КРУГИ ИСТОРИИ 
 

«Когда люди увидят, что кто-то готов им помочь, они сами воспрянут»

Наш корреспондент беседует с председателем Московской Хельсинкской группы Людмилой АЛЕКСЕЕВОЙ

Тридцать лет назад в Хельсинки СССР подписал Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, включавший признание незыблемости послевоенных границ, невмешательство во внутренние дела стран и решение спорных вопросов мирным путем.
Но был в Заключительном акте Совещания, подписанном 1 августа 1975 года, и один особый, по-своему беспрецедентный раздел: руководители Варшавского договора приняли на себя также обязательство придерживаться международных стандартов в области прав человека. Это было зафиксировано в третьей части, в так называемой третьей корзине финального документа.
Права человека традиционно не самая главная ценность в России. И защищать их было всегда не много охотников.
Выступать “за нашу и вашу свободу” было делом не самым легким: уж слишком эфемерно само понятие “свобода”. И тем не менее ради этой призрачной и малоуважаемой в обществе “абстракции” некоторые люди готовы были терпеть лишения, жертвовать не только привычными условиями жизни, но порой и самой жизнью.
Кто же они, решившиеся именно на такой выбор? Что заставляло их так круто менять свою судьбу, не испугавшись отстаивать честь и достоинство других?

– Людмила Михайловна, как вы объясните, почему вы и ваши друзья решились противостоять советской государственной махине, не испугались, смогли “выйти на площадь”, а подавляющее большинство находило массу причин этого не делать?
– Прошло уже так много лет, что все мотивы сложно вспомнить. Почему другие ничего не делали, а мы делали? Что за шило такое? Честно говоря, не знаю...
Мы все жили в одной и той же обстановке. Меня, да и всех остальных, я думаю, больше всего возмущала официальная ложь. Когда нам показывали вместо живой жизни какие-то муляжи. Например, рассказывалось, что в советской деревне все прекрасно живут. Приезжаешь в эту деревню и видишь, что люди ходят босиком, потому что берегут ботинки на зиму. Я в то время снимала под Каширой угол на лето – так у соседей на троих были одни ботинки!
И такого вранья много… Мало того, что власть сама врет, нужно было, чтобы все остальные тоже врали. И было отвратительно, когда люди дома говорили одно, а потом приходили на партсобрания и с вытаращенными глазами говорили то, что было нужно. И еще унизительно. Почему за меня, взрослого человека, кто-то решает, какие книжки мне читать, что говорить и как думать?
Правда, я не могу сказать, что это было основным и единственным мотивом для диссидентства. Вокруг ведь было множество людей, которым было так же плохо, но они молчали.

