ПЕДАГОГИЧЕСИЙ КЛУБ
Мы приходим в школу для того, чтобы...
Учительские посиделки накануне нового
учебного года
Накануне нового учебного года в
редакции «ПС» собрались учителя московских школ.
Особенностью этой встречи стало то, что общались
представители разных поколений. Получились
своеобразные учительские посиделки, где
разговор шел в основном об учительском
призвании, о преемственности поколений в школе, о
взаимопонимании в педагогическом коллективе.
В беседе приняли участие: Варвара КОКУРИНА,
учитель русского языка и литературы Центра
образования №1811 «Измайлово» (педагогический
стаж – 2,5 года), Галина ШИПАРЕВА, учитель химии,
заместитель директора по научно-методической
части Московской городской педагогической
гимназии-лаборатории (9 лет), Александр РЫВКИН,
председатель президиума Межрегиональной
общественной ассоциации педагогов «Окно в
будущее» (28 лет), Алексей ОРЛОВСКИЙ, кандидат
педагогических наук, учитель истории Московской
городской педагогической гимназии-лаборатории (9
лет), Анна БЕЛОВА, учитель физики гимназии № 1514 (11
лет), Кирилл АРТАМОНОВ, учитель истории Центра
образования № 1811 «Измайлово», Михаил ЛЕВИТ,
учитель истории, заместитель директора гимназии
№ 1514 (31 год), а также обозреватель «ПС» Анатолий
БЕРШТЕЙН (педагогический стаж – 20 лет)
Анатолий Берштейн. Среди
педагогов, особенно старшего поколения, бытует
мнение, что в школу сейчас приходят случайные
люди, люди без призвания, не имеющие
определенного представления о том, что они хотят;
молодые учителя, мало заботящиеся и переживающие
за результаты своего труда. И поэтому
естественная смена поколений ведет к кризису
школы. Так ли это, на ваш взгляд?
Галина Шипарева. А почему вы считаете,
что сейчас в школе случайных людей больше? И что
значит в вашем понимании «случайные люди»?
Анатолий Берштейн. «Случайные» – это
люди, которые пришли в школу в силу многих
разнообразных и достаточно неустойчивых
мотиваций. Вообще существует некое ощущение, что
молодые люди в целом нынче слишком сильно
отличаются от нас. Поэтому и учительство
качественно другое: значительно менее пафосное и
гораздо более прагматичное.
Александр Рывкин. А сам ты когда
выяснил, что у тебя есть призвание работать в
школе? В первый же год?
Анатолий Берштейн. Еще раньше. Была
такая «теория малых дел», и было понятно, что надо
делать именно здесь и сейчас, но с учетом
будущего. Ты понимал, зачем ты в школе: чтобы
помочь детям достойно существовать в социуме,
помочь выработать иммунитет против морали того
общества.
Александр Рывкин. Призвание вообще-то,
на мой взгляд, такой феномен человеческой
деятельности, который лежит как бы в двух
плоскостях – возможного и действительного.
Сначала наблюдаешь за чьей-то деятельностью,
проводишь самооценку (смогу – не смогу), а потом,
что называется, проба пера, профессиональная
проба, рефлексия и ответ на вопрос, удовлетворяет
ли эта деятельность моим амбициям. И уже потом
выбор. Можно уйти, остаться, уйти и вернуться…
Призвание на самом деле – это способность
реализоваться. Я могу, чему-то научившись, что-то
уже зная, начитавшись-насмотревшись, все это
кому-то передать. У меня уже есть некий опыт.
Политик и учитель – самая тяжелая степень
самоутверждения.
Анатолий Берштейн. Может быть, но для
меня призвание – просто внутренний призыв,
который часто совпадает с внешним. Непреодолимая
потребность, иррациональное ощущение – хочу и
смогу. Должен смочь. Потому что это очень для меня
важно. Приход в школу для многих из нашего
призыва был своего рода романтическим
путешествием. А что значит для вашего поколения
приход в школу?
Галина Шипарева. Если я правильно
поняла ваш вопрос: вы спрашиваете, с какими
целями человек сегодня после вуза приходит
работать в школу.
