Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №45/2005

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

ТЕОРЕМА СОЦИУМА

Глубокие семидесятые: накануне перемен
Их еще называют иначе: «глухие семидесятые», или годы застоя.
Но, похоже, именно тогда советская интеллигенция, сама до конца этого не понимая, заложила идеологические и даже организационные основы будущих перемен

3.jpg (65764 bytes)В новом, возникшем в семидесятые годы понятии «развитой социализм» чаще всего видели очередное проявление советского сюрреализма, согласно которому желаемое принималось за действительное. Между тем в нем можно распознать отказ от веры в коммунистическую утопию. Это становится очевидным, если сравнить семидесятые годы с предыдущим периодом, когда ближайшей целью провозглашалось построение коммунизма. Теперь же власти давали понять, что оно больше не входит в повестку дня. Получалось, что главное уже сделано и этот новый этап следует воспринимать как окончание пути. Государство заняло откровенно консервативную позицию.
Казалось бы, «похолодание» в семидесятые годы несомненно: прекратилась реабилитация жертв сталинизма, запретили публично упоминать о репрессиях, приостановилось развитие социальных наук, начались чистки среди историков и социологов, в Чехословакию были введены войска. Однако можно привести столько же, если не больше, фактов, которые ставят тезис о «похолодании» под сомнение.
Семидесятые годы были во многом эпохой гораздо более либеральной, чем «оттепель». Сравним, например, травлю Б.Пастернака после появления на Западе «Доктора Живаго» с относительно мягкой реакцией на выход за границей произведений В.Аксенова или Г.Владимова. Если в 1956 г. роман В.Дудинцева «Не хлебом единым» вызвал настоящий скандал, то его последующее переиздание осталось совершенно незамеченным. И это равнодушие весьма красноречиво свидетельствует о существенной эволюции умов.
Власть в это время в общем и целом отказывается от контроля за частной жизнью и мыслями граждан: достаточно, чтобы они соблюдали нормы поведения в общественной жизни. А насколько искренне они это делают, никто не проверяет (если это вообще можно проверить). Именно в частном пространстве, где существует относительная свобода, зарождаются формы социализации и обмена идеями, которые описываются двумя характерными тогдашними словосочетаниями: «дружеская компания» и «московские кухни». Конечно, не стоит преувеличивать значение этих самых «кухонь», изображать их царством свободы – свобода эта была весьма относительной. Наполовину тайный характер речей «на кухнях» искажал их суть, лишал их общественного статуса и способствовал появлению на свет рискованных построений и поразительных идеологических поделок (это стало очевидным во время перестройки, когда этноисторические «теории» Л.Гумилева или «новая хронология» А.Фоменко получили благодаря свободе слова широкую известность).
Однако именно в этом «кухонном» пространстве возникали неофициальные и полуофициальные семинары, выпускались ограниченным тиражом публикации, шла выработка идей, все более и более далеких от официальной идеологии. Именно здесь происходило если не научное исследование (невозможное в этой обстановке), то осмысление тем, впервые затронутых в дискуссиях 60-х, причем люди 70-х ставили вопросы гораздо острее своих предшественников. Преимущественно в этом пространстве произошло окончательно становление и размежевание двух течений, зародившихся в конце «оттепели»: прозападного либерализма, который видел панацею от всех бед в подражании западным образцам, и националистического почвенничества, возводящего в эталон мифическое русское прошлое.
В брежневские времена власти смотрели сквозь пальцы на такие организации и коллективы, в рамках которых могло существовать, впрочем в весьма ограниченной форме, инакомыслие. Я бы не стал утверждать, что они представляли собой зачатки гражданского общества, ибо основного его свойства – публичности – они были лишены. Тем не менее в этих группах отдельные люди и группы людей обретали хотя бы минимальную независимость, развивали собственные системы ценностей, собственные нормы. Параллельные государственным или им противоречащие. Не случайно именно в 70-е годы возникли субкультуры (рок-культура, «система» и пр.), которые получили широкое распространение.
Однако если в 60-е, условно говоря, о марксистской доктрине можно было спорить, правда в течение очень короткого времени, и споры эти даже приветствовались, то запрещение их в последующую эпоху, равно как и окончание дискуссии между «демократами» из «Нового мира» и «сталинистами» из «Октября», создало у большинства думающих людей ощущение, что из страны выкачали воздух, что в ней больше ничего не происходит и происходить не может, что какой бы то ни было интеллектуальной жизни пришел конец.
Говорить о политике стало дурным тоном: о чем говорить, если «и так все ясно»? Именно эти годы, как мне кажется, сформировали некоторые элементы интеллигентского мировоззрения, которые сыграли роковую роль в годы реформ. Я имею в виду убеждение, что политика – «грязное дело» и все, кто ею занимается, или идиоты, или коррумпированные карьеристы; что советская реальность совершенно абсурдна и хуже нее ничего быть не может, а значит, достаточно уничтожить советскую власть, и страна начнет процветать, как она того заслуживает; что, следовательно, нет никакой необходимости обсуждать пути выхода из советской системы и строить какие бы то ни было планы… Зачем? Ведь «и так все ясно». Добавим, что убеждения эти вселяли в интеллигента ощущение превосходства над остальными слоями. И именно это стало одной из причин неспособности интеллигенции выполнить стоявшие перед ней задачи в тот момент, когда проблема реформирования страны сделалась насущной и реальной.

Алексей БЕРЕЛОВИЧ,
Дом наук о человеке
Париж


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru