УЧЕБНИКИ N 86 
 

Был ли протограф «Тихого Дона»?

Самарин В.И. Страсти по «Тихому Дону». Заметки на полях романа. М.: АИРО-XX, 2005

Книга орловского филолога и журналиста Владимира Самарина по-хорошему сенсационна и заслуживает переиздания значительно большим тиражом, чем нынешние 500 экземпляров. В книгу также включены вступительная статья Андрея и Светланы Макаровых и их же сугубо отрицательная рецензия на сборник статей Феликса Кузнецова «“Тихий Дон”: судьба и правда романа». Они справедливо уличают члена-корреспондента РАН в ряде отступлений от правды. В частности, знаменитый Брусиловский прорыв бывший директор ИМЛИ относит к 1915 году и на этом строит целую концепцию. Самарин, пожалуй, стал первым из исследователей, кто к проблеме авторства «Тихого Дона» (а точнее, своеобразного вынужденного посмертного «соавторства» донского писателя Федора Крюкова) подошел прежде всего с филологической и текстологической точки зрения. Ранее эта проблема рассматривалась с точки зрения идеологической, что мы видим в исследованиях Ирины Медведевой-Томашевской «Стремя “Тихого Дона”» и Зеева Бар-Селлы «“Тихий Дон” против Шолохова». Исторический же подход характерен, например, для работ москвичей Андрея и Светланы Макаровых «Вокруг “Тихого Дона”» и «Цветок-татарник» и книги ростовского историка А.В.Венкова «“Тихий Дон”: источниковая база и проблема авторства». Последний на роль основного соавтора «Тихого Дона» выдвигает совсем неожиданного кандидата – военного чиновника И.Д.Филиппова.
Самарин в своей работе, ранее публиковавшейся в виде статей в газете «Орловский вестник», доказывает, что если брать наиболее ранние тексты и недавно обнародованные черновики романа (их первые 20 листов в виде цветных фотокопий недавно выложены в Интернете – http://feb-web.ru/feb/sholokh/1927/1927.htm), то они чисто стилистически, в том числе по частоте употребления отдельных ключевых слов, ближе стоят к крюковским произведениям, чем к бесспорно шолоховским главам «Поднятой целины». Наиболее убедительным выглядит следующее наблюдение. Самарин первым из тысяч исследователей подметил, что в 3-й главе романа подряд следуют два эпизода, в которых Григорий дважды утром перед уходом в лагеря поит коня своего брата Петра. И в шолоховском черновике 1927 года оба эти эпизода следуют подряд и очень мало отличаются от опубликованного текста «Тихого Дона». С точки зрения композиции литературного произведения это абсолютно нелогичный повтор, зато если в тексте-протографе эти тексты были помещены рядом как варианты, а Шолохов их переписал, не задумавшись, что это всего лишь варианты, а не последовательный текст, то текстологическая загадка разрешается. Как справедливо отмечает Самарин, здесь «во-первых, две встречи с Аксиньей в одно утро и два варианта (очень близкие по словарю) проявлений сексуального интереса Григория. Во-вторых, две очень схожие картинки поения Петрова коня. Не знаю, как с колокольни специалистов-коневодов, но с точки зрения неписаных правил прозы – это серьезный недостаток. Тем более что наряду с похожестью эти картинки вызывают ряд недоуменных вопросов. В одном случае, например, спуск к Дону называется опасным – и Григорий ведет коня в поводу, в другом – он несется к воде «наметом». Невозможно представить, что автор забыл только что написанное собственной рукой. Можно недоглядеть (не вспомнить!) через полсотни-сотню страниц. Но в одной маленькой главке!.. Всему этому может быть следующее объяснение: перед нами – два варианта творческой разработки писателем эпизода перед проводами казаков и близкой (возможно, первой в этом роде) встречи Григория с Аксиньей». Самарин, много изучавший крюковские рукописи, указывает, что Крюков обычно заполнял только левую половину листа, а правую оставлял пустой и заполнял ее новым вариантом только тогда, когда его чем-то не устраивал первоначальный, который, однако, при этом не зачеркивался.
В черновиках «Тихого Дона» находит полное соответствие и ряд других гипотез Самарина, например, о том, что глава, где рассказывалось об изнасиловании Аксиньи отцом и смерти ее первого ребенка, была вставлена позднее в первоначальный текст протографа, поскольку призвана была иллюстрировать «темные», «дикие» стороны казачьего быта. Кстати, Самарин подметил, что в дальнейшем тексте романа Аксинья признается, что до ребенка от Григория у нее детей не было, что еще раз доказывает вставной характер эпизода с изнасилованием.
