ЗРИТЕЛЬНЫЙ КЛАСС

Поговорите с ними
И вы почувствуете, что вас услышали

Сегодня День кино.
Кто-то оптимистично заявляет о возрождении самого массового отечественного искусства. Кто-то удовлетворенно подсчитывает прибыль от проката третьеразрядных фильмов. Кто-то откровенно удручен состоянием нашего кинематографа и потерял всякую надежду.
И действительно, обилие пошловатых комедий и стилизованных национальных боевиков, скоропалительных фильмов о войне, пропагандистских – о Чечне, поверхностных сериалов о нашей сегодняшней жизни удручает.
Но может быть, в самом печальном положении оказалось детское и подростковое кино.
Со времен «Дневника директора школы», «Розыгрыша», «Ключа без права передачи», «Чучела», даже чутко-конъюнктурного «Курьера» прошло уже много лет, а вспомнить правдивое кино про детей не получается. И не только детские фильмы, но и кино, о котором с детьми можно было бы поговорить.
А ведь с помощью хорошего кино легче перекинуть мостик между поколениями.

На последнем сеансе

Летом 1973 года, буквально накануне отправки в военные лагеря после четвертого курса института, я узнал, что в 21.00 в кинотеатре Измайловского парка состоится показ фильма “Искатели приключений”. Ничто не могло помешать мне посмотреть любимое кино: ни страх поздним вечером оказаться в этом жутком месте с заслуженно дурной славой, ни то, что на следующий день, в шесть утра, надо быть на сборном пункте. Как я мог пропустить потрясший меня за несколько лет до этого очень красивый фильм про настоящую дружбу, благородную любовь и творческую одержимость!
Я с трудом высидел журнал, ища в зале место поспокойнее. И наконец – первые кадры, первые звуки музыки: Летиция – на кладбище машин. Я был заворожен… Маню пытался пролететь под Триумфальной аркой, Ролан – довести мощность двигателя своего автомобиля до 400 л.с. Потом все вместе они отправились в Африку на поиски сокровищ. Летиция погибла. Ее похоронили в море под голоса “Свингер сингерс”, поющих Баха…
Не так давно дал посмотреть “Искателей” сыну. Мне казалось, что ему понравится: ни капли занудства, никакого “умничанья”, замечательная музыка, отличные актеры. Есть и юмор, и action. И что же? Не то чтобы фильм не понравился, просто все впечатления уложились в одно скучное слово – “нормально”.
Попытался выудить, чего же ему не хватило. Оказалось: концовка несчастливая и слишком много романтики. В общем, “старое кино”, ретро. Из другой жизни, почти нереальной и практически уже не существующей. (Странно: неужели конфета будет невкусной только потому, что у нее неблестящая обертка?!)
Я всегда считал, что романтизм – это такой взгляд на жизнь, на мир, без которого его не увидеть, не понять, не почувствовать. Особая форма высшей нервной деятельности. Романтизм означает некоторую приподнятость человека над действительностью, необычное состояние возвышенности: и обзор лучше, и душе легче. Романтические идеалы указывают вектор развития, помогают преодолеть земную гравитацию, обрести смысл.
Как детской болезнью, романтизмом необходимо переболеть, в противном случае не будет нормально функционировать иммунная система.
Это как сливки – все начинается с коровы.

