ДОМАШНИЙ АРХИВ
СУТЬ ВЕЩЕЙ
Шкатулка с осенними звездами
Путешествие в село Федоскино, где уже 200
лет дети и взрослые рисуют русский рай
Бывают такие места, где тебе все
отчего-то знакомо. Не был тут никогда, но и шелест
деревьев, и деревянный храм над крутым оврагом, и
мостик над речкой припоминаются. И откуда-то
знаешь, что вот повернешь с дороги на тропинку,
пройдешь сквозь облетающий сад и окажешься перед
крыльцом двухэтажного дома.
Тишина на пороге
У двери висела простенькая, как на обычной
сельской школе, табличка: «Федоскинское
художественно-промышленное училище миниатюрной
живописи».
Встретила меня тишина. Прошел по всему первому
этажу – никого. В коридоре вдоль стенки стояли на
полу холсты разных размеров. Тут же – ведро,
заляпанное краской. Я позвал: «Есть кто живой?..»
Покашлял для солидности, звякнул ведром. Никто не
отозвался.
Я поднялся на второй этаж, такой же пустой, как и
первый. Только гипсовый Ленин сидел в горестной
задумчивости. Где-то рядом с Лениным непременно
должен быть директорский кабинет, подумал я.
Ткнулся в первую же дверь и не ошибся.
В холодной комнате сидел худой человек при
полном директорском параде – в костюме и
галстуке. Он оторвался от бумаг и по-директорски
посмотрел на меня. Я почувствовал себя школяром,
проникшим в образовательное учреждение через
слуховое чердачное окно.
Так я познакомился с добрейшим Иваном Ильичем
Зверевым, который директорствует в училище уже
двадцать три года.
– Почему у вас так тихо? – спросил я.
– В селе-то?.. Нас Бог милует, у нас уголок
спокойный.
– Да нет, я про училище. Думал, всех на картошку
послали или ремонт…
– Ребята рисуют, вот и тихо. А на первом этаже мы
спортзал ремонтируем. Дают нам каждый год
понемножку на капремонт. В прошлом году еле
хватило крышу залатать. В девяностых годах нас
урезали-урезали, так и живем урезанные. Вот у нас
есть и столовая, и кухня, а мы не можем нормально
покормить ребят. Сняли ставки и повара, и
кухонных работников, и само финансирование на
питание. Рядом есть кафе, но кому оно по карману?
Стипендия у нас, сказать стыдно, 240 рублей. Сейчас
вот еще и льготы по проезду сняли. А многие ребята
едут на занятия в Федоскино с Москвы, Лобни,
Дмитрова. Встают в пять утра, чтобы успеть к
половине девятого. Некоторые издалека приезжают
поступать к нам – с Брянской области, из
Беларуси, Приднестровья. Для них у нас есть
общежитие. Вообще-то мы дружно, хорошо живем, грех
жаловаться.
– А когда были самые трудные времена?
– Мы раньше к министерству местной
промышленности относились, а после перестройки
его ликвидировали, и мы остались между небом и
землей. Каждый стал сам за себя, и вот фабрика, для
которой мы столько лет готовили художников,
отключала нас за долги от воды, света, отопления.
Однажды в канун зимы пришлось ребят по домам
распустить – такой был холод. Я ходил на поклон к
начальникам, все обещали, и никто ничего. Помог
журналист, отец одной из наших учениц. Он написал
письмо Ельцину, и сверху дали команду нас не
губить. Сейчас для нас самое трудное миновало, а
вот фабрика чуть жива – задержки зарплаты,
большие долги, наших выпускников она уже два года
на работу не принимает. Мальчишки идут в охрану,
чтобы заработать.
– Что же будет дальше с Федоскино?
– Мы очень боимся, что как центр промысла село
умрет. Ведь пока фабрика в кризисе, рынок
заполняется со стороны всякими ООО, которые
часто занимаются плагиатом, переманивают наших
художников. Подобная ситуация и во многих других
промыслах. Государство никак не влияет на
происходящее. Правда, недавно в Петербурге при
поддержке супруги Президента России появилась
Высшая школа народных искусств. Туда
настоятельно зовут и наших преподавателей, и
наших ребят. Но большой город пугает родителей,
они не отпускают детей, а преподавателям не по
душе вахтовый метод работы, который им
предлагают.
– Как вы относитесь к платному образованию?
– Нынешняя жизнь толкает нас на эти рельсы, но я
никогда не соглашусь брать с ребят деньги. Нам не
богатые нужны, а талантливые. У нас не зачет
главное, а умение, навыки. Раньше срок обучения в
училище был пять лет, теперь четыре, и мы видим,
как этого мало! Техника федоскинской живописи
очень сложная, многослойная. Сначала наносится
контурный рисунок, потом прорабатываются все
детали. Потом наступает черед лессировки и
бликовки. Пять-шесть слоев лака, и после каждого
– не меньше пяти часов сушки в печи. Наши
выпускники к защите диплома должны представить
три шкатулки. Первая – это копия с работы
классиков, вторая – с традиционным федоскинским
сюжетом, а третья – собственная композиция. На
выставку, которая открывается у нас в конце июня,
после защиты дипломных работ, приезжают многие
опытные мастера, чтобы подглядеть у наших ребят
свежие идеи.
– У вас сейчас, очевидно, и с красками
художественными туго?
Иван Ильич заговорщицки улыбнулся:
– В советские годы мы каждый год подавали заявки,
сколько нам и каких надо красок. А расход на нашу
миниатюрную живопись небольшой, вот и оставались
краски на черный день. Теперь ими спасаемся.
Удивительные краски, в тюбиках им ничего не
делается.
Уроки теплой живописи
В коридоре задребезжал звонок на перемену, и в
кабинет заглянул вихрастый парень в рабочем
фартуке, надетом поверх модного свитера: «Иван
Ильич, а вы не могли бы мне справку дать для
военкомата?»
Иван Ильич обрадовался: «Алексей, заходи…» И
стал нас знакомить: «Алексей Борисов, третий
курс. Наш, федоскинский! Из династии художников!
Мама, папа – художники…»
«И дедушка…» – смущенно добавил Алеша.
Иван Ильич шлепнул печать на справку, и вместе с
Алешей мы пошли на занятия третьего курса. В
большом классе под гипсовыми купидонами и
зевсами сидела на стуле грустная девушка.
Я тихонько прошел за спины ребят и удивился: все
рисовали прекрасно, но совершенно разных
девушек. Только кофточка была одинаковая.
Позировать, сказал мне Алеша, – это очень трудная
работа, гораздо лучше рисовать. У этюдника можно
пройтись, размяться, а тут сидишь и замерзаешь,
даже если рядом поставят рефлектор. Да еще все
смотрят, как у тебя нос постепенно краснеет.
Иван Ильич повел меня вдоль галереи, что
разместилась на стенах класса:
– Натурщиков у нас нет, поэтому рисуем тех добрых
людей, что соглашаются нам позировать. Вот один
фронтовик, дедушка нашего студента, много раз
приезжал к нам, чтобы мы закончили его портрет. А
вот, поглядите, это сидит с лопатой наш дворник
Александр Иванович Москалев. Ему девяносто три
года! Он моя палочка-выручалочка, мастер на все
руки – если бы не он, то мы бы на одной починке
замков разорились. А вон на тот портрет
посмотрите, с удочкой, – наш сторож Александр
Никитич. Его ребята всегда так здорово пишут…
Преподаватель живописи художник Борис Петрович
Городилин посетовал:
– Недавно заходили ко мне бывшие ученики,
показали фото со своих работ. Я поглядел и
огорчился. Где же, говорю, та чувственная
живопись, которой я вас учил? Ну что же вы на
умозрительность перешли! Вы же потеряли лицо,
стали похожи на всех. Эффектно, конечно, но
души-то мало, а то и совсем нет. Нет, в нашей
холодной стране живопись должна быть теплой.