– Как же вы преодолевали страх?
– Есть люди, которые отвечают только за себя: у них нет обязательств и они могут поставить свою жизнь на кон. Другие – не могут. Вот у меня было двое детей. Я развелась с мужем, когда одному было семь, а другому – двенадцать. И когда начались диссидентские соблазны, я очень переживала. Я давно уже была вовлечена в “процесс” через самиздат, стояния у судов. Но не подписывала никаких писем, то есть не обнаруживалась. В 1967 году, когда арестовали Гинзбурга и Галанскова, муж моей университетской подруги, Боря Шрагин, написал письмо, которое полностью соответствовало моим мыслям и чувствам, и предложил мне его подписать. Я понимала, что если сделаю это, у меня начнутся проблемы. На тот момент я была еще даже членом партии. Я работала научным редактором издательства “Наука”, и после подписания письма с работы меня бы выгнали. А работу я очень любила, и в материальном отношении она меня устраивала. Было непонятно, что за это может быть, могли ведь и посадить. Хотя понятно, что не расстреляли бы, конечно.
Я целую ночь думала, подписывать письмо или нет. Очень хотелось. Но я спрашивала себя: вот у меня дети, что будет с ними? Правда, когда человек хочет что-то сделать, он всегда найдет, как себя оправдать. Я вспомнила, что видела объявление: фабрике “Большевичка” требуются швеи-мотористки с окладом немногим меньше моего. Я подумала, что я здоровая женщина и смогу заработать на своих детей и таким образом. А если меня посадят? И тут я поняла, что мои дети состоят не из одного желудка, у них есть и душа. Если я буду подличать и жить не так, как считаю нужным, для того чтобы они были накормлены, когда они вырастут, они мне скажут: “Как же тебе не стыдно? Как же ты жила?” А так им будет все понятно. Я же хотела, чтоб они выросли порядочными людьми. Самое интересное, что так и получилось. Мои дети, которым досталось за мою деятельность, согласились потом, что делала я все правильно.
Я не знаю, почему другие этого не сделали. Я не могу сказать, что я смелая, я совершенно нормальный человек – боюсь, нервничаю. Когда-то мне следователь во время “профилактической беседы” сказал: “Если вы будете продолжать свою деятельность, дети могут без мамы остаться”. На что я ответила: “Спасибо, что вы меня предупредили, но не могу пообещать, что больше не буду. До того зло берет на то, что вы делаете, что возмущение пересиливает чувство самосохранения”.
Я думаю, друзья так же преодолевали страх. Мы не обсуждали это. Если уж взялся – не ной. В одной сложной ситуации я пожаловалась моей очень хорошей подруге. И она, подруга, которая первая прибежит помогать, мне резко тогда сказала: “Сделала – не ной, ты же знала, что будет”. Это очень дисциплинирует, ведь нельзя себя жалеть. Вот так и держали “хвост пистолетом” – так и жили, делая вид друг перед другом, что все хорошо.
Степень бесстрашия у людей разная. Вот Лариса Богораз, кажется, нисколько не боялась. Мне казалось, что у нее нет колебаний. А Толя Марченко – вообще удивительный человек. Его согнуть нельзя было, только сломать. В свое время меня поразила Зоя Космодемьянская, которая все выдержала. Я спрашивала себя, смогу ли я так? И подумала, что, наверное, нет. Вот если у всех беда, перед всеми я не позволю себе показать слабину. А если я одна, вокруг враги и никто не узнает, как я себя вела? Тогда не смогу. Я себя очень презирала за это. К счастью, мне не пришлось проверять, смогу ли. А вот Толя точно смог бы, для него не было людского суда.
Были у меня друзья, которые очень сочувствовали и помогали. Но когда я пришла к ним с каким-то очередным письмом, один из них сказал, что не подпишет: “Это глупо, это как написать самому на себя донос. Это письмо ведь ничего не изменит”. Я вот никому до сих пор не говорю его имени, потому что он имел право так сделать. Некоторые участвовали только в тех процессах, где пострадали их друзья. Мы друг друга не осуждали, мы понимали, что у каждого свой “порог” и он вправе сам определять порядок для себя.
Когда Толе Марченко грозил очередной, и последний, арест, ему предлагали уехать за границу. Он отказывался. С каким-то письмом американскому сенатору я пришла к Андрею Сахарову. И он мне предложил попробовать уговорить Толю уехать, предлагал и сам поговорить с ним. Но я ему ответила, что решила не уговаривать. Когда меня увольняли с работы, я не написала, что ухожу “по собственному желанию”, потому что это было неправдой. И сообщила, что буду судиться, хотя и знаю, что проиграю. Мы договорились, что не будем сами помогать от себя избавиться. А у Толи такой высокий порог ответственности перед собой и бесстрашия, я же не буду ему кричать: “Снижайся!” И Сахаров согласился. Я также не могу объяснить, почему кто-то сейчас вступает в “Единую Россию”, а кто-то нет.

– Как вы оцениваете нынешнее состояние правозащитного движения в России?
– Оно поразительно быстро развилось. Когда мы тридцать лет назад создали Московскую Хельсинкскую группу, она была одна не только на Россию, но и на весь СССР.
Организации стали по нашему образцу создаваться, но вскоре всех пересажали, и все затихло. После того как приняли новую Конституцию, правозащитные организации стали быстро развиваться. Я очень боялась, что они погибнут – опыта нет, материальной базы нет, условия трудные. И стали нужны другие качества для работы в правозащитной сфере. А их оказалось труднее обнаружить в нашей стране, чем некоторое легкомыслие по отношению к своей судьбе и судьбе своих близких.

– А какие это качества?
– Тут нужно каждый день работать! Причем работа невидная, неблагодарная и очень психологически тяжелая. В правозащитные организации счастливые, в смысле благополучные, люди работать не идут. Идут те, кто по собственному опыту знает, к чему может привести столкновение с властью. И поэтому они в состоянии услышать, как плохо другим, понять их и постараться помочь. Не всегда люди, которым помогаешь, не то чтобы благодарны, а даже заслуживают, чтобы им помогали. Но они просят о помощи, и если их права нарушены, нельзя обращать внимание, хороший он или плохой, симпатичный или нет, скажет ли “спасибо”.
Много ли желающих этим заниматься? Я вот смотрю на нынешних правозащитников и думаю, что это святые люди. И они есть практически в каждом городе. А ведь с этого ни шубы не сошьешь, ни карьеры не сделаешь, а неприятности нажить можно. Тем не менее движение растет и завоевывает позиции. Но когда мы начинали, мы и себя не могли защитить.