Клуб

В советскую учительскую бытность мне удалось трижды организовывать киноклуб для учеников и их родителей. По договоренности с администрацией небольшого кинотеатра мы выкупали зал (в среднем на 300–400 мест) и раз в месяц, пропуская только своих, показывали те фильмы, которые специально заказывали.
Я, конечно, хорошо помню их: “В огне брода нет”, “Гори, гори, моя звезда”, “Андрей Рублев”, “Иваново детство”, “Женя, Женечка и «катюша»”, “Спорт, спорт, спорт”, “Не горюй”, “Никто не хотел умирать”, “Служили два товарища”, “Обыкновенный фашизм”, “Неоконченная пьеса для механического пианино”, “Древо желания”, “Листопад”... Из иностранных: “Пепел и алмаз”, “Генералы песчаных карьеров”, “Ромео и Джульетта”, “Бойцовая рыбка”, “Амаркорд”…
Вместо журнала до начала просмотра мы приглашали выступить с небольшим вступительным словом или кого-то из создателей фильма, или известного кинокритика, в крайнем случае говорил кто-то из нас.
После просмотра у нас тоже оставалось время – от получаса до часа, – чтобы попытаться обсудить просмотренное. Обычно говорили немногие, и преимущественно взрослые. Но остальные слушали, и это было их вполне активным участием в беседе. А иногда получался настоящий общий разговор. Как после фильма Золтана Фабри “Пятая печать”, Иштвана Сабо “Мефисто” или Ларисы Шепитько “Восхождение”.
Казалось бы, мы задавали абстрактные вопросы, моделировали малореальные ситуации: например – смогли бы вы лично пожертвовать несколькими людьми ради спасения тысяч? Или: до какой степени возможен компромисс со своей совестью? Достоин ли человек возмездия за обыкновенное желание выжить? Но в этих так непопулярных сегодня “неконкретных” разговорах предлагалось подумать: о цене человеческой жизни, о выборе, о жертвенности, о силе и слабости человеческого духа. Все что мы хотели, что казалось нам таким важным – предложить им повод для размышления. Именно размышления о себе и жизни.
А еще было непередаваемое ощущение – смотреть кино в своем зале. Мне, например, повезло: я видел “Список Шиндлера” в Доме кино. Особая атмосфера напряженного сопереживания. Мои же друзья, посмотревшие позже этот фильм в кинотеатре “Художественный”, испытали всю гамму определенных чувств, оказавшись в массовой российской аудитории на подобном просмотре.
К сожалению, клуба уже не было, когда стало возможно посмотреть вместе “Мой друг Иван Лапшин”, “Проверка на дорогах”, “Комиссар”, “Изыди”…

Видеосалон

Восьмиклассник Максим Дронов был инфантильнее своих сверстников. Когда на уроке физкультуры преподаватель, говоря с мальчиками о вредном воздействии столь модных, особенно тогда, анаболиков, замечал, что это отрицательно влияет на потенцию, Максим серьезно спрашивал: “А что это такое?” Его товарищи с понимающим превосходством хихикали.
У Максима был инфантильный папа. Он дружил со своим сыном, откровенно и равноправно разговаривал с ним обо всем. Темы и любимые игры у них часто совпадали.
Как-то в школе Дронов мне поведал:
– Вчера мы с отцом классный фильм в видеосалоне смотрели. В десять вечера.
– Понятно.
– Эротический.
– Это какой же?
– “Калигула”.
– Максик, это о-чень эротический фильм.
– Ну…
В конце 80-х видеосалоны ворвались в нашу жизнь, как нэп в 20-е: на каждом шагу, в каждом подвале. Главной притягательной силой просмотров стала запретность: смотрели все и всё вперемежку – боевики, комедии, эротику, порнографию, иногда попадались и приличные фильмы. Тесные, маломестные, часто прокуренные помещения напоминали подпольные питьевые заведения времен сухого закона в Америке, чему соответствовала и определенная атмосфера, в которой рождалась новая эстетика просмотра кино. Затем она плавно перекочевала в легальные мультиплексы – с поп-корном и способствующим его поеданию репертуаром. Такой просмотр не предусматривает обмена мнениями. Только восклицаниями: “Классно” или “Прикольно”.
Но делать было нечего: мы попытались приспособиться к новым условиям и организовали видеоклуб в замечательном по тем временам Доме медика на Герцена. Новое время, новые технологии, новые дети, новые фильмы. Теперь нужно было завлекать, а потом “подсовывать”: сначала благородные боевики с Брюсом Ли и Чаком Норрисом, потом – “Благослови зверей и детей” Стэнли Крамера, “Механический апельсин” Стэнли Кубрика…
Совместного обсуждения практически уже не получалось, несмотря на то что фильмы, казалось, располагали к этому. Дети все меньше и меньше способны были выносить свои чувства и размышления на публичное обсуждение. Разговор становился все более необязательным и потому неловким. Стало вообще не принято много говорить. Общение перешло в лучшем случае в индивидуальное творчество.
Да и все больше появлялось фильмов, не требовавших вдумчивого просмотра и соответственно обмена мнениями. Если только о внешних атрибутах жизни. Но какой же об этом разговор?..
В тех же “Искателях приключений”, несмотря на то что фильм приключенческий, превалировал внутренний мир героев. И каждый из них был неповторим. А нынешние фильмы того же жанра насыщены внешними обстоятельствами.
Раньше фильм требовал включиться, а сейчас – выключиться, раньше – напрячься, сейчас – расслабиться.
Кино стало двухмерным, уплощенным, лишающим человеческое чувство объема, глубины. Глаз тренируется на плоскость. А ведь взгляд – самый волевой человеческий акт: иду и смотрю – акт выбора. Но выбора как такового уже практически нет.
Создается впечатление, что даже лучшее современное кино делается для зрителя с привычкой к усеченным отношениям между людьми. (Возможно, и авторы тоже привыкли к таким.) Они разговаривают со зрителем сокращенным языком жизни, адаптированным    языком. Потому что у большинства нет опыта сложных отношений. Вообще вдумчивое кино для современных ребят – это как иностранный язык.
Так что видеоклуб постепенно просто превратился в видеосалон, куда ходят в основном за удовольствием. Слова там лишние.