Очей очарование
Наверное, самое завораживающее в федоскинском
искусстве – способность уместить на крошечном, с
детскую ладонь, пространстве целый мир – и мир
радостный, очень похожий на рай. Очей очарование.
А сама шкатулка – она лишь для того, чтобы это
очарование, этот маленький рай, легко было
спрятать за пазухой и унести с собой, куда бы
судьба ни забросила. Одну такую федоскинскую
шкатулку-путешественницу описал Иван Гончаров в
книге «Фрегат “Паллада”»: «…черную,
лакированную, с золотыми рельефами храмов,
беседок, гор, деревьев…»
Я вспомнил, как недавно в Москву на открытие
своей выставки приезжал Тонино Гуэрра –
знаменитый итальянский сценарист и художник. Его
работы жизнерадостны и затейливы, похожи на
итальянский карнавал. Кто-то спросил его, чем же
он вдохновлялся, где истоки. Неожиданно для всех
он сказал: «В России… Меня натолкнули на это
русские игрушки, которые я очень люблю. Радость
их красок пробудила во мне ответное желание
взяться за краски…»
Академик Мария Александровна Некрасова,
директор Института прикладного искусства при
Академии художеств, много лет отдала изучению
эстетики света в русской лаковой миниатюре. Этим
таинственным светом, говорит Мария
Александровна, «одрагоценивается не только
поверхность, но и сам предмет. Художественная
направленность русской миниатюры – прежде всего
идеализированный образ, образ-идея, выражающий
чувства, переживания, эмоциональный и духовный
опыт народа… Взгляд на мир как бы сверху, с
высоты: мир видится в целом… Все это роднит
лаковую миниатюру с фольклором, с древней иконой,
с живописью Нестерова и Венецианова, с музыкой
Чайковского и Рахманинова...»
Федоскинская шкатулка – вещь теплая и нежная, но
при этом она сделана на века. Удивительно, как
долго живет предмет, в основе которого – бумага,
папье-маше. Были случаи, когда федоскинские
шкатулки поднимали с затонувших кораблей и они
оказывались невредимы. Шкатулка странствует во
времени от поколения к поколению, от бабушек к
внучкам, из рук в руки, согревая сердца… Вот
почему художественная ценность шкатулки – это
далеко не вся ее ценность. Шкатулка хранится в
доме, а потом сама начинает хранить дом. Она
наполняется памятью, как почтовый ящик письмами.
Рябиновый салют
Когда мы пришли в класс к Николаю Георгиевичу
Марчукову, преподавателю рисунка и живописи, он
сразу заинтересовался моим фотоаппаратом
«Зенит». Эта старенькая железная камера много
повидала на своем веку, и, очевидно, ей место в
музее. Тем более что подарил мне ее великий
звукоархивист Лев Алексеевич Шилов. Именно этим
фотоаппаратом он снимал в середине 60-х Анну
Андреевну Ахматову.
Рассказать эту историю Николаю Георгиевичу я не
успел, поскольку он нашел мне самую выгодную
точку для съемки и настойчиво торопил
сфотографировать для газеты трех девушек, чьи
этюдники стояли рядом:
– Вот Света, Ксюша, Юля – они живут в Дмитрове и
каждый день в шесть утра уже на вокзале,
добираются сюда на электричке, потом на автобусе.
А зимой? Пурга, метель, мороз, а они едут… Едут,
потому что душа просит иного. Тут весь быт
забывается. В быту ведь утонуть можно. Я здесь
забываю и про свою маленькую зарплату, и про то,
что моя творческая судьба могла бы сложиться
удачнее. Весной наша Леночка Матвеева заняла
первое место в конкурсе молодых художников
Подмосковья, ей подарили этюдник, полный красок,
и холст! Вот какие у нас бывают радости! Но даже
когда их нет, рядом с нами природа. Вот сегодня
мне как-то и грустно, и печально, но посмотрите в
окно – какое диво!
Все – и директор, и ребята, и я – подошли к окну.