Мне кажется, Александр Аронович правильно
определил, что человек хочет реализоваться в том,
в чем он считает себя успешным, компетентным. Мне
уже в девятом классе было ясно, что я пойду
учиться в политехнический вуз, а работая с детьми
в качестве вожатой, я почувствовала, что детям со
мной интересно и мне с ними тоже. Что я могу
организовать небольшую группу людей и у меня это
получается. А кроме того, я могу это делать на
каком-то предмете, который мне нравится, который
я люблю.
Анатолий Берштейн. То есть у вас не было
каких-то сверхзадач, каких-то, скажем так, высоких
целей, представлений о вашей миссии?
Галина Шипарева. Учась в вузе и при этом
работая в школе, я понимала, что могу показать
свой предмет – химию – несколько с другой
стороны, чем это принято в современных учебниках.
Но никаких сверхзадач не ставила.
Анатолий Берштейн. А в воспитании детей
вы тоже не ставили каких-то задач? Вы понимали,
что детям интересно и комфортно с вами, а вам
интересно с ними... И все?
Галина Шипарева. В общем, да. Хотя не
предмет, конечно, стоит на первом месте, а
человек, личность.
Алексей Орловский. Это все звучит,
конечно, красиво. Но на самом деле все прозаичнее
и проще. В советское время, будучи в пионерском
штабе, меня завораживало общение с младшими.
Поступая в вуз, поначалу и не думал, что готовлюсь
определить профессию, было какое-то
романтическое настроение. Потом захватил
предмет – история. Дальше мысль: хорошо бы
попробовать себя на поприще учителя. Два года
преподавал в общеобразовательной школе. Потом
позвонил мой бывший директор и предложил
вернуться в свою старую школу. Главное в школе –
это общение. Общение с ребятами, которые уже
стали старшеклассниками, и с учителями, которые
преподавали. Теперь я их коллега. Само понятие
«работа» отходит на второй план. Пожалуй, больше
подходит – «творчество». У тебя возникает
возможность самому построить свой урок, как тебе
нравится. В этом есть какое-то наслаждение, когда
получаешь удовольствие от того, что происходит,
сам ищешь, выбираешь все положительное от
предыдущих уроков и вносишь коррективы,
набираешь новые обороты.
Анатолий Берштейн. Насколько я понял,
определились три опорных слова: атмосфера,
общение и удовольствие. И творчество…
Алексей Орловский. Да, если комфортно
тебе и тем, с кем ты общаешься – ученикам,
коллегам, – это и есть главное.
Анна Белова. Мне кажется, сейчас мало
кто приходит в школу, четко осознавая свои цели.
На мой взгляд, одна из причин заключается в том,
что, начиная работать учителем, ты вдруг
понимаешь: все, чему тебя учили в институте, так
далеко от реальности, что остается только
предмет и методика, а все остальное познается на
практике. И очень многое зависит от людей, что
тебя окружают. Если ты можешь спокойно
обратиться за поддержкой и получить ее, то
результат будет один. Если окружают люди
безразличные, результат будет другой. Но
случайных людей школа не терпит. Конечно, мотивы
профессионального роста у каждого учителя свои.
Каждый достигает определенного уровня, который
необходим ему для реализации своих амбиций, и
либо останавливается на этом, либо идет дальше.
Но случайных людей в школе, мне кажется, нет, они
там не выживают.
Варвара Кокурина. Я учитель русского
языка и литературы, закончила педагогический
колледж, а сейчас учусь в институте на психолога.
И хотя я учительский ребенок, в школу пришла не
сразу. Я топала ногами и вопила: «Туда не пойду ни
за что».
Пошла зарабатывать деньги простым секретарем,
полгода проработала и почувствовала: больше не
могу, тупею, и мне некомфортно. Пришла к директору
своей бывшей школы: «Возьмите меня обратно». Но
высоких, героических целей не ставила.
Я не самый лучший учитель русского языка и
литературы, не самый лучший психолог, но при этом
знаю, что мне интересно, например, заниматься
экспериментальной работой. Мне комфортно, здесь
можно подойти к любому и открыто сказать: «Я не
знаю, как это делать. Помогите». И всегда получишь
дельный совет. Здесь тебя не пинают. И главное –
здесь интересно.