“Возвращение”?

Когда двадцатилетний сын моего приятеля посмотрел фильм “Возвращение”, первое, что он сказал: “Я, конечно, не согласен с младшим сыном – нельзя так с отцом”. Я знал его личную историю и крайне непростые отношения в семье, болезненное переживание ухода отца, шараханья от любви до кажущейся ненависти и снова к почти абсолютному обожанию. Знал, что для него этот фильм будет крайне личным. И переживать будет по-настоящему. “Я понимаю, почему матери как бы нет в фильме. Естественно, мать вне зоны обсуждения. Она постоянна и любима, и ее присутствие необязательно”. И здесь у меня нет вопросов: мать святая, мученица, они вместе страдали, вместе все вынесли – это все за скобками.
И другой парень, чуть старше и живущий самостоятельно, отметив для порядка некоторые возникшие у него сомнения и излишние красивости, сказал: “И у нас с отцом, бывало, доходило до драки. Все непросто…”
Я понимал, что этих умных и образованных ребят фильм будет цеплять за живое, вызывать боль, мутить разум, даже притуплять вкус. Да, что-то и их смущало, но ведь: “И у меня так с отцом было…”
“Возвращение”, честно говоря, мне не понравилось. Но я также отчетливо понимал, что именно этот фильм мог бы сейчас показываться в нашем киноклубе, именно по его поводу могла бы возникнуть острая дискуссия и уж во всяком случае равнодушными никого бы не оставила. От “нормально” до “у нас с отцом…” дистанция огромная.
Фильм затронул за живое. Вопросы отцовства, проблема взаимоотношений “отец и сын” – тема не новая, но всегда острая. В последнее время, до “Возвращения”, можно было выделить как минимум два нашумевших и достойных обсуждения фильма: бельгийский “Сын” братьев Дарденнов (постоянных триумфаторов Каннского фестиваля), показанный три года назад и, по мнению многих критиков, тоже претендовавший на главный приз, и “Отец и сын” Сакурова.
Как и со всеми особыми, болезненными темами, с этой можно обходиться двояко: бережно, проникновенно, приоткрывая какие-то новые пласты, даря сокровенное, а можно и умело спекулировать в расчете на успех.
И тем не менее тема жизни современных подростков, их детства, их становления, их внутренних переживаний, их взаимоотношений в семье, с близкими людьми давно не была представлена на наших экранах. Не глянцевая, гламурная история тусовок и псевдомолодежных проблем сродни тинейджеровским мыльным операм, а жизнь как таковая, подлинная. Можно спорить, насколько фильм получился искренним и глубоким, но то, что он цепляет своих прототипов по ту сторону экрана, несомненно. Может быть, со времен “Подранков”, или “Пацанов”, или американских “Изгоев” вышел фильм, в котором детская жизнь органично переплелась и протянулась от романтики до трагедии.
Мы часто совершенно уверены, что единственно правильный метод общения с детьми и вектор их развития – через высокое к высокому. А не получается ли так, что, чем мы поднимаемся выше, тем мы от них дальше? Умеем ли мы вообще говорить о трагизме подростковой жизни? Готовы ли спуститься к ним, чтобы сначала понять, потом утешить, а потом вместе выбираться? (А почему не убыстриться, не замедлиться?..)
Мы подчас забываем, что степень переживания у ребенка иная, чем у взрослых. Мы экзистенциально не похожи, живем и чувствуем в разных плоскостях. Может быть, у нас порой не хватает объема?..
Я уже говорил, что у меня много претензий к фильму. И первое чувство, которое возникло сразу после просмотра, – раздражение. Но потом появилась надежда: а вдруг этот спорный фильм – предвестник некоего возвращения? Возвращения к хорошему, умному, думающему кино? Кино, о котором можно снова переживать, размышлять, говорить и спорить?

