От Невского
проспекта до улицы Белинского
Первая часть Литейного проспекта – это, в общем,
продолжение Невского. Точнее, ответвление,
объект влияния, филиал. Невскому тесно в себе, он
стремится занять все пространства, к нему
примыкающие.
И все-таки это Литейный проспект.
Путеводитель дореволюционных времен сообщал:
“После Невского проспекта Литейный должен
занимать первое место как правильностью своего
расположения, так и по красоте зданий, которые
возведены на обеих сторонах его”.
И вправду занимает. Да и по известности его,
конечно, не сравнить ни с Лиговским, ни с
Вознесенским, ни с Московским. Таких проспектов,
как Московский, – множество. Литейный же один.
Он же, кстати говоря, и самый безопасный – в
центре города, по крайней мере. Еще П.Г.Брюс
сообщал: “Все члены императорской фамилии из-за
прекрасного местоположения и здорового воздуха
живут здесь, так как этот участок не подвержен
наводнениям подобно другим частям города”.
Действительно, Литейный расположен несколько на
возвышении.
Начинается проспект домом, где некогда
располагался знаменитый Палкинский ресторан
<см. страницу 3>. Здесь же после революции было
еще одно увеселительное заведение – кабаре
“Петрушка”. Оно возникло сразу после революции,
в 1918 году. Газета “Вечернее слово” писала: «Люди
изнывают от гнетущей безысходности. Нашлось хотя
бы одно место, перед порогом которого можно
сбросить тяжелый груз забот и судорожной
борьбы... Из этих соображений родилось кабаре
“Петрушка”».
На эту тему петроградцы даже сочинили
благодарственный куплетец:
Сердце вянет, как петрушка,
От стыда – хоть в тарары.
Но излечит нас “Петрушка”
От тоски и от хандры.
Впрочем, просуществовал “Петрушка”
всего-навсего три месяца. Безмятежное веселье, к
сожалению, пришлось не по душе питерским
комиссарам.
Как ни странно, более живучим оказалось
“Семейное кафе”, располагавшееся все на том же
перекрестке. Несмотря на то, что это заведение
ничуть не соответствовало своему
добропорядочному имени. Ефим Зозуля вспоминал:
«На углу Невского и Литейного (теперь проспект
Володарского) в 1918 году было кафе с весьма
преждевременным названием. Оно называлось
“Семейное кафе”. Удивительное название! В нем
было немало кровавых драк и убийств. В нем играли
на скрипках три разбойника, а четвертый
дирижировал. Проститутки и бандиты, спекулянты и
всякий сброд заполняли это “кафе”. Дирижер
этого скрипичного оркестра дирижировал одно
время в другом кабаке – при нем за что-то убивали
официанта табуретами, а ему велено было
дирижировать и не оглядываться, чтобы не
скоплялась “публика”».
В доме под номером 62 располагался весьма
колоритный музей – Октябрьской железной дороги.
А рядышком (дом № 60) жил М.Е.Салтыков-Щедрин.
Жилище его выглядело так: “К Салтыкову надо было
подниматься на верхний третий этаж. Из небольшой
полутемной передней двое, кроме входных, дверей
вели внутрь квартиры: налево в залу, довольно
большую комнату с тремя окнами на улицу, и прямо
– в кабинет. Кабинет свидетельствовал... что
хозяин его... требует от своей рабочей комнаты,
чтобы она была... теплою, поместительною и
удобною... По стенам шли библиотечные шкафы, в
простенках стояли столы с книгами. Мебель была
мягкая, крытая темным сафьяном, и посредине
комнаты – подальше от окна и наружной стены –
стоял большой, заваленный книгами, брошюрами,
корректурами и рукописями, письменный стол.
Перед ним – кресло”.
Журналист А.Ераков посвятил ему
прелюбопытнейший стишок:
Пятьдесят четыре года
Среди русского народа
Проживает воевода
Замечательного рода.
С вида еле-еле дышит,
Но все видит, все он слышит
И не пьет, а только пишет.
Но как пишет!.. Этной пышет!..
И боятся воеводы
Все стеснители свободы,
Помпадуры, сумасброды
И чумазых коноводы.
Даже тот, кто в винт играет,
Но игру нетвердо знает,
Тот со страхом ожидает,
Что-то будет, как узнает?!
