Я ИДУ С УРОКА
Весной от одного из наших постоянных
авторов (надеемся, читателям запомнилась
молоденькая учительница музыки, студентка
консерватории Наташа Злобина) пришло очередное
письмо. И в очередной раз мы порадовались за
Наташиных учеников. И вдруг недели через две –
еще одно письмо. Какая такая история увольнения?!
Не может быть! Позвонили – так и есть, уволилась.
Поначалу мы стали было прикидывать: что же там
произошло? С одной стороны, если Наташа так любит
учеников, то ради них можно было бы и не рубить с
плеча. Худо-бедно, а какой-то компромисс найти.
С другой стороны, и администрация, наверное,
могла бы пойти навстречу столь ценному,
талантливому молодому кадру. Допустим, кадр
неуживчивый, вспыльчивый, заносчивый. Так ведь на
то и молодо-зелено. Но вы же мудрее, опытнее. Вам
же легче промолчать, замять, простить… Ради все
тех же учеников.
Как-то грустно получается. Ведь раз участники
конфликта не сумели договориться, то выходит,
кому-то было не до детей? Кому? Сразу и не
разберешь.
И мы подумали: а может, и не надо разбираться. Не
надо искать правых и виноватых. Раз стороны не
проявили должного терпения и смирения, значит, не
созрели. Значит, не время еще. И зацикливаться на
том, что произошло, им конечно же не стоит. Лучше
двигаться вперед. Стараясь впредь не наступать
на злосчастные грабли.
Ну а под конец мы и вовсе утешились: у Наташи
наверняка будут новые ученики (что бы она там
сгоряча ни заявляла). И им не меньше, чем Ване,
Ахмеду и Нариману, будет нужен тот праздник,
“который всегда с тобой”.
Мария ГАНЬКИНА, Вячеслав БУКАТОВ
Неподдающиеся
Школьная повседневность в лицах
19 марта 2005 года я вдруг осознала свой
духовный рост. Вот так, в обычный непраздничный
день, в некруглую дату, начинаешь понимать то,
чего раньше понять не мог и не пытался.
19 марта я поняла, что я не понимаю, как мне хватило
смелости в 17 лет прийти работать в школу, и
понимала ли я в этом что-нибудь вообще. В голове
умещались три вещи: планетарного масштаба любовь
к детям (ко всем вместе и к каждому в отдельности),
перспективы блестящего консерваторского
образования (к тому времени я окончила первый
курс) и голубая мечта (проработать в школе до
пенсии и уволиться с одной-единственной записью
в трудовой книжке).
Потом жизнь внесла коррективы. Я уже не хотела
работать в школе до пенсии, я хотела всего лишь
выпустить через 11 лет тех, кто стал моим дебютным
первым классом, и посмотреть, что станет с этими
человечками, после чего удалиться по-английски.
Еще я обнаружила, что между словами
“консерваторское” и “перспективное”
отсутствует не просто знак равенства, но и вовсе
какая бы то ни было связь.
А еще я вдруг поняла, что любить всех я просто не в
состоянии. И даже страшнее – не всем дано любить
меня. И – о ужас! – кого-то надо… просто учить!!! А
так не получалось. И я поняла, что тем детям, с
которыми мне не удается найти общий язык, я мало
что могу дать. Это грустно, и это
непрофессионально. Но это так.
Мэри Поппинс в ореоле славы потерпела… мм… Нет,
не разочарование… Скорее сделала выводы.
Они перед вами.
“Отсутствующие”.
Ваня
3“А”. Среди капризных, задиристых, непослушных,
перевозбужденных, но адекватных детей – Ваня с
диагнозом “аутизм”. Он есть – но его нет. Я
никогда не видела его протянутой руки, не слышала
трогательного, старательного детского пения, не
рисовала рожицы в его несуществующей тетради.
Тяжелый урок в 3“А” – это урок в полнолуние.
Последний раз это были “гегелевские чтения”.
Подбежав к настенной газете, которую дружно
выпустили родители третьеклассников, Ваня читал
ее вслух… справа налево. Потом сказал мне: “Ты
хорошо играешь”. “А ты, наверное, хорошо поешь”,
– ответила я.
Комментарий. Он один с таким диагнозом у нас в
школе. Но чтобы быть “вещью в себе”,
необязательно страдать аутизмом. Нет, глупость
сказала, почему же “страдать”. Это я страдаю,
оттого что не знаю, как отзовется в нем моя игра,
понравилась ли песня, запомнилась ли музыка,
порадовала ли шутка. А у него совсем другие
представления о мире. А может, и нет.
