ТЕОРЕМА СОЦИУМА
Глубокие семидесятые: накануне перемен
Их еще называют иначе: «глухие
семидесятые», или годы застоя.
Но, похоже, именно тогда советская
интеллигенция, сама до конца этого не понимая,
заложила идеологические и даже организационные
основы будущих перемен
 В новом, возникшем в
семидесятые годы понятии «развитой социализм»
чаще всего видели очередное проявление
советского сюрреализма, согласно которому
желаемое принималось за действительное. Между
тем в нем можно распознать отказ от веры в
коммунистическую утопию. Это становится
очевидным, если сравнить семидесятые годы с
предыдущим периодом, когда ближайшей целью
провозглашалось построение коммунизма. Теперь
же власти давали понять, что оно больше не входит
в повестку дня. Получалось, что главное уже
сделано и этот новый этап следует воспринимать
как окончание пути. Государство заняло
откровенно консервативную позицию.
Казалось бы, «похолодание» в семидесятые годы
несомненно: прекратилась реабилитация жертв
сталинизма, запретили публично упоминать о
репрессиях, приостановилось развитие социальных
наук, начались чистки среди историков и
социологов, в Чехословакию были введены войска.
Однако можно привести столько же, если не больше,
фактов, которые ставят тезис о «похолодании» под
сомнение.
Семидесятые годы были во многом эпохой гораздо
более либеральной, чем «оттепель». Сравним,
например, травлю Б.Пастернака после появления на
Западе «Доктора Живаго» с относительно мягкой
реакцией на выход за границей произведений
В.Аксенова или Г.Владимова. Если в 1956 г. роман
В.Дудинцева «Не хлебом единым» вызвал настоящий
скандал, то его последующее переиздание осталось
совершенно незамеченным. И это равнодушие весьма
красноречиво свидетельствует о существенной
эволюции умов.
Власть в это время в общем и целом отказывается
от контроля за частной жизнью и мыслями граждан:
достаточно, чтобы они соблюдали нормы поведения
в общественной жизни. А насколько искренне они
это делают, никто не проверяет (если это вообще
можно проверить). Именно в частном пространстве,
где существует относительная свобода,
зарождаются формы социализации и обмена идеями,
которые описываются двумя характерными
тогдашними словосочетаниями: «дружеская
компания» и «московские кухни». Конечно, не стоит
преувеличивать значение этих самых «кухонь»,
изображать их царством свободы – свобода эта
была весьма относительной. Наполовину тайный
характер речей «на кухнях» искажал их суть, лишал
их общественного статуса и способствовал
появлению на свет рискованных построений и
поразительных идеологических поделок (это стало
очевидным во время перестройки, когда
этноисторические «теории» Л.Гумилева или «новая
хронология» А.Фоменко получили благодаря
свободе слова широкую известность).
Однако именно в этом «кухонном» пространстве
возникали неофициальные и полуофициальные
семинары, выпускались ограниченным тиражом
публикации, шла выработка идей, все более и более
далеких от официальной идеологии. Именно здесь
происходило если не научное исследование
(невозможное в этой обстановке), то осмысление
тем, впервые затронутых в дискуссиях 60-х, причем
люди 70-х ставили вопросы гораздо острее своих
предшественников. Преимущественно в этом
пространстве произошло окончательно
становление и размежевание двух течений,
зародившихся в конце «оттепели»: прозападного
либерализма, который видел панацею от всех бед в
подражании западным образцам, и
националистического почвенничества,
возводящего в эталон мифическое русское прошлое.
В брежневские времена власти смотрели сквозь
пальцы на такие организации и коллективы, в
рамках которых могло существовать, впрочем в
весьма ограниченной форме, инакомыслие. Я бы не
стал утверждать, что они представляли собой
зачатки гражданского общества, ибо основного его
свойства – публичности – они были лишены. Тем не
менее в этих группах отдельные люди и группы
людей обретали хотя бы минимальную
независимость, развивали собственные системы
ценностей, собственные нормы. Параллельные
государственным или им противоречащие. Не
случайно именно в 70-е годы возникли субкультуры
(рок-культура, «система» и пр.), которые получили
широкое распространение.
Однако если в 60-е, условно говоря, о марксистской
доктрине можно было спорить, правда в течение
очень короткого времени, и споры эти даже
приветствовались, то запрещение их в последующую
эпоху, равно как и окончание дискуссии между
«демократами» из «Нового мира» и «сталинистами»
из «Октября», создало у большинства думающих
людей ощущение, что из страны выкачали воздух,
что в ней больше ничего не происходит и
происходить не может, что какой бы то ни было
интеллектуальной жизни пришел конец.
Говорить о политике стало дурным тоном: о чем
говорить, если «и так все ясно»? Именно эти годы,
как мне кажется, сформировали некоторые элементы
интеллигентского мировоззрения, которые сыграли
роковую роль в годы реформ. Я имею в виду
убеждение, что политика – «грязное дело» и все,
кто ею занимается, или идиоты, или
коррумпированные карьеристы; что советская
реальность совершенно абсурдна и хуже нее ничего
быть не может, а значит, достаточно уничтожить
советскую власть, и страна начнет процветать, как
она того заслуживает; что, следовательно, нет
никакой необходимости обсуждать пути выхода из
советской системы и строить какие бы то ни было
планы… Зачем? Ведь «и так все ясно». Добавим, что
убеждения эти вселяли в интеллигента ощущение
превосходства над остальными слоями. И именно
это стало одной из причин неспособности
интеллигенции выполнить стоявшие перед ней
задачи в тот момент, когда проблема
реформирования страны сделалась насущной и
реальной.
Алексей БЕРЕЛОВИЧ,
Дом наук о человеке
Париж
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|