За такого воеводу,
Крайне нужного народу,
Как не лезть в огонь и воду
Без пожарных и без броду.
И вправду, Михаил Евграфович слыл редким
трудоголиком, при этом был язвителен до
невозможного.
Напротив, в доме № 61, была редакция
“Ведомостей”. А рядом (№ 59) после революции
расположилось кабаре с названием “Табарен” (так
звали известного французского ярмарочного
актера). Впрочем, тамошний конферансье, по мнению
прессы, не особо соответствовал названию. Он был
якобы похож на “безработного интеллигента,
который успел на кинематографической эстраде
снискать себе славу”.
Кстати, здесь же по сей день располагается один
из самых старых в городе букинистических – он
был основан неким В.Клочковым еще в 1884 году.
В длинном доме № 57 находится так называемый
“Новый пассаж”, отстроенный в 1912 году. А рядом с
ним с 1863 года и до Первой мировой войны
располагался так называемый “Кафе-концерт”, где
с регулярностью устраивали танцы и балы – для
заведения такого рода “Кафе-концерт” был,
безусловно, долгожителем. А за ним – еще один
пассаж, на сей раз Шереметевский, скрывающий
своим фасадом знаменитый Шереметевский дворец
<см. страницу 4> с музеем музыкальных
инструментов <см. страницу 1>.
Напротив этого увеселительно-коммерческого
комплекса стоит так называемая Мариинская
больница <см. страницу 3>, рядом, в доме № 52, в
“скромной чиновничьей комнате” писал свою
“Обыкновенную историю” И.Гончаров.
В скромном четырехэтажном доме № 48 жил Антон
Степанович Апраксин, один из известнейших
столичных персонажей. Впрочем, слава у него была
весьма своеобразная. Некролог, опубликованный
после его кончины, сообщал: “Ему было свыше 80 лет,
и издавна весь Петербург его знал, ибо везде
кто-нибудь, в течение этого долгого ряда лет,
встречал сгорбленного старика, очень бедно
одетого, тихо и везде пешком идущего, с видом
нищего, которому хотелось дать подаяние, скряги,
которого хотелось упрекнуть за скупость, и
страдальца, которому хотелось сказать слова
утешения. Однако этот нищий, этот скряга, этот
больной был владельцем многомиллионного
состояния и не был ни нищим, ни скрягой, ни
больным... Его давнишнее презрение к щегольству
было одной из потребностей его оригинальной, но
прекрасной души, ничего привлекательного для
себя в богатстве не находившей... Оказалось, что
он деньги любил держать в руках для того, чтобы их
тайно давать просящим”.
Обладал Антон Степанович и хобби, по тем временам
довольно странным – очень уж любил
воздухоплавание и даже написал научный труд:
“Воздухоплавание и применение его к
передвижению аэростатов свободных и несвободных
по желаемым направлениям”. Он даже начал строить
собственный аэростат, но, к сожалению, до смерти
не успел его закончить.
Напротив же (дом № 51) располагался “Литейный
театр”. Он позиционировал себя как “Театр
сильных ощущений” и специализировался на
произведениях вроде “Короли воздуха и дама из
ложи” – сенсационная трагедия из цирковой жизни
воздушных гимнастов.
“Биржевые ведомости” сообщали, что коньком
театра были “маленькие, исключительные по
ужасам мелодрамы”. А критик А.Кугель об этом
театре писал: «Театр сильных ощущений должен
существовать просто потому, что театр дряблых
ощущений никому не нужен. И “сильные ощущения”,
даже когда к ним относятся с иронической улыбкой,
все же больше говорят уму и сердцу театральной
публики, нежели зыбкие переливы цветов и прочего,
какими пробавляются наши так называемые
художественные театры. Наташа в “Войне и мире”
говорит про Пьера: “Он словно в бане побывал –
морально”. Искусство и есть эта моральная баня,
открывающая все поры души, засоренные
действительностью».
Впрочем, иногда вместо спектаклей здесь
устраивались вольные импровизации. На сцене
запросто сервировали чайный стол и приглашали
зрителей из зала – блеснуть своим актерским
мастерством.
Впоследствии театр переделали под
“скетинг-ринг” – зал для катания на роликах.