Кирилл Артамонов. А я, говоря вашими
словами, человек случайный. Был абсолютно уверен,
что ни один нормальный работать в школу не
пойдет.
В основе лежали собственные воспоминания о
школьной жизни. Правда, у нас был замечательный
класс, но, ставя себя на место учителей, которые с
нами мучились, я понял, что на такое не способен, и
был абсолютно уверен, что в школу меня занести
никаким образом не может. На протяжении девяти
лет я занимался совершенно другой деятельностью,
и образование у меня соответственно
непедагогическое – я историк-музеевед. Но на
момент окончания института встал вопрос: чем
заниматься? Из музея к тому времени я уже ушел, а
то, чем я занимался, меня не привлекало. И вдруг
мне предложили попробовать поработать в школе.
Сначала я не воспринял это серьезно, а потом
подумал: почему бы и нет. Вот с тех пор двенадцать
лет и пробую.
Сейчас трудно восстановить, в какой момент и
почему я решил остаться. Но определился
достаточно быстро. Неожиданно почувствовал: мне
совершенно небезразлично, что станет с теми
детьми, которых я учу. В школу пришел почти сразу
после института, и у меня было эйфорическое
состояние, что могу про историю объяснить все.
Особенно если меня будут более или менее
внимательно слушать. Такое вот было особое,
чумовое ощущение.
И наверное, эти два момента, что я могу и
действительно хочу что-то сделать, держало меня
первые годы в школе. Потом благодаря коллективу
школы появились совершенно другие стимулы,
которые заключались уже не только в предметной
учебной деятельности. Вот все это в комплексе и
держит до сих пор.
Анатолий Берштейн. Значит, в школе
случайных людей не бывает, но можно прийти
случайно и остаться.
Кирилл Артамонов. Не исключаю и такой
момент, что, будь это другая школа, я бы вполне мог
и уйти. Коллектив если и не играет самую важную
роль, но одну из ключевых – это точно.
Михаил Левит. Удивительно, но, слушая
молодых коллег, замечаю полное отсутствие
какого-то пафоса в их позиции. Им комфортно,
интересно, любопытно, приятно. Я поймал главное
отличие, потому что когда мы приходили, то
ставили перед собой более амбициозные задачи.
Что ж, первая точка зафиксирована.
Анатолий Берштейн. Да, для меня,
например, приход в школу был как поход в народ.
Это было своеобразное народничество.
Просветительство с оттенком диссидентства. Если
не в тюрьму, то в школу. По собственной инициативе
– это как альтернативная служба в армии.
Галина Шипарева. Не в тюрьму, так в
школу?! А зачем же так? Зачем такие жертвы?
Анатолий Берштейн. Почему жертвы? Я тоже
испытывал удовольствие от общения с детьми. Мне
казалось, что я их любил, а они любили меня, у нас
продолжалось общение и после школы, мне все было
безумно интересно. Я ощущал себя нужным,
временами был даже счастлив. Я люблю эти годы.
Работать без удовольствия, без интереса, без
куража, наверное, невозможно. И я себя не мучил
никоим образом. А вот когда я, мучаясь сам
сомнениями, начал мучить их, я ушел.
Галина Шипарева. Вы сравнили школу с
тюрьмой.
Анатолий Берштейн. Я говорил про другое.
Я имел в виду, что тогда честный человек, в моем
понимании – с определенными убеждениями, должен
был сидеть в тюрьме, а если не хватало сил и воли,
то надо было хоть что-то сделать полезное и
достойное там, где это возможно, например, в
школе. Вот что я имел в виду.
Тогда была внутренняя гражданская позиция. Как
говорила знакомая учительница: наша задача –
сохранение вида.
Михаил Левит. На сегодня, как я понимаю,
такой просвещенческой позиции нет. А мы были,
конечно, апологетами просвещения. Мы были
напичканы позитивными идеями и верили в них. А
сейчас, в наше постмодернистское время, поиски
истины, как мне видится, вообще мало кого
интересуют.
