войны в ней жили три тысячи человек, перед затоплением – две. Была средняя школа, большой клуб…» «Они там стояли?» – говорю я, показывая на поле. «Нет, где деревья…»
Планировалось, что здесь будет гладь искусственного водохранилища. Правда, сюда вода не дошла, но деревня оказалаcь в зоне затопления, народ вывезли. «Ни к чему хорошему не привело?» – «Конечно, – отвечает он. – Сначала затопление, потом укрупнение. А населения все меньше».
Там, где была деревня, теперь – природный заказник. Мы заехали сварить ухи, помыться в бане. Зульфат Зуриев, окончив школу, уехал, а спустя годы вернулся на пустые земли, теперь это частные владения – его и брата, замдиректора элеватора и одновременно фермера-растениевода.
Мы попарились в бане-цистерне, поставленной в заказнике на берегу реки, поели ухи и поехали в сгущающихся сумерках по исчезнувшей деревне в сопровождении гармошки, на которой играл одноклассник Зульфата, тоже из этой деревни, и пел бывший замполит, а ныне сопровождающий меня ведущий специалист Министерства образования Татарстана по патриотическому воспитанию, полковник Ринат Замалиев. Мы ехали, полковник пел про комсомольцев-добровольцев, а председатель сельсовета рулил и показывал на голое поле: вот тут улица была, тут с правой стороны – кладбище, а там бугор – место отчего дома. Один бугор и остался….
Перед тем как оставить деревню, перезахоронили родных. Сначала разобрали именные могилы (каждый показывал – это мое – и забирал в мешок), а потом сняли бульдозером почву, собрали все вместе и в общей могиле захоронили. «Как во время войны?» – «Да, братская могила деревни Варзи…»
На заднем сиденье «уазика», на котором мы едем по исчезнувшей деревне, заиграли на гармошке, и полковник-татарин запел: «Если б знали вы, как мне дороги…» «Варзинские вечера, – уточняет Зульфат, – деревня Варзи была здесь». – И смеется, как будто сквозь слезы (впрочем, для него это не характерно). Мы едем почти в полной темноте. «Вот это, – показывает он на что-то чернеющее вдали, – сталинские посадки. С того еще времени посажены, от эрозии, ветра…» Едем вдоль леса, по полю в темноте. Куда едем?..
Людей с запасом переселяли, рассказывает Зульфат, проектная мощность – шестьдесят пять метров высоты от уровня плотины, а тут было шестьдесят три. Ну, все равно, со временем, думали, уровень поднимут. Леса вырубили, это уже новые выросли. «А строить нельзя?» – «Нет… Знаете, даже деревни есть, которые переселились наполовину: и строить нельзя, и не уехали. О, – показал он на видимое в темноте только ему, – рожь, золотая рожь». «Ой, ты рожь, – тут же затянул полковник, – ты о чем поешь…»
Смешно получалось. Мы ехали под гармонь вдоль сталинских посадок, между исчезнувшими деревнями. Въехали на горку, разожгли костер. Отсюда, с горки, открылась панорама. Втекающая в Каму река Иж и разлившееся водохранилище. «Вот там, где остров, – показывают мне, – была деревня Рысово, которая исчезла. Там – Мужиково. А там – Солоуши… Нет больше этих деревень. Старинного завода, церкви, рынка…
И дубов нет, красивые росли. Там вон орешник был, овраги всякие, каменный уголь лежал. Гипсовый карьер, известняк. На берегу реки были скалы, те, кто уходил на войну, писали свои имена… А там – земляники бывало много, душистая… – Зульфат сорвал травинку, – понюхайте, вроде дикой сирени…
А там, где теперь расстилается неподвижное водохранилище, была река, метров двадцать шириной, росла малина, смородина». «Вода еще выше поднимется?» – спрашиваю я, имея в виду горку, где стоим. – «Нет, это место не затопит, берег крутой…»
Горит костер наш на горке…
Мои спутники говорят, что ходили на эту гору и сейчас приходят, за ежевикой, за вениками. Вспомнили, как ловили в озерах карася, круглого, как пятачок, бронзового, его варишь, а он прыгает – живучий.
Сейчас нет ни ежевики, ни озер, ни карася…
Я попросил их спеть песню из той исчезнувшей деревни. Они сыграли и спели. А до этого молча выпили в память деревни. Костер догорает на горе… Какие пасеки были, какие луга, лебединые озера… Выпили за жизнь, за природу, которая еще осталась. Если уровень воды в плотине поднимут, затопят и оставшуюся. Люди стояли на горе и все вспоминали кому-то помешавшую жизнь.
Мы смотрим на огоньки на воде – это рыбаки стоят на том месте, где была деревня.
Неутомимый полковник, мой сопровождающий, запел: перед нами необъятные пути, и на Марсе будут яблони цвести…
Серп месяца низко висит над нами. Горка эта, на которой мы стоим у костра и смотрим на воду, называется Бердыки. Что это значит, никто не знает…