Бок о бок с тем театром – скучный четырехэтажный
домик “сталинской архитектуры”. Трудно
поверить, что во времена Екатерины здесь стоял
кокетливый особнячок, в котором проживал
Н.Бутурлин, действительный статский советник, и
вместе с этим, по словам Державина, “человек,
любящий праздную жизнь, игрок и гуляка”. Сама
императрица жаловалась на советника его
добропорядочному тестю: “Иван Перфильевич,
прикажи именем моим зятю твоему Бутурлину менее
играть в карты, а более делать дело, а то со стыдом
велю его отрешить от дел... Право, мне шалопаи не
надобны”.
Впоследствии здесь жил министр внутренних дел
Осип Петрович Козодавлев, бывший, напротив, одним
из счастливейших столичных семьянинов.
Мемуарист Ф.Ф.Вигель писал: «Столь согласных и
нежных супругов встретить можно было не часто;
учению апостола касательно браков “да будут две
плоти воедино” следовали они с точностью.
Действительно они были как бы одно тело, из коего
одному достались кожа да кости, а другой – мясо и
жир (сам Козодавлев был невероятно худощав, зато
его жена – дама вполне дородная. – А.М.). Только в
приложении друг к другу составляли они целое.
Оттого во всю жизнь ни на одни сутки они не
разлучались; к счастью, Осип Петрович не был воин,
не то Анна Петровна сражалась бы рядом с ним”.
А напротив, на участке № 46, проживал еще один
борец с преступностью – обер-полицмейстер
Ф.Эртель. Тот же Вигель о нем сообщал: “Эртель был
человек живой, веселый, деятельный... В нем была
врожденная страсть настигать и хватать
разбойников и плутов, столь же сильная, как в
кошке ловить крыс и мышей. Никакой вор, никакое
воровство не могли от него укрыться; можно было
наконец держать двери наотперти, ни один большой
съезд, ни одно народное увеселение не
ознаменовались при нем несчастным приключением;
на пожарных пламень как будто гаснул от его
приближения”.
Что поделаешь, талант.
От улицы Белинского до улицы Пестеля
От улицы Белинского Литейный несколько
утрачивает свой пафосный парад. Дома становятся
попроще, магазины поскромнее, и редеют толпы
пешеходов.
Прямо напротив улицы Белинского – бывший
Юсуповский дворец <см. страницу 3>. Несколько
дальше, через улицу Некрасова, расположился дом,
в котором жил поэт Некрасов <см. страницу 3>.
Напротив проживал другой известный литератор,
Гаршин. А рядышком (дом № 39) знаменитый “парадный
подъезд”.
Вот парадный подъезд.
По торжественным дням,
Одержимый холопским недугом,
Целый город с каким-то испугом
Подъезжает к заветным дверям;
Записав свое имя и званье,
Разъезжаются гости домой,
Так глубоко довольны собой,
Что подумаешь – в том
их призванье!
А в обычные дни этот пышный
подъезд
Осаждают убогие лица:
Прожектеры, искатели мест,
И преклонный старик, и вдовица.
От него и к нему то и знай
по утрам
Всё курьеры с бумагами скачут.
Возвращаясь, иной напевает
“трам-трам”,
А иные просители плачут.
И далее – про мужиков, которых не пустил швейцар.
Некрасов написал свое стихотворение
“Размышления у парадного подъезда”,
вдохновившись созерцанием подъезда
Департамента уделов, размещавшегося в этом доме.
Кстати, одно время здесь располагалось
Благородное собрание – один из престижнейших
столичных клубов. Правда, журнал “Иллюстрация”
это пытался оспорить: “Есть в Петербурге одно
собрание, которое открывает двери чиновникам,
военным и гражданским, художникам и артистам 1-го
разряда, почетным гражданам и купцам 1-й гильдии,
равно и семьям их, для того, чтобы доставить
приятное развлечение и сближение помянутых
сословий. Но на самом деле собрание этой цели не
достигает и находится в изолированном положении.
Высшее сословие в нем не бывает, а купцам 2-й
гильдии и мещанам вход уставом воспрещен”.