Под окном росла рябина. Она уже давно скинула
свои нехитрые листочки и стояла вся в ягодах –
как салют. Даже краше салюта. Тот – пых и
растворился, а рябина никуда не денется. Конечно,
если дрозды не склюют ее дочиста.
Портрет на память
В Федоскине есть очень домашняя и красивая
традиция – каждый выпуск оставляет училищу свой
портрет. Ребята рисуют друг друга в полный рост,
потом соединяют свои работы в одну картину
длиной иногда до десяти метров. На втором этаже
эти удивительные панорамные портреты занимают
все стены. Один курс нарисовал себя на опушке
осеннего леса, другой – рождественской ночью, и
все стоят со свечками и бенгальскими огнями…
Рассказывает Игорь Владимирович Лейтланд,
выпускник 1997 года, преподаватель цветоведения,
мастерства и композиции:
– Здесь все такое родное. Тишина, лес, река… В
городе бы наш промысел давно растворился, исчез,
а здесь его крестьяне сохранили и за два века
сделали совсем русским. Начиналось-то все с
фабрики, где по немецкой технологии делали
лаковые козырьки для русской армии. Теперь
лаковой живописи нигде в мире не осталось. Она и в
Германии затухла, и в Китае, где она возникла в
глубокой древности. В Китае сейчас лепят на
шкатулки наклейки под Федоскино, покрывают лаком
и везут в Америку. К нам часто приезжают
американцы, немцы. Недавно был фотограф из
французского журнала. Они понимают, что нигде
больше такого искусства нет. А вот нашему
государству мы не нужны… То, что происходит у нас
в Измайлове, – это ужас, надругательство над
искусством. Тамошние торговцы между собой
называют шкатулки лакербоксами. Уже по одному
этому ясно, что ими движет лишь нажива.
После училища меня распределили на фабрику, но
вскоре оттуда пришлось уйти. Мне очень нравится
мое ремесло, я не могу его бросить. И вот я стал
работать дома, но вскоре почувствовал: ну
невозможно одному работать! Пришел сюда к
ребятам, занимаюсь с ними и сам совершенствуюсь.
Конечно, нам тут многого не хватает, даже
наглядных пособий. Вот эта копия с таблицы по
цветоделению была сделана в 30-е годы, а сама
таблица – в Париже в ХIХ веке. Мы до сих пор
пользуемся учебниками по истории искусств,
которые попали в нашу библиотеку из старых
имений.
В нашем деле мало художественных способностей,
тут очень важны аккуратность и скрупулезность. А
этим качествам трудно научиться, они передаются
из поколения в поколение. Нужен вкус к занятию
миниатюрой, чтобы уютно устроиться где-то в
уголке и посидеть над работой часов так
шесть-семь. Это требует полного внимания и
хорошего здоровья. Ведь глаза устают, спина
болит, на руке мозоли от кисточки… Поэтому, когда
думали, что бы отремонтировать нынче в первую
очередь, хором решили: спортзал.
* * *
Вечером белой струйкой поднимается из низины
туман, протекает через поле и проливается на
дорогу. Кажется, что за лесом кто-то пролил кувшин
с парным молоком.
В октябре темнеет быстро. Не пройдет и получаса,
как ночь укроет Федоскино, подоткнет одеяло
тумана островерхими черными елями и распахнет
свою шкатулку с осенними звездами.
Дмитрий ШЕВАРОВ
село Федоскино,
Московская область
Фото автора
P.S. Чтобы читатель вдруг не подумал, что
Федоскино – это какой-то медвежий угол под боком
у Москвы, надо сказать, что село Федоскино – одно
из немногих, у которого есть свой сайт в
интернете. По адресу www.fedoskinotoday.com можно увидеть
работы федоскинских художественных династий,
узнать о технологии изготовления шкатулок, о
назначении нового директора фабрики и
изменениях на прилавке фабричного магазина
(правда, сообщают здесь не о новых поступлениях, а
о тех работах, которые удалось продать).
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|