КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ВЫСТАВКЕ

Принесенные ветром
Юрий Норштейн знает, как сохранить энергию стихии

Совсем немузейный дух царит на выставке Юрия Норштейна и Франчески Ярбусовой в Музее личных коллекций. Выставка называется «Сказка сказок» и действительно представляет эскизы и рабочие детали этого мультфильма, вошедшего в десятку лучших «всех времен и народов» рядом с фильмами Чаплина, Эйзенштейна и Феллини. Впрочем, здесь не забыты и другие фильмы этих художников. Зритель надолго замирает перед стеклянным кубом, где в молочном тумане исчезает и появляется Ежик, а в другом – Лошадь.
Но самое «антимузейное» – сидящие прямо на полу люди (кому не хватило стульев) перед экраном, на котором показываются работы Юрия Норштейна. Неправдоподобно тихие дети, неправдоподобно оживленные музейные служители, со знанием дела обсуждающие с посетителями ближайший экспонат.
Выставка выстроена как процесс производства этих фильмов – от возникновения еще неясного образа, которым делится со своей женой и соавтором, художником, тонким живописцем Франческой Ярбусовой, Юрий Норштейн, до декораций с персонажами и установленной точкой съемки. И все прокомментировано висящими рядом с экспонатами текстами самого Норштейна.

Мог ли великий поэт предположить, говоря «служенье муз не терпит суеты», что настанет время, когда суетливые накажут привередливых муз, вовсе перестав им служить. А те, кто несуетно и неотступно продолжит служение, займут подобающее им место в иерархии национальных и общечеловеческих ценностей, которое другим поэтом тоже определено: «Поэт в России больше, чем поэт».
Фильмы Юрия Норштейна никакого социального заказа не выполняют. Более того, ничего общего нет у них с тем, чего ждет по опросам таинственных организаций зритель. Эти фильмы не пирожное и не оружие. И даже не хлеб. Среди произведений эфемернейшего из искусств, где образ рождается в темноте из луча света, фильмы Норштейна – воздух.
Он и сам похож на ангела из голливудских рождественских сказок: усталый, но полный любопытства к людям и привычным для смертных простым вещам. Был бы смешным, будь он рыжим, а не золотым. Но главное сходство в том, что и он умеет творить чудеса. И тоже кажется, что из воздуха и сразу.
Поэзия придает фильмам Юрия Норштейна мудрость, философия – отвагу. Он любит стихии и даже здесь, на выставке, где рядом с экспонатами – эскизами, макетами и рисунками висят своего рода дацзыбао – авторские цитаты, кредо художника, Норштейн описывает акты творчества в терминах стихийных явлений. «Мы должны чувствовать ветер, сорвавший листву с деревьев, пролетевший сквозь пространство, раскидывая листья по земле. Каждый лист хранит энергию, тягу ветра. И в художественном произведении то же, что и в печи: нет тяги – угоришь, еще и зрителей за собой утянешь».
Ветер определяет время в фильмах Норштейна. Он не только кружит листья в «Сказке сказок», движет пером Акакия Акакиевича, но и шевелит морщинки на его лице, создает гармонию из его титанических усилий преодолеть инертность бумаги и придать совершенство букве. Мне кажется даже, что в самой технике, избранной для своих фильмов Норштейном, есть что-то от ветра, тасующего сухие листья.

Цитаты, вырванные из контекста, приобретают самостоятельность. Так фраза из воспоминаний о детстве, о чтении вслух Гоголя, «реплика «Оставьте меня. Зачем вы меня обижаете?..» была понятна мне, ребенку. Но как ее мог произнести взрослый», мне кажется, многое проясняет в нашем отношении к его Башмачкину, притягательность этого образа, нежность, которую вызывает гоголевский великий каллиграф.
Акакий Акакиевич в неоконченном, но несомненном шедевре Норштейна даже не дитя еще, а некий зародыш личности, трогательный в своей уязвимости и невинности. Впрочем, как и у Гоголя. Но там он рождается как личность в своем посмертном бунте, в кошмарном привидении, срывающем с прохожих шинели. Это и вызывает опасения, что из нарисованного и одухотворенного в фильме Норштейна образа нельзя достоверно произвести полночное чудовище. Это ставит под сомнение даже финал повести самого Гоголя.
В любом случае невозможно предсказать, каким явит нам Башмачкина в долгожданном финале «Шинели» Норштейн. Ведь все истории взаимоотношений Юрия Норштейна и Франчески Ярбусовой с их персонажами – это истории любви, понимания и сочувствия. Каким полюбят они родившегося наконец в реальность и ставшего привидением Акакия Акакиевича.
Этот персонаж не поддается обычной классификации, которой безуспешно, но упрямо пытаются подвергнуть Башмачкина литературоведы, пытаясь вписать его в какую-нибудь уже существующую графу. Чаще всего в «маленькие люди», но он проваливается в самые густые ячейки. Не потому, что меньше малых, а потому, что из другого материала. Не потому, что карлик, а потому, что эльф.
Большую часть выставки занимают материалы новой работы Юрия Норштейна и Франчески Ярбусовой. Цикл стихов японского поэта Басё «Зимний день» в отличие от уникального, не имеющего аналогов в русской литературе Башмачкина, весьма близок в своих образах к русской традиции с ее дорогой и странником. Веселый бродяга Тикусай, не теряя национальных черт, оказывается в знакомом ряду, где можно найти даже героев Шукшина.
Выразительный эскиз к фильму возвращает к теме ветра. Он называется «Басё, идущий против ветра». Ветер бросает вызов человеку, его отваге, силе сопротивления и верности избранному пути. И кроткий бунтарь, смиренный упрямец Басё принимает вызов и отвечает на него. Только поверхностный взгляд может счесть его странствия лишенными цели и смысла. Он следует дорогами своей судьбы, и глаза его открыты. Он ищет смысла, как Акакий Акакиевич ищет совершенства.

Тамара ДУЛАРИДЗЕ

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"