ДЕВЯТЫЕ СОЛОВЕЙЧИКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ
Тема чтений «как нам сегодня воспитывать детей?»

Философия и педагогика человека свободного

Александр ЛОБОК

Каждое обращение к уже прочитанным произведениям Соловейчика открывает нам какие-то новые, незнакомые книги. И когда начинаешь вчитываться в строчки манифеста «Человек свободный», тоже вдруг проявляются его
не замечавшиеся ранее стороны.

Ключ к пониманию идей манифеста – в двух школьных сюжетах из жизни самого Соловейчика, двух переживаниях, которые становятся точками отсчета для всех его размышлений и которые задают для меня перспективу понимания философии Соловейчика.
Первый сюжет – это сюжет, в котором герой – «правильный» старшеклассник, отличник, активист. Все замечательно и хорошо. Но Соловейчик ставит этой своей жизни жесткий, беспощадный диагноз: «своего рода свобода, но жалкая свобода, свобода приспособления. Добровольно принимаемое рабство».
А второй сюжет связан с переживанием себя в мгновениях настоящей, подлинной свободы.
«Перебирая годы своей жизни, я вдруг натолкнулся на время, совсем мною забытое, когда я действительно чувствовал себя свободным.
Это продолжалось всего несколько месяцев, но, вспомнив их, я чуть не задохнулся от глубины и серьезности переживания».
Что же это был за уникальный сюжет жизни? На первый взгляд – ничего особенного. У кого в детстве не было подобных историй? Но понимание, ощущение этого сюжета в рассказе Симона Львовича совершенно невероятное, возводящее его до уровня высшей педагогической метафоры.
Двое шестиклассников строят модель железной дороги, режут банки из-под американской тушенки, паяют рельсы, прилаживают к тележке мотор от патефона. «Мы были в невесомости. Чувство, которое нами двигало, было идеально бескорыстно. Железная дорога не нужна была нам решительно ни для чего!»
Но вот построены три метра «тушеночных рельсов», после чего выясняется, что патефонный моторчик оказался слишком тяжелым, чтоб везти свой собственный вес, и дети… поразительно легко отказываются от многомесячных трудов и начинают собирать ламповый радиоприемник, переживая божественное, как пишет Соловейчик, наслаждение подлинной свободы.
Странная вещь.
С одной стороны, перед нами история двух неудачников… Но нет, оказывается, вовсе не неудачников, а людей, не порабощенных собственными целями и собственными установками на то, как должно быть правильно!
Мы слишком часто в своей жизни порабощены вовсе не тем, что находится над нами, а собственным знанием того, что, как и насколько правильно должно свершаться в нашей деятельности. Бьемся над достижением результата, который заранее придуман. И когда терпим катастрофу, сетуем: опять не получилось!
Не получились дети, какими мы их замысливали, не получился урок, какой мы хотели сделать, не получилась семья в задуманном нами идеальном проекте…
В нас вырабатывается твердое и четкое понимание, что свобода нужна для чего-то, ради какой-то цели. А для Соловейчика был фундаментально важен образ пушкинской свободы. Когда делаешь, производишь что-то не потому, что этим пытаешься чего-то достичь. Когда не фундаментальный стратегический план реализуешь, а некую потребность в особом внутреннем дыхании.
Можем ли мы в самих себе честно обнаружить момент своего существования, когда мы чувствовали себя по-настоящему свободными? И второй вопрос: а можно ли строить всю свою жизнь так, чтобы это ощущение было постоянным вектором нашего движения? Чтобы свобода была внутренним вопросом, а не целью политического действия?
Нет, вопрос не в том, нужны ли политические действия, – нужны, конечно. Но все эти действия становятся в какой-то момент ловушкой и капканом, если мы не умеем думать о своем внутреннем человеке.
Мы боремся за благо человечества, отечества, людей, учителей… А думать о себе – это, считаем, эгоизм. Но в том-то и проблема, что только честный диалог с собой и оказывается педагогическим проектом фантастической силы.