Третье действие

В фильме Педро Альмодовара “Поговори с ней” (“Оскар” за сценарий) молодой врач, наблюдающий и ухаживающий за девушкой, находившейся в глубокой коме, постоянно разговаривает с ней. Рядом, в соседней палате, в таком же положении находится другая женщина, которую исправно навещает супруг, и, прилежно выполняя все необходимые процедуры, дежурят врачи и медсестры. Поведение молодого человека казалось странным: зачем он все ей рассказывает, ведь она его все равно не слышит. Он же, наоборот, призывает своих коллег – поговорите с ней. В конечном счете герой фильма практически ценой собственной жизни и, перейдя все запретные черты, спасает девушку. (Жизнь за жизнь – постоянный лейтмотив Альмодовара. Только любовь до конца, до самопожертвования может спасти другого.)
Я вспомнил об этом фильме, потому что его название показалось мне очень символичным. Во времена киноклуба у нас был еще театр. В этом школьном, а потом и районном театре главным было так называемое послеспектаклевое третье действие. Сам спектакль, написанный чаще всего по самодеятельному сценарию, был лишь иллюстрацией, эмоциональным поводом к разговору на тему.
Мы считали: спектакль состоялся, если успешно прошло наше третье действие. Если именно после него, после общего, трудного, открытого разговора со зрителями, раздавались аплодисменты.
Когда заканчивалось собственно театральное действие, объявлялся обычный перерыв – антракт. После чего актеры, переодевшись, спускались в зал, где они, теперь ничем не отличаясь от зрителей, начинали с ними разговор. Но не о том, как поставлен спектакль, а, скажем так, об идее.
Обычно оставалось после самого спектакля подавляющее большинство всегда заполненного зала (на игру своих любят ходить так же, как читать местные газеты). Но многие ходили специально ради третьего действия. На разговор. На импровизацию общения. Потребность в нем была огромная.
Мне кажется, что именно этой потребностью, этим ожиданием во многом и объясняется успех “Возвращения”. Многие устали от бездумного подросткового кино с поп-корном. Им все же хочется не только прийти в восторг от спецэффектов, но и поговорить. Несмотря на излюбленное “короче”.
Поэтому, кто решится “поговорить с ними” – выиграет. Другое дело – о чем.

Анатолий БЕРШТЕЙН

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"