Размышления над книгой «Педагогика для всех»

Я думаю, что педагогика – это проблема веры.
Не религия, здесь нет религиозного. При всех обстоятельствах в основе воспитания – вера или неверие.
Вера или неверие в правду, в детей, в их будущее, в их совесть.
Там, где неверие, ничего не получается, какие советы ни давай!

ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТЬ ВОСПИТАНИЯ

О воспитании пишут много и по-разному. Особенность книг Симона Соловейчика в том, что они по-разному читаются. Допустим, вы берете “Час ученичества”, прочитанный в ранней юности, и с полным основанием ищете там одно важное место, некий первоисточник педагогической практики всей вашей жизни, – и не находите! “Не может быть!” – думаете вы и перечитываете книгу – с начала, с конца, с любого места. Но нет там ничего подобного! И вообще книга другая. Незнакомая, нечитаная. Новая. Сценки, случаи, имена припоминаются, а вот рассуждений таких не было, совсем о другом тут было написано.
Аберрация. И не у меня одной. Коллега недавно перечитала “Учение с увлечением” “Как странно, – говорит, – ведь читала же в институте и ничего кроме “с пионерским приветом” я в ней не заметила. Утопия какая-то. А тут расчиталась, расчувствовалась. Прямо для меня написано”.
Вот именно: как-то так написано, что текст понимает читателя, а не наоборот. И рассказывает именно о том, что человеку в данный момент близко. Причем так рассказывает, что собственные мысли читателя, идущие навстречу авторским, становятся авторитетными – до такой степени сильными, что он склонен приписывать их не себе, а тексту.
Как же это устроено? Беру в руки “Педагогику для всех”.


Как сказать толковое слово?
Вообще-то текстов, в которых писатель смог понять то, что хотел бы сказать читатель, не много. Чаще так: писатель “хотел сказать”, читатель “смог понять”. Самые понимающие тексты – поэтические. Их грустно-радостная эмоция сжимает сердце. Что-то подобное происходит, когда читаешь эту книгу. Может быть, в основе педагогического отношения тоже лежит эмоция? И автор, подбирая слова для ее выражения, невольно входит в область поэтического?
Читаем в книге: “В каждом слове, в каждой интонации, в каждом самом маленьком поступке отражаются все наши убеждения. В любом слове – вся педагогика во всем ее объеме”. Не тут ли разгадка авторского выбора? Нет сюжета, потому что на самом деле не существует “педагогического процесса” и “пошаговых методов воспитания”. Нет классификаций, потому что каждая ситуация естественным образом проживается. И выводов нет. Есть озарение, мгновенное схватывание целостности. В чем же тогда содержание писательского труда? Один только поиск необходимого слова...
Но обсуждать индивидуальное слово очень трудно. Слово-то словом, а ведь есть еще связи, контексты, затексты и подтексты. Так просто тончайшие нити окружения не переберешь. Разве опосредованно, через язык поэтики, дающей обозначение любой словесной перипетии. С надеждой на то, что приемы художественной выразительности приоткроют тайну выразительности педагогической.


Неологизмы
Дети чаще, чем взрослые, придумывают новые слова. В книге есть место про «красный бангорит». Про лексическое великодушие ребенка.
Взрослый создает неологизм сознательно. Пытаясь поточнее определить, как же назвать особое расположение духа, которое не дает взрослому лениться, расслабляться, отчаиваться только потому, что он с детьми, Соловейчик выдумывает слово детное. Оно означает наполненность детьми, слияние с ними, причащенность через них к вечности.
Новое слово селится в словарном гнезде около производящего – слова бездетный – и перекрашивает его значение. Дело не в фактическом наличии или отсутствии детей, а в том, известно ли человеку состояние счастья рядом с маленькими людьми. Мир детного человека не детский. Но детство – солнце мира взрослых людей.


Перевод
Мы легко соглашаемся с мастером: общение с ребенком – душевный труд. Но все-таки не очень понятно, в чем он состоит. Вы слышите от ребенка: “Не учите меня жить”, “Вам меня не понять!” – что вы ощущаете? Только протест. Только грубость. В чем же труд? Сломить, стерпеть, переключить? Поставить себя на его место, понять причину раздражения? По Соловейчику, все дело в качестве перевода детской фразы. Подстрочник в данном случае примерно такой: “Не затрагивайте мою личность. Не касайтесь открытого нерва”. Получается, от вас не жертвы требуют, а правды перевода.
Пока ребенок не может точно выразить словами то, что на самом деле имеет в виду, взрослому суждено считывать подтекст, не заостряя внимания на тексте. Грубые слова, вычурные фразочки, подцепленные бог знает где, неестественные интонации – легковесные оболочки. Ядро глубже. Попробуйте назвать его по имени. Рискните на догадку. В этом и труд.


