КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
КОНТРАМАРКА В ПЕРВЫЙ РЯД
Письмо маме, которой нет 20 лет
Михаил Левитин инсценирует в «Эрмитаже»
Пушкина, Гроссмана и себя
12 декабря этого года исполнится 100 лет Василию
Гроссману, автору многострадального романа
«Жизнь и судьба». Написанный в 50-е годы, он едва не
погиб в архивах КГБ в 60-е, был опубликован в 80-е и
неприлично забыт в 90-е. Люди, которые помнят о
талантливом и мужественном писателе, сейчас
хлопочут об открытии мемориальной доски на доме,
где он жил. А среди тех, кто будет отмечать юбилей
Гроссмана, – Театр «Эрмитаж». Под занавес сезона
здесь состоялась премьера спектакля «Последнее
письмо», созданного по страницам романа «Жизнь и
судьба». Поставил его режиссер Николай Шейко,
играют Александра Ислентьева и Александр
Скворцов.
Деликатный, породистый, очень гордый – про театр
так не говорят. Но об этом спектакле, крошечном на
фоне наших размашистых театральных буден,
хочется сказать именно так. Его сочиняли, не
гонясь за модой, но следуя велению любви.
Формально – он о войне. Но и не о войне, и не
только о войне. И нет в нем ни грана формальности.
Ни пафоса нет – трескучего, ни сентиментальности
– сладкой и дамской. Он родился из неодолимой
тяги к рождению и живет, можно сказать, вопреки
здравому смыслу. Все-таки современная публика
уже привыкла к тому, что посещение театра есть
приятный и необременительный отдых. Она охотнее
принимает приглашение смеяться, чем плакать. А
смотреть и играть «Последнее письмо» – немалый
труд и поступок. Играть его можно только собой,
идя по лезвию бритвы (одна нота «игры» – и все
насмарку), а смотреть – только скрепя сердце,
потому что этот спектакль о горе и горечи. О том, о
чем рано или поздно думает каждый (хотя и гонит от
себя эти мысли). О том, как быстро кончается жизнь
и как мало остается от человека. Как быстро
забывается все. И как, должно быть, смешно – или
трагично – выглядят со стороны наши попытки
остановить мгновенье, полюбить прекрасное,
сохранить тленное. Однако странное дело:
решиться посмотреть этот спектакль трудно (кто
читал Гроссмана, поймет, о чем речь), а выходишь со
спектакля легкий, радостный и счастливый. Оттого
что узнал человека, вернул человека, коснулся
жизни и судьбы. И стыдишься своей минутной
слабости и гордишься, что ее преодолел.
Спускается сверху штанкета, деля еще пустую
сцену пополам низенькой изгородью. При желании –
только переступить, и ты на свободе. Но изгородь
из проволоки с острыми концами и перешагнуть
невозможно. Она разделяет в спектакле мир живых и
ушедших. Звучит какая-то детская, домашняя
песенка на идиш. Даже не песенка, а так, мотивчик.
Его, должно быть, бубнил себе под нос сапожник,
меняя подметки старых туфель, или насвистывал
мальчик, идя на свидание к девочке. В песенке
столько же света и нежности, сколько и грусти, и
ты абсолютно уверен, что понял слова: они о маме,
ее видишь перед глазами, как живую, но уже не
можешь подержать за руку.
Спектакль черно-белый, похож на поблекший от
времени снимок с оторванным краешком, дороже
которого нет ничего на свете. Только свет
способен превратить мертвые лица на этом снимке
в живые. В спектакле поразительно простое
оформление (художник Валерий Фомин). И оно
убивает наповал. Вдоль левого портала и задника
– словно нескончаемая череда фотографий. На них
люди, спиною к нам, мужчины и женщины, в летних
полотняных костюмах и белых шляпах. Толпятся,
заглядывают друг другу через плечо, что-то
пытаются рассмотреть. А вдали грозовое небо, и уж
совсем далеко, еле видно, то ли куст, похожий на
букет сирени, то ли замок из сказки. А может,
остров или утес? Земля обетованная или чудо, до
которого мечтает дойти каждый, как до своего
собора? На фотографии, в самой гуще людской толпы,
вдруг качнется панама, зал вздрогнет от
неожиданности, а сквозь мертвую толпу проступит
живое лицо. Женщина обернется и шагнет к
авансцене. Шагнет на голос сына, а тот вслух
читает письмо, которое пишет матери спустя
двадцать лет после ее гибели. Куда пишет?! Зачем?!
Чтоб достучаться в безымянную общую могилу? Чтоб
выплеснуть свою вину, досказать любовь и тоску?