Самарин вслед за Венковым, Макаровыми и некоторыми другими исследователями доказывает, что Григорий и другие герои служат в тех полках, которые комплектовались не в Верхне-Донском, а в родном для Крюкова Усть-Медведицком округе, и именно там располагался хутор Татарский. В протографе и шолоховском черновике он именуется станицей и, как показал Самарин, хотя позднее Шолохов назвал Татарский хутором, все приметы станицы, а не хутора он сохранил и в окончательном тексте, так что замена носила не творческий, а чисто механический характер. Самарин также, сравнивая отдельные главы «Тихого Дона», предположительно восходящие к крюковскому протографу с рассказами Крюкова, обнаруживает сходство в частоте употребления наиболее характерных предлогов. Для бесспорно же шолоховских глав характерна повышенная частота употребления числительных, в чем они сходны с главами «Поднятой целины».
Иногда, замечу, черновик не полностью подтверждает гипотезы исследователя. Так, Самарин остроумно заметил, что сохранившаяся во всех изданиях романа фраза «Старик ссыпал в рубашку распаренное пахучее жито, по-хозяйски смел на ладонь упавшие зерна...» содержит ошибку, так как нельзя одновременно держать рукой рубашку и ссыпать в ладонь зерна. Он предположил, что здесь описка и вместо «рубашку» должно было быть «кубышку», но Шолохов неправильно прочитал неразборчивый почерк Крюкова. В черновике же 1927 года в этом месте совершенно отчетливо написано: «кубышку». Остается только гадать, как потом «кубышку» превратилось в «рубашку». То ли, что более вероятно, Шолохов засомневался, что правильно прочел текст, и заменил «кубышку» на «рубашку», то ли это сделал кто-то из переписчиков белового автографа (хотя, повторю, в черновике «кубышку» написано вполне отчетливо).
Также вряд ли справедливо соображение Самарина о том, что Штокман – это герой, изобретенный Шолоховым. Еще Бар-Селла показал, что Осип Давыдович имеет литературного прототипа – доктора Штокмана, главного героя пьесы норвежца Генрика Ибсена с характерным названием «Враг народа». Оба они чужаки в своей местности, инородцы. Предки ибсеновского Штокмана – немцы из Померании, у Штокмана «Тихого Дона» отец из латышей. На русской сцене пьеса Ибсена была событием в 1900–1901 годах. Тогда прогремела постановка Художественного театра, а Штокмана блестяще сыграл Станиславский. Но в ту пору Шолохова еще, как говорится, и в проекте не было. Так что скорее всего образ Штокмана относится к первоначальному протографу, хотя Шолохов мог его сильно отредактировать.
Вот привнесение в биографию Григория Мелехова черт реального прототипа – Харлампия Ермакова, человека храброго, но жестокого, Самарин целиком относит на счет Шолохова, полагая, что это исказило крюковский замысел, поскольку Григорию были приданы черты бессмысленной жестокости. С этим можно согласиться. Недаром в самом раннем шолоховском черновике 1926 года, названном «Донщина», главного героя зовут Абрам Ермаков, да и о встречах Шолохова с Ермаковым хорошо известно. Кстати, в «Донщине» казаки говорят практически без диалектизмов, действительно не свойственных для Шолохова, большую часть юности проведшего вне пределов области Войска Донского, зато они вдруг обильно появляются в черновике 1927 года. Но я бы не согласился с мнением, что скрещение крюковского Григория Мелехова с реальным Харлампием Ермаковым не дало никакого художественного эффекта. Самарин, на мой взгляд, справедливо полагает, что к безусловно шолоховским местам романа относятся натуралистические описания жестокостей войны, гибели людей, в том числе и восходящие к реальным эпизодам биографии Харлампия Ермакова. Но как раз их соединение с лирической линией и деталями патриархального казачьего быта, взятыми, вероятно, из крюковского протографа, усиливает картину разрушения привычного уклада войной и революцией, как раз и дает тот «брутальный реализм», о котором применительно к Шолохову пишут литературоведы.
Окончательно же вопрос об авторстве и соавторстве «Тихого Дона» можно решить только тогда, когда будет проделана кропотливая филологическая работа. Необходимо, опираясь на черновики и наиболее ранние по времени публикации текста романа, выделить там предположительные крюковский и шолоховский субстраты. Эту часть работы должен проделать один исследователь, ибо разные ученые могут по-разному решать вопрос об отнесении тех или иных фрагментов к шолоховским или крюковским, а значит, коллективная работа здесь невозможна. Затем надо составить отдельные частотные словари для шолоховской и крюковской части и сравнить их соответственно с бесспорно шолоховскими текстами вроде «Поднятой целины» и «Судьбы человека» и с рассказами, повестями и очерками Крюкова, для которых также надо составить частотные словари. При этом крюковское наследие, рассеянное по периодике, еще предстоит собрать. Из сравнения также надо исключить те куски «Тихого Дона», которые представляют собой дословное или почти дословное воспроизведение исторических документов и материалов, например, при описании переговоров Подтелкова с Калединым в Новочеркасске.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"