Паронимы
Часто неточности суждений возникают из-за недостаточного различения. Стираются оттенки смыслов изношенных слов, сливаются в одно близкозвучные, но разные слова. На чей-то слух все равно, что “меры”, что “примеры”, что “образ”, что “образец”. В небрежном обиходе один смысл теряется в другом.
Правда языка необычайно волнует Соловейчика. Ему мало сказать, что по образу сотворяют, а по образцам действуют. Мало определить через яркое сравнение: от действий по образцам, “как пыль, накапливается раздражение, и педагогическая постройка рассыпается”. Он медленно, пословно расслаивает наши невнятные интуиции по поводу того, что Идеальный Ребенок и Живой Мальчик – не одно и то же. Что конструирование образа не может заместить реального труда понимания сиюминутных проблем ребенка. И что горячее стремление к совершенному воспитанию надо бы немного остудить: совершенство принципиально недостижимо!
Таких мест в книге очень много. Не один десяток лабораторных работ по разглядыванию в микроскоп клеток кожицы слова проводит автор. Эти штудии не только навык различения оттачивают, но и дают охоту именовать собственные интуиции. Переходить в более тонкие слои педагогического разумения.


Педагогический синтаксис
Есть, конечно, специфический учительский синтаксис. Он драматический, в нем страсть к разрывам: “Некрасиво я вел себя, но ведь справедливо!”, “Не душу я должен воспитывать, а ответственность”, “Что выбрать: наказание или прощение?”…Набор не случаен: в педагогических суждениях много максимализма. Разделительные и противительные конструкции встречаются в нашей речи чаще других. Третьего не дано, словно мы в бою.
Симон Соловейчик даже не начинает об этом говорить. Без обсуждений главным педагогическим союзом он называет слово “и”! Соединительный, указывающий на равноправие элементов. В самых несхожих случаях важно его присутствие: «Соединение. Слияние. Содействие. Сосуществование. Здесь главная нервная точка всей нравственной жизни, здесь единый центр бесконечного числа кругов… Вся наша жизнь, все наши поступки в этом маленьком, как точка, “и”», – пишет Соловейчик.
В названии Книги третьей «Педагогики для всех» дана идеальная формула воспитания: «Человек и человек».


Алогизмы
У Соловейчика на одной странице написано, что нельзя строить третий этаж, если не построен фундамент. Понятно. А на другой – «нельзя пользоваться словами “долг”, “должен”, если мы хотим вырастить человека долга». Непонятно. На чем же, как не на слове, базируются действия воспитателя? И тут странность такая объявляется: в воспитании первична радость, и все полезное прививается только к ней. А быстро, напрямую и по отдельности тренируется двойная мораль.
Коль мы хотим, чтобы наши дети росли нераздвоенными, цельными, нам придется принимать и удерживать в сознании многие неочевидные вещи. Ну разве не абсурдно звучит: «Потратьте с ребенком время на бесплодные мечтания – они дадут свои плоды»? Достаточно абсурдно, чтобы поверить.


Не синонимы
В писательском мире Соловейчика слова ведут себя не так, как принято в научной или публицистической литературе. Значения могут меняться на прямо противоположные, примерно как в поэзии. В обычной словарной статье, например, к слову “свободный” в одном ряду синонимами идут “раскованный” и “распущенный”. Правда, с разными стилистическими пометами. Но в педагогике, оказывается, именно оттенки выразительности образуют новые смыслы.
Поэтому авторское толкование слов отличается от обычного: раскованные добыли свободу собственным усилием – рас-ковались; распущенным ее просто подарили – рас-пустили. В первом случае движение по оси свободы вверх, во втором – вниз. “Распущенный подросток в непривычном для него обществе держится скованно; раскованный – всюду один и тот же, свободный в движениях и поступках”. И это абсолютные антонимы. Есть в книге и другие авторские антонимы: “пресс” и “свет”, “подавление” и “высветление”…


Означаемое и означающее
Читаем: «Где на бумаге маленькое “и”, в жизни – пропасть». Ну конечно! Законы письма не распространяются на жизнь. Чтение чтением, а жизнь жизнью. Ведь автор сам говорит: чтобы описать все, что стоит за “и-чернильным” в словосочетании “дисциплинированный и творчески активный ребенок”, не хватит никакой книги.
Кроме этой. Казус в том, что ненаписанное вдруг проявляется в твоей голове как написанное. На тему “врет-нет-фантазирует” проносятся драматические видения из раннего детства, из позабытых подростковых тупиков, с окраин собственного учительства…
Ни рва, ни канавки между знаком и жизнью.