Вообще-то и Ринат (3“Б”) за три года не произнес
ни одного слова. Но дети, которым я доверяю,
утверждают, что он умеет говорить.
А Антон (4“Б”) задумывается так часто, что не
выходит из этого состояния практически никогда.
Он никогда ничего не успевает. И никогда не
переспрашивает. Хотя вообще-то говорить умеет. В
частности о китах. Но неужели возможно
размышлять о китах постоянно?!
У них не бывает дисциплинарных проблем. Тише воды
ниже плинтуса. И еще факт – у всех изумительно
красивый почерк. А толку-то с того…
“Воинствующие”.
Ахмед
Ахмед – дитя гор. Независимое, хмурое, драчливое
такое дитя. Его родители – чеченцы. Его стиль
поведения – агрессия. Его жизненная установка –
“выживает сильнейший”. Он намеренно замкнут,
подчеркнуто самодостаточен.
Ахмед во втором классе изводил меня своей
странной любовью к постоянной миграции. Ровно
шесть минут он проводил на третьей парте первого
ряда, затем вызывающе перемещался на пятую парту
того же ряда, чтобы через положенные шесть минут
демонстративно пересесть в противоположный угол
(как вариант – покинуть класс вообще). Признавая
свое поражение, замечу: я тайком облегченно
вздыхала, когда он покидал кабинет “вообще”.
Ахмед в третьем классе нападал на Рому Копцова и
Сашу Пряхина. Дети плакали. Я срывалась. Он
удовлетворенно записывал мое бессилие в актив и
с чувством исполненного долга выгонялся из
класса.
Ахмед в четвертом классе приходил на уроки
музыки через два раза на третий, а в этот третий
умудрялся испортить настроение мне, всему классу
(включая классную с сорокапятилетним стажем),
завучу по воспитательной работе и сестре Линде
из 5 “А”.
Ахмед в пятом классе понял, что устраивать дебош,
для того чтобы испортить мне настроение, вовсе не
обязательно – достаточно просто игнорировать
меня, мои попытки сближения, мою
заинтересованность и мою робкую заботу. Он знает,
что свою законную тройку он получит всегда. С тем
и живем.
Комментарий. Что вы, я не националистка. У Ахмеда
есть замечательная сестренка Линда.
Одноклассник Линды Руслан – татарин. Его соседка
по парте Таня – молдаванка. Ее подружка Миля –
армянка. Тайная симпатия Мили – Бэка –
азербайджанец. Но мне никогда не приходило в
голову искать в этом закономерность или
устанавливать причинно-следственные связи. Что
есть, то есть. При чем здесь национальность?
Просто есть вещи, которые, по мнению Ахмеда, в
жизни ему не пригодятся – уроки музыки в том
числе. Большее, что я могу для него сделать, –
сыграть на рояле “Черный бумер” с закрытыми
глазами и оставить наконец в покое. С тройкой.
“Новенькие”.
Алик
6 класс. Лепим сценарий “Валентинова дня” на
живую нитку. С ними экспериментировать легко,
интересно. Раз спели “Сердце, тебе не хочется
покоя…”, два спели, посмеялись…
На следующий урок приношу тексты “Звать любовь
не надо, явится незваной… ”, “Неудачное
свидание” и “Любовь никогда не бывает без
грусти…” – уже никто не смеется, все работают.
Сцендвижение, мимика-пластика, массовка, слова,
жесты – процесс пошел.
Алик – первый день в классе – наблюдает за
партой, поет себе под нос, но к доске и на сцену не
выходит, руку не поднимает, а я не настаиваю.
После урока спрашивает: “Нам понадобятся
учебники? Мы занимались по… прошли… и…” Я
начинаю краснеть, мямлю что-то вроде: “Ээ… Вряд
ли… Но… Ты почитай, конечно… Если хочешь, будем
с тобой отдельно по этой программе заниматься…”
Внимательно слушает, уходит.
Недели через две возвращаемся классом с
концерта. Разговорились. Рассказывает без
восторга про ту школу: “Здесь интереснее”. Я
задаю вопрос, отличаются ли учебные программы,
чем и в какую сторону. “Здесь сложнее. – Алик
философски чешет нос. – Особенно по английскому.
И по музыке”.
Я лишаюсь дара речи. “Ты шутишь?!” – “Нет”.
