Что же с нами происходит?
Иногда кажется, что мы чего-то самого
главного не видим в наших детях
Возвращался недавно поездом с Урала.
Моим соседом по купе оказался бывший морской
офицер, служивший на Камчатке. Еще и сорока нет,
но уже во многом успел разочароваться. Долго
рассказывал, как трудно было уволиться на
гражданку: «Хватит, пора и для себя пожить...»
Спрашиваю: «Кто же там, на Камчатке, вместо тебя
остался?» – «Да прислали молодого – одни
пузырьки в голове от “кока-колы”»...
А мне вдруг стало так обидно за того парнишку,
приехавшего служить на дальневосточную
военно-морскую базу. Если бы у него и правда одни
«пузырьки» были в голове, разве выбрал бы он
службу подводника? И разве пошел бы в мореходку в
год гибели «Курска»?..
Мне вспомнился Никита – мальчишка из маленького
городка на Волге. Мы давно знакомы. Когда-то я
приезжал в этот город в командировку. В семье еще
двое старших детей. И как мать их одна тянет,
работая кассиршей в местном музее! Пишет мне о
младшем: «С Никитой сейчас труднее всего,
характер взрывной. На него сейчас свалилась вся
мужская работа по дому. Но учится хорошо, четыре
четверки, остальные пятерки. Хочет поступать в
суворовское училище. А мне не хочется его
отпускать, ведь ему летом будет только
четырнадцать...»
До сих пор киноведы ломают головы: как это
полуголодный алтайский парнишка Вася Шукшин,
толком и сельской школы не окончивший, с первого
захода поступил в элитнейший ВГИК? Почему он в
считанные годы стал выдающимся кинорежиссером и
актером, брал призы на Венецианском и прочих
фестивалях, да при этом еще такие книги писал, что
и сейчас – мороз по коже...
В одном из писем Василия Макаровича есть ясный
ответ на все эти «как» и «почему». В 1974 году он
пишет маме Марии Сергеевне о своих дочках Маше и
Оле: «...Дети прекрасные, я верю в них – и надо
показывать, что мы им во всем верим, и, кстати, в
этом только наша надежда – в вере, больше нам
надеяться не на что. Верю, как ты в меня верила.
Это большая сила...»
Сегодня дети чувствуют совсем другую силу – силу
нашего угрюмого осуждения. Мы чего-то главного не
понимаем в них, да и не пытаемся понять. Ждем от
них почему-то только плохого и, сталкиваясь с
этим плохим, с готовностью гневаемся: «Я как
чувствовал!..», «Ну я так и знала!..», «Чего еще от
тебя ждать!..» Хорошее же мы часто не замечаем, и
оно тает, не находя опоры.
Самое тяжелое испытание для нынешних подростков
– это то, что близкие люди часто в них не верят.
Только и слышишь: «дикие», «тупые», «работать не
хотят», «ничего святого»... И как тут не
согласиться, как не подсыпать в костер осуждения
свои примеры.
А ведь если хоть немного задуматься, то это
поразительно: острие нашего осуждения
направлено на то поколение, которое ну ничем еще
не успело провиниться. Не оно изменяло присяге,
растаскивало народное добро, продавало
государственные секреты, закрывало школы и
детсады, отключало электричество в больницах и
на военных объектах, бросало солдат в окружении...
И это не подростки и не молодежь создали пошлое
телевидение, желтую прессу и наркопритоны. Не они
получают доходы от игровых автоматов и казино.
Все эти страшные искушения придумали и обрушили
на детей люди весьма почтенного возраста.
И вот эти солидные дяди, политкорректные и
импозантные, при виде подростков, посмевших
оказаться рядом с их лимузином, мгновенно теряют
самообладание и изрыгают такие проклятия,
которые не всякий старый лагерник слышал.
Для них пацан-лимоновец, попытавшийся прорваться
в казенное учреждение, страшнее агента ЦРУ.
Мальчишке, нарушившему господский покой на даче,
могут запросто найти место за решеткой. А Басаев
пусть бегает, ведь он на Рублевку не заглядывает.
Упитанные дяди, по большей части ускользнувшие
от армии еще в советские времена, сейчас любят
побаловаться оружием, нацепить погоны с большими
звездами, сказать под рюмочку что-нибудь
патриотическое, потребовать в Думе отмены всех
отсрочек от призыва. Из русской обездоленной
деревни эти дяди выбирают последних мальчишек,
чтобы те стерегли границы, насквозь дырявые по
милости разбогатевших «тружеников тыла».
Так и у кого же, скажите, пузырьки в голове?