Фразеологизмы
Почему так живучи расхожие воспитательные клише типа «А дать ему как следует, чтобы знал!»? Потому, говорит Соловейчик, что им приписывают статус народной мудрости. И доказывает: на самом деле – и первоначально! – истинно как раз то, что морализирующее сознание считает ошибочной педагогикой. Любовь к детям. Не страх за них, не стыд перед людьми, не долг перед отечеством – а чистая любовь.
Цитата: “В старину так говорили: имей дух и умей возбудить его в детях. Этого достаточно”. Педагогу не нужны “никакие списки, приколоченные гвоздем в комнатах его сознания!“. Все в воспитании живое. Развивающееся.
“Дух – главное действующее лицо педагогики”. Универсальная фразема “Педагогики для всех”.


Аббревиатуры
Сложносокращенные образования типа МКАД или Минобрнадзор – слова-гомункулусы, пробирочные существа. Хотя ведут они себя как все, перенимают внешние правила склонения, но все равно к душе не идут. В лексиконе Соловейчика такие слова тоже встречаются. Обозначают они противоестественные педагогические явления. Например: “ЗПР – это очень страшное слово, задержка психического развития”.
Или вот слово ПУЗО. Оно произведено автором от “Попрек, Упрек, Замечание, Оскорбление”. Толкуется как комплекс мер, широко применяемых в педагогической, особенно домашней практике. «Воспитанием от пуза, – читаем в книге, – любви не научишь. Это невозможно».
В контексте всей книги ПУЗО противопоставлено драгоценнейшему чувству человека. Выделено автором.


Иносказания
Согласна с автором: лучше не прибегать к привычным педагогическим оборотам. Обязательно проскочишь мимо чего-то важного. Другое дело – образы. Они цепляют сразу многое, располагают к толкованиям.
Я выписала некоторые важные для себя.
«Представьте себе сверло. Можно сказать, у него стопроцентная уверенность в себе». Именно завывающее сверло надо вспоминать в моменты отчаянного бессилия, когда тебя так допекли в школе, что ты, презирая свою мягкотелость, ругаешь себя: “Овца! Вот овца!”
«Самая калорийная духовная пища для ребенка – вера и надежды». А мы-то больше всего попустительства боимся. Не можем выговорить питательные “Делаешь, ну и делай” или “Так – значит, так! “. От наших “нельзя”, “не так” одни спазмы.
«Злое чувство изнутри встречается со злым чувством извне. Тоннель зла».
Вот так и образуются минус-места в пространстве нашей жизни. Вот и гудят они кругом, жизненный слух притупляя.


Рефрены
Некоторые участки книги прошиты повторами. Известно, что много раз повторенная фраза перестает быть новостью, сообщением, становится риторической фигурой. Теряет содержательную силу.
Но вся штука в том, что у Соловейчика фраза “Прошу считать меня человеком”, повторенная двадцать раз в пределах семидесяти страниц, принадлежит не автору, а детскому голоску. Оформленная как реплика, эта фраза начинает каждую главку в “Средствах воспитания” – она же ждет нас на финише. И воспринимается не как новость или прием. Как позывной сигнал педагогики великодушия.


Пуант
Так бывает в новелле: перед самым завершением сюжет вдруг соскакивает с дорожки и дребезжит новыми фактами, меняющими все. Возникает пуант.
Ближе к концу книги Соловейчик пишет: “И все это правильно. А также и неправильно”. И далее про то, как, следуя книгам, даже очень хорошим, человек перестает выбирать, что ему делать. Впросак то и дело попадает, страдает от несовпадения. Предупреждая нас об этой ловушке (“капкане”, говорит автор), он будто ластиком стирает все им сказанное – благо такими словами сказано, которые к памяти не пришпиливаются. И что же остается?
…Волны мягкого света благодарности и выплывающая картинка: раннее утро, кухня (почему-то чужая), край стола, за которым человек что-то пишет о своем ребенке. Но ребенок проснулся, и человек прерывается, идет на его зов.


Рондо
Я хочу уточнить это место. Листаю, листаю книгу. Где же оно? Не нахожу! И вообще... это какая-то новая, нечитаная книга...
Неуловимая, сотканная из слов-протеев. Такие слова не высекают на мраморе, но вдыхают полной грудью, наслаждаясь воздухом искреннего общения.

Людмила КОЖУРИНА

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"