Депутаты сеют и пашут

Вот так, с памяти о родной деревне, началось мое знакомство с председателем совета кичкетанского местного самоуправления Зульфатом Равильевичем Зуриевым. Лауреатом всероссийского конкурса лучших муниципальных служащих. Победителем конкурса рационального использования земельных ресурсов. Членом республиканского совета местного самоуправления. Иными словами, одним из лучших в стране председателей сельсовета.
О таких, как Зульфат Зуриев, дела говорят. Спросишь: а что тут при вас было построено? – «Все…»
Когда переселенцы из затапливаемых деревень прибыли в эти места, здесь было только поле. На нем построили правление колхоза, школу и в последнюю очередь – здание, в котором ночуем, – местное самоуправление, принявшее под свою крышу природный заказник, детский сад, магазин…Там, где было бездорожье, теперь двенадцать километров асфальтированных улиц, водоснабжение, телефон, в Агрызском районе еще газификация не окончена, а в Кичкетане с теплом уже пятую зиму зимовали…
Вот это все – Зульфат Зуриеев, скромный худощавый человек, речь у него какая-то особенная, кажется, невнятная или, может быть, это диалект такой – удмуртский. Учился в Елабуге в пединституте, в том самом великолепном здании бывшего епархиального женского училища, похожего на европейский средневековый университет, про который я подумал: как замечательно было бы преподавать тут. А он работал учителем, потом пошел работать в местное самоуправление. «И вот, – сказал Зульфат, – двадцать лет здесь мучаюсь». – И засмеялся…
Что еще? Отличник образования, заслуженный работник культуры. Почему культуры? Так тогда отмечали. В общем, правильно, ведь в чем суть его деятельности? В медленном наращивании культурного слоя…
«У земств, – говорит мне Зульфат, – была земля, а нам до сих пор землю не передали. Объекты соцкультуры не передали. У местного самоуправления ничего нет. Вот вам налоги, говорят. Соберите и живите как хотите. А как? Налог на землю сельхозпредприятия не платят, от подоходного нам десять процентов, госпошлина, добровольные пожертвования, налог на благоустройство получается…» – подсчитывает он. «В общем, время вперед!» – говорит присутствующий при нашем разговоре начальник районного отдела образования. «Ужасно, – смеется Зульфат, – ужасно…»
Когда мы говорили с ним об этом, в Москве еще не был принят закон о муниципализации, согласно которому безденежный сельсовет теперь будет отвечать за все, включая дороги, по которым думские патриоты сюда не приедут. Да и местным – что с этих дорог, если по ним не выбраться (сорок рублей стоит автобус до райцентра, а восемьдесят рублей в день здесь не получает никто). По радио только сообщат – сам слышал – «эксперимент по реализации закона проходит успешно».
Эх, Рассея…
Без таких, как Зульфат, – тьма беспросветная. А тут – светится огонек от костра на горке...
У местного самоуправления в пользовании 120 гектаров земли, два гусеничных трактора, девять депутатов сеют, пашут и примерно 200–250 тысяч рублей в год сами зарабатывают. И еще под опекой села держат школу, детский сад – со своими огородами… Заведующая садом, жена Зульфата – Сария, показала огород под окнами сельсовета – довольно приличный. «Хоть грибов поешьте, – сказала, – выращиваем сами, вешенки – в подвале…»