Но в действительности там было довольно мило. Там
общались, ужинали, предавались карточным
забавам, а иной раз устраивали вечера
литературные. Об одном из них писатель
С.Тхоржевский вспоминал: “В марте 1880 года
состоялось второе чтение в пользу литературного
фонда. Занемогший за несколько дней перед тем
И.С.Тургенев все-таки, полубольной, принял
участие в чтении согласно обещанию, хотя читал
слабым голосом. С напряженным вниманием
прослушано было чтение рассказа “Малиновая
вода” из “Записок охотника”. Но Тургенев скоро
принужден был уехать, т.к. ему сделалось
настолько хуже, что прочесть назначенный отрывок
из “Дворянского гнезда” он уже не мог.
Григорович читал рассказ. Вейнберг –
стихи”.
А незадолго до смерти Достоевский здесь читал
стихи других маститых классиков – Пушкина и
Лермонтова. Одна из участниц об этом писала: «На
эстраде появился маленький человек бледного,
болезненного
вида, с мутными глазами, и начал слабым, едва
слышным голосом чтение.
“Пропал бедный Достоевский!” – подумала я.
Но что случилось? Вдруг я услышала громкий голос
и, взглянув на эстраду, увидела “Пророка”! Лицо
Достоевского совершенно преобразилось. Глаза
метали молнии, которые жгли сердца людей, а лицо
блистало вдохновенной высшей силой!..
Я не помню, кто подал мне пальто. Закрывшись им, я
плакала от восторга! Как я дошла домой и кто меня
провожал, решительно не помню. Уже позже я узнала,
что провожал меня Иван Петрович (знаменитый
физиолог Павлов. – А.М.). Это сильно сблизило нас».
Здесь же не гнушались слушать балалаечников.
“Санкт-Петербургская газета” как-то сообщала:
“Под конец вечера был настоящий сюрприз, это
наслаждение, воспринятое от игры – на чем бы вы
думали? – на балалайке – г. Андреева. Под
пальцами этого артиста – смело даем ему это имя
– простой инструмент совершенно заставляет
забыть свое низменное происхождение”.
А рядом с парадным подъездом – весьма жалкий
скверик, украшенный бюстиком Николая Некрасова.
Увы, это единственный зеленый островок на всем
проспекте. Даже не верится, что часть Литейного
некогда занимал громадный Итальянский сад,
разбитый здесь еще во времена Петра Великого.
Некий польский путешественник, гостивший здесь
тогда, писал: “После обеда мы направились в
Итальянский сад, где видели разные украшения,
фонтаны и клумбы, между которыми стояли большие
фарфоровые сосуды... Этот сад от своей закладки
насчитывает всего 5 лет, но каждый может признать,
что такого, как тут, не увидит и через 20 лет у
самого большого господина.
В этом саду были выложенные камнем пруды, в
которых плавали индийские гуси, морские утки и
много иных птиц... Так мы гуляли в этом саду до 11
часов вечера, пока не зажгли фейерверк. Пускали
разные огни, били из пушек и пускали ракеты до
двух часов ночи”.
А поэт Михаил Струве умилялся:
Ученица Петербургской Литейной
Престрогой гимназии
Оленька Львова,
Скуластый ангел Евразии,
С утра щеголяет в новом
Чем-то кисейном.
Кокетства полна и приличий,
По садику тихо бродит
С осанкою царской,
И вся сиренью персидской.
О, возраст девичий,
Когда переходят
От Чарской
К Вербицкой.
А напротив, в доме № 32, провел последние дни своей
жизни критик Добролюбов. А.Я.Панаева писала в
мемуарах: “Тяжело было смотреть, как с каждым
днем Добролюбов физически слабел и угасал; ему
даже было трудно сидеть в кресле; он больше лежал
на кушетке и продолжал работать”.
Добролюбов сочинял стихотворения:
Милый друг, я умираю
Оттого, что был я честен,
Но зато родному краю
Верно буду я известен.
Добролюбов умирал не из-за честности, а из-за
прогрессирующего легочного процесса –
столичный климат стал губительным для
урожденного волжанина. Тем не менее коллеги по
перу устроили из смерти Николая Александровича
что-то наподобие манифестации. Полицейский агент
доносил с похорон: “Некрасов и Чернышевский
старались доказать, что Добролюбов погиб, что его
уморили”.
Мысль о том, что они поступают цинично, писателей
не посещала.