Анатолий Берштейн. И все же ответ на
вопрос: зачем ты пришел в школу? – прозвучал
определенно: мне интересно, я
самореализовываюсь, я самоутверждаюсь, я могу
попробовать, это комфортно, я получаю
удовольствие…
А про общение с детьми – что вы думаете, что вы от
него хотите, точнее, что вы от него ждете?
Алексей Орловский. Мне бы хотелось,
чтобы у детей возникало больше вопросов, которые
бы свидетельствовали об интересе, приводили к
дальнейшему совместному поиску. Чтобы каждый
пытался найти свой ответ. По вопросу можно
определить, правильно ли тебя поняли, но есть и
такие, которые заставляют тебя самого искать.
Это могут быть абсолютно любые вопросы – от
бытовых до философских.
Галина Шипарева. Мне тоже захотелось
привести пример вопроса, который дает мне понять,
что детей я чему-то учу. Ученик спрашивает:
«Скажите, пожалуйста, атом кто-то видел?»
Мне очень важно, чтобы дети думали, составляли
цельную картину мира. Свои знания, получаемые на
уроках химии, использовали в быту. И чтобы они
организовывали себя, свою деятельность. А как это
строится на примере химии, можно легко показать.
Это даже не алгоритмы действия, это задание
некоторых ориентировочных основ – думать,
делать и действовать.
Кирилл Артамонов. Могу я уточнить?
Вопрос «Чего вы хотите от детей?» – как его
понимать: как вы видите детей в позиции учащихся
или какими вы их видите? На какой вопрос мы
отвечаем?
Анатолий Берштейн. Чему вы хотите их
научить, что хотите в них воспитать. Если это
некорректная постановка вопроса, хотелось бы
услышать комментарии.
Кирилл Артамонов. Вот вы говорили о
сохранении вида: его как раз легче сохранить,
если научить детей адаптироваться к окружающей
действительности.
Анатолий Берштейн. Я имел в виду
культурное выживание…
Анна Белова. Я согласна, например, с тем,
что необходимо развивать у детей познавательный
интерес, надо учить их находить нестандартные
решения задач, проблем и за очевидным видеть
более глубокую суть происходящего. На мой взгляд,
более приоритетно не то, что мы хотим от детей, а
то, что детям нужно от нас и что мы можем им дать.
Анатолий Берштейн. У детей есть заказ?
Анна Белова. Давайте я попробую
пояснить. Я учитель физики. Согласно тем
программам, которые есть на сегодняшний момент, и
тем учебникам, которые дети получают на руки, я
должна с ними разобрать устройство приборов,
которые сейчас нигде практически не
используются. И сложно сказать, насколько это им
пригодится в дальнейшем. А еще есть различные
мультимедийные программы. Дети достаточно
свободно владеют компьютером. И вот я могу решать
задачу у доски, при этом что-то комментировать и
обсуждать с ними какие-то физические процессы
или решение той же задачи изобразить на
компьютере. Дети делают модель того или иного
процесса. Сейчас это сделать достаточно просто,
это не требует знания программирования на
высоком уровне. На мой взгляд, компьютерная
версия решения этой задачи детям сегодня гораздо
важнее и нужнее, чем изучать схему двигателя,
который нигде не используется. Основные принципы
работы этого двигателя они должны знать, но не
настолько подробно, как этого требует учебная
программа.
Варвара Кокурина. Мне кажется, что от
детей можно хотеть или требовать ровно столько,
сколько ты сам можешь им дать. Надо уметь донести
до них свой интерес. А если ты сорок пять минут
безликим, монотонным голосом объясняешь тему,
никто не задаст тебе вопроса. Если у тебя у самой
внутри его нет, никто ни о чем не спросит. И
человеческие взаимоотношения равновелики – как
ты к ним относишься, так и они к тебе. Меня поразил
простой пример. Когда я училась в колледже, у нас
было не так много преподавателей-мужчин и
мальчиков, но никто не уступал дорогу дамам, не
проявлял элементарного этикета. А у нас в школе
это норма, даже наш директор пропускает вперед
пятиклассниц, и дети воспитываются на таких
примерах. Какие мы, такие будут и дети.