Человек свободный ничему не учит. Не говорит: «Я пришел дать вам волю и открыть истину!» Он знает одно: как неимоверно трудно вести диалог с собой и со своей внутренней свободой. И все, что он делает, – это предъявляет себя. А имеющий уши – услышит.
В этом и состоит философия манифеста – это философия человека, ведущего спор с собой.
Это и есть позиция человека свободного. Человека, для которого свобода не обладание, а вектор движения. И для которого самое главное – не проекты политических действий, а нравственные вопросы и вопросы поиска духовных опор.
Все, что по максимуму может дать учитель ребенку, – это честный диалог с самим собой. И оттого слово «честность» – одно из центральных слов манифеста. Потому что честность перед собой – это способность выходить на все более глубокие круги своего непонимания. В том-то все и дело, что человек всегда оказывается больше наших предположений о нем. И наш ученик всегда оказывается больше того, что мы о нем предполагаем. А наша уверенность в своем понимании – чаще всего самообман.
Высшая истина педагога – «я не понимаю».
Когда-то казалось: знаю, как надо, и умею добиваться нужных результатов. Но в какой-то момент вдруг осознаю: по совести ребенок остается для меня загадкой. И только тогда, когда я признаю это, я могу двигаться дальше и вести диалог с ребенком. У меня уже нет готовых педагогических решений, и ребенок видит это, и только тогда возможно сотрудничество по-настоящему. Все остальное – профанация сотрудничества, игра в сотрудничество…
Я не знаю, что может быть выше опыта наших поражений, – именно потому, что в этом опыте наша подлинность. То наше внутреннее Я, которое не научено, не освоило какие-то правила игр, а просто-напросто живет в своей как бы нелепости и неумелости. В своей незащищенности.
Смотрите, как строится наша взрослая жизнь.
Одно из главных слов этой жизни – защита. Нам нужно защитить курсовую работу, диплом, диссертацию. Обложиться фундаментальными бумагами, подтверждающими наш статус. Защита вроде бы дает много дополнительных возможностей, большую степень внешней свободы. Но в цене, которую мы за это платим, исчезает мальчик, который строит свои неправильные «тушеночные рельсы», получая при этом невероятное наслаждение.
Но вот мы становимся взрослыми и умными и заранее отметаем все неправильные возможности. Целенаправленно идем по дороге успеха, но… в результате обретаем не свободу, а власть. Например, власть над аудиторией. Так, что аудитория начинает смотреть на тебя затаив дыхание. Но при этом утрачивается та нота подлинности, которая только и дает ощущение настоящей свободы…
Симон Львович был образцово незащищенным человеком. Ребенком, продолжающим строить свою железную дорогу – не потому, что это правильно, а потому, что этого хочется. И так же противоречиво и неправильно он выстраивает концепцию человека свободного: по сути, это рассуждение о себе, о природе своих страхов, о высшем состоянии человеческого существа.
Потому что бывают иногда звездные минуты и часы, когда из ничего происходит что-то. Когда в совершенно неожиданной ситуации появляется чудо свободы. Просто делается шажок во внутреннем понимании и проживании мира. И это чудо свободы немыслимо разложить на педагогические элементы и механизмы.
Все, что мы можем, – это вглядываться в свою жизнь и спрашивать: а было ли мне даровано это чудо подлинной свободы хотя бы раз? Было ли это приращение себя?
Приращение внимания учеников – это мы умеем. Других удивить – это сколько угодно. А сами себя мы удивляем? А сделать шажок в своем собственном внутреннем проживании мира мы можем? А ведь это и есть настоящее чудо свободы. Чудо возникновения и развития собственного внутреннего человека.
Если мы ценим в себе неожиданное, готовы это расслышать, воспринять, пространство нашей свободы для самих себя расширяется. И это не результат, которого можно добиться, а вектор, который можно задать.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"