– Правозащитник – это профессия или обостренное гражданское сознание?
– Сейчас это профессия. У нас много добровольцев, но движение в целом профессиональное. Люди работают уже по десять лет. Наша работа требует специальных знаний. Например, раньше у нас не было юристов. Вот человека незаконно уволили с работы. У него нет денег на юриста, он начинает сам активно изучать этот вопрос, бьется и добивается справедливости после тяжелой борьбы. Он в таком восторге, что хочет другим помочь, кто оказался в таком же положении. Он открывает общественную приемную и продолжает помощь и свое образование. Теперь мы связаны информационной сетью, мы знаем друг друга. У нас правозащитное сообщество. Хотя для такой большой страны нас, конечно, мало.

– В последние годы отношение в обществе к правозащитникам изменилось. Почему?
– Правозащитное сообщество сейчас гораздо сильнее, организованнее, чем любая партия. Когда начались аресты в МЕНАТЕП, бизнесмены бросились за помощью не к политическим партиям, а к правозащитникам. Если бы мне в советское время сказали, что в России будет такое правозащитное движение, как сейчас, я бы не поверила. Нам казалось, что Советский Союз вечен. Но чтобы мы определяли климат в стране, нужно, чтобы нас было в десять раз больше. Когда люди увидят, что кто-то интересуется их судьбой, готов им помочь, они сами воспрянут. Им же унизительно, когда их притесняют. И властям уже приходится с нами считаться. Можно помогать тому, кто сам что-то делает. Сейчас гораздо приятнее и интереснее работать, чем в советское время, потому что тогда мы совершенно не ставили перед собой задачу иметь какой-то результат.
В последние два года произошел большой откат в области прав человека. Но это откат в политике федеральной власти, а не в правозащитном движении. Правда, международное сообщество не шибко встревает в наши проблемы. Но на 80% дело должно быть сделано в самой стране. Сейчас мы можем больше, чем в ельцинское время, хотя сейчас времена хуже. Просто мы стали сильнее. Удивительно, но идут два параллельных процесса: ситуация ухудшается, а правозащитное движение крепнет. Потому что власть все время чего-то боится, сидя на своей вертикали. А мы не боимся.

ХРОНИКА ПРОШЕДШИХ СОБЫТИЙ

12 мая 1976 года по инициативе физика Юрия Орлова была создана Московская группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений (МГСВХС) с целью осуществления контроля за выполнением советским правительством гуманитарных статей договора. В ее состав вошли Людмила Алексеева, Михаил Бернштам, Елена Боннэр, Александр Гинзбург, Петр Григоренко, Александр Корчак, Мальва Ланда, Анатолий Марченко, Виталий Рубин, Анатолий Щаранский.
За время своей деятельности группа выпустила 195 документов, несколько обзоров, а также ряд сообщений и заявлений о нарушениях прав человека в СССР. В отличие от прежней “Хроники текущих событий”, которая периодически продолжала выходить, документы МГСВХС отличались не только информацией о ситуации с правами человека в СССР, но и аналитикой, а также были снабжены комментариями. Документы и материалы по мере их получения, создания и обработки отправлялись за границу, где уже издавались как сборники.
По примеру Московской группы аналогичные ассоциации были созданы в Армении, Грузии, Украине, Литве. В начале 1980-х годов была создана Международная Хельсинкская федерация.
Правозащитники резко выступили против войны в Афганистане, затем высылки в Горький академика Сахарова.
Ответная реакция советского режима была мгновенной: почти все члены МГСВХС один за другим были арестованы или выдавлены из страны (кто-то подсчитал: общий срок арестованных членов ассоциации – 60 лет лагерей и 40 лет ссылок); в 1982 году на свободе оставались три человека, и когда на одну из оставшихся – С.В.Калистратову – было заведено уголовное дело, МГСВХС опубликовала свой последний, 195-й, документ – о самороспуске.
В 1989 году было провозглашено “восстановление Московской Хельсинкской группы”. Она была создана на основе пресс-клуба “Гласность” (Л.Богораз, С.Ковалев, Л.Тимофеев и др.), попытавшегося уже в 1987 году организационно продолжить традицию нравственного противостояния. Членами МХГ тогда стали вернувшиеся из лагерей политзаключенные, сопредседателями – Лариса Богораз и Лев Тимофеев, а через несколько лет их сменили возвратившиеся из эмиграции Кронид Любарский и затем Людмила Алексеева, избранная в 1998 году президентом Международной Хельсинкской федерации.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"