Вы заметили, как у министров российского
правительства при слове «дети» каменеют лица?
Видно, какая мучительная работа идет в мозгах: со
стариками разобрались, они скоро уйдут, а вот что
делать с детьми? Милейший министр
здравоохранения и социального развития,
застенчиво клоня голову к бумагам, вносит
предложение: упразднить детских врачей, а там и
всю педиатрию.
Кажется, от одного обнародования таких планов
страна должна взорваться. (Тем более после
Беслана, после недавней трагедии с красноярскими
детьми!) Но вот катнули через прессу пробный шар
про реформу детского здравоохранения – народ
молчит. Один доктор Рошаль против. Никаких
возмущений. Даже на кухнях.
Зато на весь двор через открытые окна слышно:
«Урод, я тебе что сказала?!. Молоко на губах не
обсохло!.. Не реви, зараза!..»
Отчего же мы так упоительно храбры и
бескомпромиссны до жестокости с самыми близкими
людьми? А при этом к власти, окаменевшей в
бесчувствии, мы снисходительны, почти
жалостливы, как к беспомощной старушке. Мы не
находим порой капли великодушия, чтобы простить
собственного ребенка, а власти легко спускаем не
только ошибки, но и преступления.
Что же с нами происходит?
Около дома, где я живу, есть маленький
заброшенный парк. Когда-то он был частью большой
усадьбы. Во время войны здесь разместили
госпиталь. С тех пор в парке остался одинокий
обелиск в память об умершем от ран танкисте. За
несколько дней до нынешнего 9 Мая я шел вечером
мимо парка, вижу – у памятника погибшему
танкисту возятся дети, совсем малыши. Решил
подойти поближе, сказать, что негоже играть на
могиле.
Подошел и вижу с изумлением, что дети убирают
слежавшуюся прошлогоднюю листву, выбирают из
первой травы окурки и пивные пробки, чистят
ладошками запылившуюся гранитную плиту. И делают
все это так дружно и азартно, что я тут же
попросился в эту компанию. Меня радостно приняли,
и я стал из брошенных веток вязать что-то вроде
метелки. При этом я не сомневался, что дети
работают под началом взрослых, хлопотавших вдали
у костра. Вслух я посетовал: «Такое хорошее дело
вам поручили, а ни лопаток, ни грабелек не дали...»
– А нам никто не поручал, мы сами! – сказал
сероглазый Сережа, разговорчивый и открытый
мальчишка шести с половиной лет.
Его младший брат Андрюшка добавил: «Спасибо, что
вы нам помогаете, а то все взрослые мимо идут...»
А взрослые и правда шли мимо нас с собаками.
Сережа взял у меня метелку и стал выметать
окурки. Убравшись в оградке, мы присели на
корточки у обелиска и стали разбирать еле видную
надпись на плите: «Герой Советского Союза
командир танка лейтенант Николай Кретов. 1909 –
1942».
Заговорили о войне. Семилетняя тихая Леночка
вспомнила, что о Великой Отечественной ей
рассказывала бабушка, которая была тогда
маленькой. Сережа, насупившись, сказал: «Сейчас
тоже война. Терактами нас бомбят...»
Тут от группы взрослых отделилась молодая
женщина. Помахивая бутылкой пива, она
неуверенной походкой направилась к нам. «Мама!»
– обрадовались Сережа и Андрюша.
Когда она подошла поближе, Сережа похвастался:
«Нам дядя помогает!»
«Хорошие у вас дети», – сказал я. Женщина
улыбнулась и потрепала по голове прильнувшего к
ней Андрюшу. «А мы тут отдыхаем. – Она махнула
рукой в сторону костра. – Шашлычок, то-се... Не
хотите?»
Я отказался. Женщина одобрительно кивнула:
«Правильно... А я вот еще и курю. Выхожу на балкон
покурить и думаю: что же я делаю?.. А ведь когда-то
в церковь ходила, Андрюшку вон вымолила. Они у
меня крещеные. У Сережки, правда, крестик
потерялся недавно. В кино обронил. Я его дома так
лупила, так лупила...»
– За что? – не выдержал я.
– Так это же крестильный крест, вот и лупила.
Сережа, слушая этот разговор, будто испугался,
что я собираюсь ругать его маму, и горячо
бросился на защиту: «Дяденька! Она на работе
устает... такая нервная... вот и била. Потом мы
побежали с ней в кино, а крестик мы нашли. Вот
он...»
Сережа запустил руку за пазуху, раскрыл сжатый
кулачок – на ладони лежал маленький крестик.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|