Алфавит на ступеньках

Расскажу о сельском детском саде, не в каждом месте такой увидишь.
Помещения немного, группа смешанная, здесь играют, а там сидят на горшочке. Все делают сами, из бросового материала. Из распущенных шерстяных ниток и перьев – ковер ручной работы. Из поломанного зонтика – игрушка. Из пуговиц, бусинок, пуха, яичной скорлупы…
У каждого ребенка на шкафчике нарисован какой-нибудь цветок. В коридоре на стене – декоративные тарелки, сделанные из старых долгоиграющих пластинок (мне одну подарили). Даже ступеньки на лестнице сада чему-то неназойливо учат, одни – математике (на ступеньках – цифры), другие – чтению… В каждом уголке что-нибудь интересное.
Много мотивов связано с экологией… «Мы, – объясняет мне заведующая Сария Зуриева концепцию сада, – рыбок и птичек не держим. Живая природа рядом, держать взаперти нет смысла. Кислородный коктейль детям я не могу позволить, – говорит она. – Но рядом есть парк – вот кислород…»
В ясельной группе развешаны экологические знаки, их смысл объяснил мне ходивший с нами по садику директор природного заказника (его управление в соседней комнате), да дети и так догадываются – не трогать паутинку, птичьи яйца, гнезда, не топтать грибы, не разорять муравейники. Форму одежды сотрудников государственной инспекции дети тоже знают. Карта экологической тропы и экологические игры разработаны с помощью сотрудников заказника.
Еще мне понравились коробочки с наклейками, внутри которых – настоящие семена: ребята должны научиться узнавать их и раскладывать по коробочкам. Должны узнавать певчих птиц – для этого такая игра: слушаю запись звука и показываю карточку с изображением птицы или воспроизвожу сам звук – как соловей поет, как голубка воркует. Собирают дети и запахи, складывая в баночки листья смородины, цитрусовые, крыжовник, травы…
Вот это все, включая и панно, созданное воспитателями и детьми, и комнату татарского быта, собранного бабушками и дедушками, есть развивающая среда. И она остается в саду, когда эти дети вырастают. Или растет вместе с ними.
А еще у детского сада есть огород 20 соток, который обрабатывают восемь воспитательниц, иногда муж, председатель сельсовета, помогает на тракторе. «То, что дети видят, как мы работаем, – говорит его жена, – я думаю, уже большое дело. Дети очень хотят помогать. Выращиваем даже арбузы и дыни. Есть свой молодой яблоневый сад, – говорит она, – когда-нибудь он даст плоды…»

Родник предсказателя

С этого детского яблоневого сада начинается рабочий день председателя местного самоуправления Зульфата Зуриева. С забот о благоустройстве родничка, благодаря которому образовалась старая деревня Кичку-Тан, по-удмуртски означает «козу пасем». Чтобы источник не засорился, его огородили узорчатым домиком, у которого можно присесть и отдохнуть. Собраться с мыслями и пойти на линейку в школу – мы были в ней с Зульфатом в День памяти, 22 июня.
«…Война, мы знаем о ней понаслышке, от бабушек и дедушек, – говорит он собравшимся. – Задумайтесь, как это страшно, человек изобретает оружие, изощряется в пытках и убивает… Разве для смерти рождаются дети, родина?»
Он выступает перед детьми, стоящими кружком: «Из семисот сельчан, ваших дедушек и прадедушек, не вернулись пятьсот…»
И вдруг смотрит под ноги и говорит: «Пчелы мед собирают…»

Я думаю: что делает Зульфат Зуриев – строит и благоустраивает деревню? Показывает пример? Начальствует?
Когда-то мне довелось оказаться в английской деревне, откуда жители ездили работать в город, и никто не занимался сельским хозяйством. Но это была настоящая деревня: с церковью и старинным кладбищем двенадцатого столетия, с клубом для женщин, о собрании которого висело объявление, с рождественскими праздниками, во время которых вся деревня переходила пить чай из дома в дом…
Меня познакомили с неким джентльменом, которого я принял за начальника. «Вы начальник, шеф этой деревни?» – спросил я его. Он испуганно замахал руками. Сопровождавший меня другой джентльмен засмеялся и объяснил, что в их деревне начальника нет, а это председатель общины, его выбирают.
Но нам-то все время назначают… Поэтому председатель местного самоуправления все равно воспринимается как начальник. Хотя на самом деле председатель сельсовета – это староста.
От детства – к старости.

