КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ОБРАЗ

Человек и актер, которому верят
Кирилл Лавров отмечает 80-летие

Биография Кирилла Лаврова могла разделиться на две неравные части. На границе между восьмидесятыми и девяностыми годами завершилась советская часть жизни-творчества. Тогда же началась вторая – новая для всех и вдвойне новая для Кирилла Лаврова. Но рубеж – не рубец. Все в этой жизни, счет которой с 15 сентября пойдет на девятый десяток, расположилось как надо, без швов, органично.
Как это могло произойти? Актер, игравший Ленина в кино и на сцене, актер, признанный стопроцентным «социальным героем», человеком целиком из советской эры, сохранил и приумножил авторитет своего искусства и своей личности, когда сокрушена была империя зла. Вообще-то поставить эти слова надо в другом порядке – сначала личность, потом – искусство. На первом месте всегда была личность. Появление Лаврова в любом деле гарантировало чистоту намерений. Дважды за долгую жизнь Лаврова усиленно гримировали – для роли Ленина и для роли Президента в «Коварстве и любви» (чуть ли не профиль римского тирана с горбинкой на носу). В остальных случаях, даже в роли тайного советника Маттиуса Клаузена («Перед заходом солнца»), достаточно было своего лица и, так сказать, своего костюма.
Он актер особой традиции, актер-воспитатель. Где-то между Советским Союзом и новой Россией могло показаться, что честность Кирилла Лаврова – узкопартийная. На самом деле она была нравственностью вне партийных книжек. Люди в театральном зале или перед экраном ему верили и тогда, когда он играл конструктора космических кораблей, и военного журналиста, и исправившегося уголовника, и вождя мирового пролетариата, и министра здравоохранения переходного периода. Верили и беззаботному студенту, и хитроумному карьеристу, и провинциальному мизантропу, и американскому фермеру, и мелкому деспоту – если ими был Лавров. Так может убеждать не только талант. Важны человеческие составляющие. Например, достоинство и бескомпромиссность, с которыми нелегко было совмещать курс в тупик социализма. Твердость характера, уверенность, воля. Или ирония, мужское обаяние, значительность, несмотря на простецкую внешность. Все вышеперечисленные качества есть в героях Лаврова.
Лавров пришел в театр не со стороны. Он представитель театральной династии. Он родился и вырос в актерской семье. Для актера Лаврова театр стал кафедрой, для него не могло быть иначе, поэтому он брал на себя ответственность за все, что говорил со сцены. Это всегда чувствовалось в его ролях. Он умел не перекладывать на драматурга или режиссера то, с чем сам выходил на сцену. «От себя» – его принцип и его способ существовать в роли.
Бывают актеры, напоминающие сосуд, – содержимое им не принадлежит, зато они, как Протей, способны перевоплотиться, сжиться, исчезнуть. Это и есть суть лицедейства. В этом случае свое, человеческое, остается скрытым, потаенным, второстепенным, иногда так и не проясненным. Лавров из другой актерской породы – он не исчезает в своем персонаже, а напротив, проявляется в любой оболочке. В молодости он играл в знаменитом товстоноговском спектакле «Горе от ума» хама и лицемера Молчалина – роль «звенела» чуть ли не наравне с Чацким в исполнении Сергея Юрского. Лукавая невинность сияла на лице Молчалина, губы поджимались в аккуратную скобку, скромный куаферный завиток лежал на лбу; вкрадчиво, негромко отстаивал он свой «талант» прислуживать, подольщаться. Где же тут Лавров? Да тут же, рядом. Лавровской тут была позиция, умная сатира, неброская обрисовка этакой обаятельной подлости. Не навязывая никому окончательных оценок, Лавров даже как бы искушал зрителя: разве не здравомыслие демонстрирует Алексей Степанович? По сравнению с нервным Чацким он само спокойствие и компромисс, полезные для душевного здоровья. После Товстоногова, в первом на сцене БДТ спектакле Темура Чхеидзе «Коварство и любовь», Лавров играл Президента. Моделью для актера и режиссера стали, наравне с немецкими самодурами ХVIII века, советские властвующие персоны. Их Лавров знал в лицо, входил в их круг и пользовался доверием, как и в своем круге. Конечно, Президент – собирательный образ, и в нем актер суммировал все, что знал о власти. На этот раз он сыграл резко, без двусмысленностей и психологических уверток, без снисхождения. Бесчеловечность, трусость и подлость Президента – не личного масштаба, как в Молчалине, а крупная, на все времена.