Чтобы спасти и сохранить, что еще возможно. Чтобы
время двинулось вспять. Чтобы в сотый раз, как в
детстве, увидеть лицо, узнать голос-колокольчик и
опять, измучив свою совесть, услышать ее рассказ
о последних днях еврейского гетто.
Непослушная прядка волос, выбившаяся из-под
панамки, кремовая кофточка, тупоносые туфельки с
пуговкой на боку. Теребя жакетик и страшно
смущаясь, эта женщина-врач, похожая то на девочку,
то на старушку, расскажет сыну о том, как она
умирала. Вернее, как жила, зная, что непременно
умрет. Не сегодня, так завтра. Расскажет
сдержанно (ни слезинки), даже чопорно, с большим
достоинством. И, прислонившись к старому фонарю,
как из тени времени, молча глянет на нее сын. Они
теперь ровесники и уже не встретятся глазами
никогда. Собрав корзинку с пожитками (письма
сына, старые фотографии, томик Пушкина, Мопассан
по-французски, медицинские инструменты, словарик
и Чехов – много ли человеку надо?), отправится
женщина на свою Голгофу. И потянется за ней
вереница незнакомых людей, и оживут они в ее
сбивчивом, трагичном и смешном, парадоксальном
рассказе о человеческих нравах. Старый учитель
Шпильберг, переплетающий книги. Вздорный врач
Шперлинг, прячущий еду от соседей. Мальчик Юра,
который учит французский. Девушка Аля, которая
каждый вечер крутит волосы на папильотки.
Полицай Эпштейн, который «носит желтую звезду,
как желтую хризантему». Угрюмый пациент Щукин,
который неожиданно проявит «хорошее отношение к
старой жидовке»: сначала донесет ее корзинку до
гетто, а затем каждый день будет приходить к
ограде с куском хлеба. Именно он и сохранит ее
последнее письмо к сыну...
Добрые соседи, превратившиеся в злых обывателей,
палачи и жертвы, старики и дети, мученики и
стукачи, сильные и слабые – людское море счастья
и бед. Эти мгновенные, точные, порой беспощадные
зарисовки людей и событий запечатлевают жизнь за
минуту до гибели, за час до забвения. И поражают
своим эпическим размахом – как укор. Жизнь не
кончается, не желает кончаться. Жизнь идет
несмотря ни на что. Дети ходят в школу, старики
болеют, мужья и жены ссорятся, молодые женятся.
Какая цепкость и жизнелюбие. Какая жестокая
несправедливость. Сколько невысказанной любви и
недоговоренного смысла в повторяемом героиней
на разные лады имени сына – «Ви-итечка». Смущение
– за то, что вынуждена досказать свою страшную
«сказку». Извинение – за то, что «много плохих
людей» вокруг, и война их еще больше испортила. И
покой – хороших людей вокруг тоже немало.
Утешение – «я не чувствовала себя одинокой». И
все-таки страх – поставить точку и, значит, самой
шагнуть на край могилы.
О войне ли этот спектакль, о Холокосте? Не только.
Это не просто урок истории, но и урок философии.
Чтобы узнать, как жить, и чтобы знать, что жизнь
прекрасна, война не нужна. Достаточно любви
матери. Все слова должны быть сказаны вовремя.
Наталья КАЗЬМИНА
P.S. Однако юбилей В.Гроссмана – не
единственное событие, ожидаемое в «Эрмитаже». 30
декабря здесь будут вспоминать своего самого
любимого автора – Даниила Хармса. Именно на этой
театральной территории, где знают толк в хорошей
и стильной литературе, были впервые на советской
сцене поставлены и возвращены публике обэриуты.
Руководитель «Эрмитажа» Михаил Левитин, сам,
между прочим, юбиляр этого года, обещает к 27
декабря сразу два собственных спектакля –
«Маленькие трагедии» Пушкина и «Плутодраму» по
собственной повести, в ней должен сыграть Виктор
Гвоздицкий. (Блистательный актер-солист много
лет был звездой «Эрмитажа». Потом Гвоздицкий
ушел. Неужели теперь возвращается? Поклонники
затаили дыхание.) Наверняка вызовет интерес и еще
одна премьера сезона – знаменитую «Ивонну,
принцессу Бургундскую» поляка В.Гомбровича
ставит здесь режиссер Алексей Левинский.
Если новые спектакли «Эрмитажа» еще грядут, то
свой литературный труд «за отчетный период»
юбиляр М.Левитин уже предъявил. В журнале
«Октябрь» вышла его новая повесть «Поганец Бах»,
а его предыдущий роман, «Брат и благодетель»,
опубликованный там же и вышедший потом отдельной
книгой, выдвинут на премию Букера этого года.
Н.К.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|