В доме № 28 проживала Е.Архарова, известная
роскошными обедами, которые давала у себя. Поэт
Ю.Нелединский-Мелецкий их упоминал в своих
письмах: “Третьего дня, перед обедом у Архаровой,
чувствовал расстройство желудка, но тут же
вспомнил, что на Щукином дворе, как я слышал,
отменные грузди; только что ей сказал – в ту же
минуту она послала за ними верхом, и грузди
поспели к говядине! Я принял порцию, в шести
груздях состоящую, и с тех пор свет увидел”.
И в другой раз: “Обедал вчера у Архаровой,
которая надселась, кричавши мне в ухо. Однако же,
несмотря на это, звала и завтра на рубцы: у ней
рубцы и потрох готовят как
нигде!”
А рядом расположены казармы конной артиллерии
(дом № 26) и Дом Мурузи (№ 24), более известный как
литературный салон Мережковских.
От улицы Пестеля до реки Невы
Улица Пестеля упирается в Спасо-Преображенский
собор, известный в основном благодаря своей
ограде, – она сделана из подлинных трофейных
пушек, отвоеванных у турок в 1828 году. На углу же с
этой улицей (дом № 21) жил Самуил Маршак.
Неудивительно, что дом вошел в поэзию – в поисках
гостиничного номера сюда изволил заглянуть сам
Мистер Твистер:
Улица Пестеля,
Первый подъезд.
– Нет, – отвечают, –
В гостинице мест.
Кстати, два столетия назад на месте дома
находились двухэтажные палаты, принадлежавшие
наследнику престола, будущему Александру
Первому. Он с юных лет был демократом и
предпочитал покоям в Зимнем или в Царском
обычный петербургский особняк. Жил в нем открыто,
секрета не делал. Более того, в “Ведомостях”
однажды появилось объявление: “Прошедшего
октября 24 дня пропал из дому его высочества
Александра Павловича черный мопс, кобель...
Нашедшего просим доставить оного в означенный
дом, состоящий на Литейной улице”.
Правда, впоследствии великий князь подарил этот
дом своей старенькой няне.
А напротив – Офицерское собрание (дом № 20) и Штаб
корпуса военных поселений (дом № 18). А рядом (дом
№ 16), также имеющий прямое отношение к военной
теме – в нем располагалась Временная при Военном
совете комиссия для окончания дел и счетов за
время Русско-японской войны. Впрочем, здесь же
находилось вполне мирное Общество столяров,
мебельщиков и обойщиков.
В особняке под номером 14 жил сам “тишайший
канцлер” Карл Нессельроде. По воспоминаниям
современников, он выглядел довольно колоритно:
“Нессельроде отличался малым ростом, но великим
умом. Черты лица его были тонки, нос с заметным
горбом, сквозь очки сверкали удивительные глаза.
Не будучи ни горд, ни слишком прост в обращении,
он вообще избегал всяких крайностей... Движения
его были быстры и привлекательны. Если он
переходил в другую комнату, то походка его была
едва слышна; неожиданно он оказывался уже там и,
казалось, скорее скользил по полу, чем ходил... Где
бы он ни появлялся, всюду его встречали с
сочувствием и уважением... Он был, конечно, одним
из самых замечательных и дальновидных
государственных людей Европы”.
Впрочем, Ф.Вигель и здесь нашел повод для
ерничанья: “Из разных сведений, необходимых для
хорошего дипломата, усовершенствовал он себя
только по одной части: познаниями в поваренном
искусстве доходил он до изящества. Вот чем умел
он тронуть сердце первого гастронома в
Петербурге, министра финансов Гурьева. Зрелая же,
немного перезрелая дочь его, Мария Дмитриевна,
как сочный плод висела долго и печально на
родимом дереве и беспрепятственно дала
Нессельроде сорвать себя с него. Золото с нею на
него посыпалось; золото, которое для таких людей,
как он, то же, что магнит для железа”.
Следующий квартал – дом № 10 (им владел
И.А.Апраксин), зажатый с двух сторон доходными
домами Черепенникова (№ 12 и № 8). Напротив – в № 5
– была контора пароходного общества “Самолет”.
И в самом конце улицы – последняя из
достопримечательностей – Литейный мост, первый
из мостов русской столицы, освещенный
электричеством. |