Михаил Левит. Как я понимаю, задачка –
«сматрицировать». Как в фильме «Матрица». То есть
воссоздать в ребенке самого себя. Такое
педагогическое клонирование…
Варвара Кокурина. В некотором смысле
да…
Я иногда говорю: «Дети, я вот этого не знаю,
давайте найдем объяснение в словаре». Я говорю о
том, что есть внутри меня самой. Как можно больше
требовать? Как можно от них требовать программу
химии 11 класса, если они учатся в восьмом? То же
самое про личные отношения: если они чего-то еще
не пережили, как можно от них это требовать?
Если ты можешь ему показать, что это хорошо, а это
плохо, покажи.
Анатолий Берштейн. Как всегда: лучшее
воспитание – личный пример.
Варвара Кокурина. Примерно так…
Анатолий Берштейн. Мы уже вплотную
подошли к школе. Учителя живут своим календарным
годом – учебным. Так что скоро – новый год. И
уместно спросить: с каким настроением, с
ожиданием чего, с какими пожеланиями вы
встречаете этот очередной новый учебный год в
своей жизни?
Алексей Орловский. Ожидания того, что не
пропадут настроения лета. Чтобы не ощущалось
большой разницы – вот были каникулы, а теперь
наступает учебный год. Чтобы этот переход был
плавным и шел по восходящей у всех – и у учеников,
и у учителей, и у родителей.
Галина Шипарева. Чего я жду? Жду своих
учеников, встречи с ними – с загорелыми,
выросшими, красивыми, готовыми учиться. И я все
так же готова их учить. Надеюсь, что я реализую
свои задумки, некоторые из них созрели летом в
волжском лагере, а что-то из давно задуманного,
как по предмету химии, так и в общении с детьми. Я
жду учебного года. Честно говоря, уже
соскучилась.
Михаил Левит. Жду девятый класс.
Очередная нерешаемая задача – преподавать
историю ХХ века 13–14-летним детям…
Чего опасаюсь? Опасаюсь установок на создание
конкурентоспособной личности, поскольку это то
же самое, что и «сапоги всмятку».
Конкурентоспособным товар бывает. Если мы
считаем личность товаром, значит, «приехали».
Еще опасаюсь того, что верховная власть примет
решение о введении повсеместной платы
образовательных услуг. Это, с моей точки зрения,
школу добьет. Потому что можно платить за товар,
но нельзя платить за ценность, а образование в
нашем Отечестве пока еще ценность. Если бы с
этими философскими категориями люди
разобрались, было бы легче.
А так, конечно, с новым годом, с новым счастьем, с
новым здоровьем, уважаемые коллеги!
Анна Белова. Волнительное ожидание –
это встреча с новыми детьми, ожидание нового
учебного года и того, что он принесет.
Варвара Кокурина. Для себя и для детей
жду новых открытий и новых впечатлений. В
основном новых открытий.
Кирилл Артамонов. Вообще-то первого
сентября настроение всегда одно и то же. С одной
стороны, жалко, что отпуск закончился, с другой –
он надоел настолько, что сил никаких нет. А в
плане ожидания – новые дети, это здорово, но
больше я жду встречи с теми, которых учил. Чем
старше они становятся, тем интереснее. Всегда
хочется посмотреть, что получилось из того, чему
научил.
Еще очень важный момент – встреча с коллегами.
Давно не виделись, уже соскучился. Все эти вещи
создают атмосферу приближающегося 1 сентября.
Александр Рывкин. Первое – конечно же
увидеть наш большой коллектив, глаза – и детские,
и учительские. За лето я почувствовал, что в них
нуждаюсь. И второе – замечательное событие. В
этом году к нам придет наконец-то много наших
выпускников, которые получили дипломы о
педагогическом образовании. Мне интересно
увидеть, как они будут первые два-три месяца
входить в команду и как команда будет их
принимать или отторгать. Вот боюсь отторжения.
А в общем-то соскучился по общению с коллегами, я
имею в виду и учителей, и учеников. И по работе.
Что называется руки чешутся.
Вот только, как всегда, гложет одно глобальное
опасение: как бы власть не сильно помешала нам
жить в школе и дома. Хватит ли у нас сил защитить
учителя и ученика?..
Фото В.СТРОКОВСКОГО
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|