Судьбы ленинградского БДТ и Товстоногова были, по определению самого Кирилла Юрьевича, его судьбой. В этом театре он играет почти полвека, с Товстоноговым – тридцать три года, и все его главные роли сделаны в союзе с великим режиссером. В «Пяти вечерах», на заре товстоноговского БДТ, в 1959 году, режиссер поручил молодому Лаврову роль современного мальчишки, типичного неформала конца пятидесятых годов, почти сверстника. Простые парни, честные труженики, принципиальные офицеры в репертуаре Лаврова вырастали из этого симпатичного молодого ленинградца. Когда надо было, Товстоногов посылал Лаврова на спецзадание, как в «Мещанах», где пролетарий Нил вдруг соскакивал с накатанной колеи и превращался в исполнении Лаврова в толстокожее животное. Сколько споров породил образ Нила, какую идеологическую диверсию увидели цензоры в этом отступлении от традиции! Или Соленый в «Трех сестрах» – странный почти до гротеска, чужак в прозоровской компании, фигура иронического отстранения от чеховских интеллигентов, – именно с нею солидаризировался постановщик спектакля, именно Соленый воплощал собою жестокость рока. В продолжение этой темы, в «Дяде Ване» 1985 года, на закате их общей эпохи, Лаврову созвучной оказалась роль доктора Астрова, человека кризисной поры и с тем же диагнозом позорного «годения» (щедринское определение) на русский лад в пустые времена. Но Астров – мягче, несчастнее, жертвеннее Соленого. Годы превратили их – Товстоногова и Лаврова – из прокуроров в адвокаты. Перепады общественного настроения, к которым так чуток был Товстоногов, как на барометре, отражались в героях Лаврова. Когда Товстоногову надо было озвучить «датский» спектакль «Правду! Ничего, кроме правды!» в 1970-м, он доверил эту, прямо скажем, скользкую миссию Лаврову, который с микрофоном в руках, спустившись в зал, доказывал собравшимся, что американский сенат, устроивший в годы Гражданской войны суд над советской властью, ничего не понял в Октябрьской революции. Актер вел спектакль и историю за собой, заражая людей так, что даже внутренний протест против такого нажима, против такой перевернутой правды Лавров усмирял. Всяческих агитаторов на актерском счету Лаврова много, и на него как бы ссылался режиссер в особо острых с идейной точки зрения случаях. Причем актер каким-то непостижимым образом избегал компромисса между своими мыслями и так называемыми партийными задачами. Что у другого звучало явной ложью, у Лаврова редактировалось. Для Товстоногова Лавров был одним из немногих, на ком не только держалась режиссерская диктатура и правда, но проверялась крепость и убедительность самых расхожих, навязанных моментом понятий. В них Лавров находил нечто бесспорное, такое, что не было по существу конъюнктурной пошлостью или дешевой болтовней. Поскольку для театра Товстоногова идейное содержание и гражданская позиция были не пустыми словами, а творческой программой, честный и надежный Лавров для режиссера был оправданием, совестью. Лавров был всегда рядом, всегда в ответе, всегда готов был подставить плечо – и ведь подставлял! Ему приходилось защищать перед бонзами Смольного совсем не робкого и вовсе не авангардного главного режиссера Большого драматического в отчаянные для того дни, когда решалась участь спектаклей и самого постановщика. Уже тогда, с середины семидесятых, Лавров в Большом драматическом, в Ленинграде, в стране и ее театре исполнял какую-то особую роль – посредника между системой и «богемой». Эту роль он тоже играл умно и талантливо. Неудивительно, что Большой драматический, оставшись без Товстоногова, единодушно воспринял Лаврова как художественного руководителя. Вот уже шестнадцать лет Лавров ведет Большой драматический, теперь уже имени Товстоногова. Почти ничего не осталось от прежних дней – ни спектаклей мэтра, ни ансамбля. В труппе новые лица, актерские, режиссерские, другая публика приходит сюда и ищет других театральных обольщений. Несколько раз порывался Лавров уйти с капитанского мостика – и не ушел по веским причинам: верность и долг. За что же продолжает стоять этот непреклонный человек с офицерским характером (недаром начинал он свой путь в авиационной школе)? Похоже, за марку БДТ – как моряки из «Оптимистической» стояли за «марку балтийского флота».

Елена ГОРФУНКЕЛЬ

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"