Комментарий. Пироги печете? Тогда представьте:
один кусок теста вы укладываете на противень,
заправляете начинкой, сверху шлепаете другой,
подравниваете… и обнаруживаете, что в
результате эстетического подравнивания
остались какие-то неорганизованные ошметки
теста, которые уже ни вниз, ни наверх не
приделать, ну разве что скатать колбаску и
слепить из нее жалкое подобие сердечка – кривым
украшением на готовую конструкцию.
Вот когда я прихожу в класс и натыкаюсь вдруг на
незнакомую физиономию – я про эту колбаску
вспоминаю. Физиономии, справедливости ради,
бывают разные. Одни – настороженные, с напускной
скромностью-серьезностью. Другие – без царя в
голове носятся и уже всех построили. Третьи с
коварной дальновидностью достают невиданный
доселе “Гейм-бой” и якобы абстрагируются,
возбуждая в окружающих неимоверное, невыносимое
любопытство, – их акции повышаются очень быстро.
Но тут начинается урок. И мне нужно
представиться, выказать всяческое расположение,
что-то объяснять, ввести, так сказать, в курс
дела… И в один прекрасный момент мне начинает
казаться, что и я, и дети играем в какую-то
неизвестную, но увлекательную игру по известным
нам одним правилам. И чем серьезнее играем – тем
глупее выглядим. Что и подмечает адекватно
воспринимающий реальность новенький. Постепенно
его недоумение сменяется снисхождением,
снисхождение – участием.
Можно вскакивать с места?!
Ставить клипы на сцене?!
Рассказывать анекдоты на уроке?!
Рисовать в тетради?!
И морально неустойчивые, неспособные к
сопротивлению сдаются и глупеют вместе с нами. А
личности посильнее еще долго занимают позицию
стороннего наблюдателя и с непонимающей
укоризной следят за происходящим.
“Иные”.
Нариман
Нариман (6 класс) абсолютно нормален. Он не
вундеркинд, просто у него отлично устроены мозги.
Он ладит с ребятами, бегает на перемене, что-то
коллекционирует, сидит на последней парте с
тихим интеллигентным Бэкой. На уроке работает.
Улыбается.
Но вот на днях усаживаю протестующих
шестиклассников за сочинение “Урок музыки в
школе моей мечты”. Сама в это время лихорадочно
заполняю журналы, в который раз обещая себе
впредь делать это вовремя. Я пишу – и они пишут.
Все при деле.
Еду с работы. На перегоне “Чистые пруды” –
“Охотный ряд” (маршрут “школа –
консерватория”) читаю сданные работы. “Урок
моей мечты” – вообще тема беспроигрышная,
благодарная. Идей много, и симпатичных идей в том
числе. Смеюсь, делаю выводы…
Вдруг вижу: среди моря разливанного про
симфонические оркестры (которые к нам на уроки
приходят), аппаратуру Dolby Digital (которой нет и вряд
ли когда будет), про встречи с известными
музыкантами и даже про цветы на окнах – какой-то
личный оазис: “Мне кажется, что все в этом классе
сумасшедшие, потому что они не похожи на меня”.
Не поверила глазам, перечитала. Подпись:
“Нариман (Занудный)”.
Опа.
Комментарий. Они – обыкновенные дети. Нам так
кажется. Нам так хочется.
“Они не похожи на меня” – да ведь он сам
позиционирует себя “непохожим”. Но, значит, им
отчаянно не хватает чего-то. Раз они, не
достучавшись до истинных глубин, которые
скрывает умиленный взгляд довольных педагогинь,
объявляют себя “иными”.
Он весел, активен, сообразителен, а тебе уже
кажется, что это благодаря тебе и ради тебя и
победы на олимпиадах, и сочинения, кишащие
сложноподчиненными предложениями без единой
ошибки, и выброшенная на опережение рука с
заготовленным ответом. А у него, веселого,
активного и сообразительного, в голове –
сплошное одиночество.
Вот я и нарушила золотое правило: не делить, не
обобщать, не систематизировать. Поделила,
обобщила, навесила ярлыки и зарегистрировала
инвентарный номер. Ни мне, ни Ахмеду с Ваней легче
от этого не стало. Но может быть, вы, коллеги,
что-нибудь о моих болячках поняли? И может быть,
вам даже есть что сказать? Так не молчите…
Пожалуйста.
Наталья ЗЛОБИНА,
студентка Московской консерватории,
учительница музыки
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|