Тоже переселенческая – удмуртская деревня Варзи-Пилги. Дом для престарелых на двадцать пять коек, открытый недавно на месте участковой больницы. Деревянное строение, оставшееся от старинного помещичьего имения. В доме в основном одинокие. Но у некоторых стариков есть и дети, давно их не посещавшие. Среди стариков есть лежачие, а есть довольно бодрые. Директор дома для престарелых утверждает, что в сравнении с тем, в каких условиях они находятся дома, тут для них рай. Я говорю ему, что, по-моему, лучше до такого не доживать. А он мне в ответ: а жить-то все равно хочется…
Спрашиваю Зульфата Зуриева: «У вас тысяча с лишним жителей – и вы всех знаете?» «Практически всех, – смеется, – они же от рождения до смерти к нам идут…»
А куда им еще идти? То, что показывает мне Зульфат, все вместе, как бы ни было грустно, все же достойная человеческая жизнь – и он строит ее…

В Кичкитанском сельском лицее, куда мы заезжаем с Зульфатом, выращивают цветы – одни отцветают, другие цветут. Пчелы, питомники, опытные участки.
Участков много, мало детей. «А вы в каком классе?» – спрашиваю девушку. – «Я учительница биологии…»
Молоденькая учительница показывает растения, которые занесены в Красную книгу. «Легко культивируется, – говорит она про растение, – но и легко дичает…»
Как и наша жизнь в целом.

За столом очень хвалили братьев Зуриевых – председателя местного самоуправления и его брата-фермера. И порядочные люди, и новаторы… Когда в республике проходят реформы в местном самоуправлении, Зульфата, как члена комиссии, обязательно приглашает председатель Государственного совета – посоветоваться.
В отличие от Казани – Москва ни с кем не советуется. И ее административные реформы, сочиненные презрительно относящимися к жизни людьми, обречены на провал.
«А сами люди, кичкитанцы, – спрашиваю я председателя местного самоуправления, – участвуют в жизни?» «По-всякому бывает, – отвечает он. – Есть активные, есть очень пассивные. Преодолеть непросто».
Я вспоминаю историю, которую мне рассказали в Голландии – про свинопаса. Сначала были свинопасы, потом стали объединяться, открывать банки, курсы – со временем из свинопаса вырос фермер. Да, соглашается Зульфат, для этого должно пройти время. А советская власть приучила людей к пассивности.
И нынешняя – очень похоже – наследует ее традиции. Государство – это мы должны признать – вовсе не собирается стимулировать активность людей, боится ее. Оно как будто стремится к тому, чтобы народ погряз в нищете, остался наедине со своими проблемами. Скотомогильник в деревне не вырыть – бюджетом не предусмотрено, на свалку нет средств… А на парады и прием заморских гостей – есть. В результате административной реформы как на дрожжах растут всяческие службы – казначейство, отдел экономики, и чеpез все пройти надо, говорит Зульфат. Появляется новая бюрократия, а с нею вместе – расход времени и бензина…
Но когда выпили немножко, «все равно, – сказал, – это наше. Все равно это будет. Но когда и какого уровня?»

И все-таки…
Обычно в школе экологическая тропа короткая, а в Кичкитане сделали исследовательскую, с ночевкой.
Раньше цапли не было, а теперь появилась.
Поехали с главой местного самоуправления смотреть серых цапель.
Оказывается, они живут в сосновом бору и гнездятся на ветвях, как вороны. Приехавший с нами директор заказника стукнул палкой по стволу, и большие серые птицы, как тени, проплыли между деревьями…
Смотрим с горы панораму заказника. Сохранились долинные леса, родники, растения и животные, занесенные в Красную книгу. Что будет дальше?
Когда-то тут жил предсказатель, ходивший по деревням. Он предсказал собственную смерть: пойдете туда и там меня найдете. Так и оказалось. И Зульфат с односельчанами в память об этом человеке поставили что-то вроде начала сруба у родника…
На территории у Зульфата 28 родников, все, говорит, знаем. Каждый родник имеет имя. Родник предсказателя именуется «Аулия». Сладкая, мягкая вода, хотя предсказал свою смерть…
Я представляю, как в тот день он шел полевой дорогой, которой идем и мы, мимо кленовой и липовой рощи – на гору, с которой открывалась панорама Божьего мира. Всматривался последний раз в дали. А потом спускался с горы жизни к этому сладкому роднику.
Тот же самый путь.
Только панорама была другой, справа текла река, а не разливалось чудовищное водохранилище. Дорога к роднику не была испорчена, жизнь была иной.
Директор природного заказника сказал, что в России жизнь идет на высыхание, а у них – бобры, цапли, растения краснокнижные – только работай. Родники бьют.
У председателя местного самоуправления Зульфата Зуриева речь какая-то особенная, труднопонимаемая. Так, думаю, то ли дети разговаривают, то ли ангелы…

Фото автора

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"