ПОЛИТИКА ОБРАЗОВАНИЯ

Все справочники на экзамене должны быть разрешены
Потому что нечестно учить на уроках одному, а на экзаменах спрашивать другое

Милослав Александрович Балабан – человек, чье значение в становлении нового российского педагогического сознания трудно переоценить. Его парадоксальные и вместе с тем фундаментальные и точные идеи поддержаны творческим педагогическим сообществом. До последнего дня своей жизни Милослав Александрович был человеком смысла и человеком, страстно верящим в то, что подлинная, а не административно-фальшивая реформа российского образования не только необходима и возможна, но и неизбежна
То, что школа может и должна передавать детям знания, а дети могут и должны эти знания усваивать и выдавать по требованию, – это, настаивал М.Балабан, даже не навязчивая идея, а болезнь, похожая на манию величия. Болезнь, в основе которой лежит непонимание того, как устроено и как в принципе формируется и функционирует человеческое знание. Иными словами, обыкновенная неграмотность, возведенная в ранг основного педагогического принципа школьного обучения…
Важнейшее условие для перехода от школы учебного знания к школе настоящего образования, настаивал Милослав Александрович, – изменение философии этой школы. Но чтобы изменилась философия, вовсе не надо проводить какие-то головоломные обучающие семинары. Достаточно создать организационные условия для появления у учителя совершенно нового педагогического опыта.
Например, позволить ученику пользоваться на экзаменах любыми учебными пособиями, энциклопедиями, справочниками, тем более что ни одна инструкция этого и не запрещает. И тогда любому учителю станет очевидно: проверять, что и в каком объеме запомнил ученик, – глупо. Вкладывать знания в детские головы одиннадцать лет – бессмысленно. Потому что предметом проверки на таком, «открытом», экзамене будут не знания, а способность учеников к эффективному информационному поиску (искусство “функциональной грамотности” по Балабану), анализу и использованию полученной информации.
Но открытый экзамен – не самоцель. Это, по мнению Балабана, единственный реальный способ изменения всего педагогического процесса. Чтобы подготовить к такому экзамену, педагогу придется учить детей вдумчиво читать, использовать справочную литературу и мультимедийные средства, задавать вопросы и находить на них ответы, отстаивать собственную позицию и уважать мнение других. А это и есть те качества, которые являются важнейшим показателем образованного человека в современном понимании этого слова…

Даже по наследству не передаются

Что обычно проверяется на экзамене? Овладение якобы переданным школой знанием. Но, как показал еще Дьюи, готовое (то есть уже выработанное и информационно закодированное) знание нельзя передать. На самом деле у каждого человека знание возникает как функция от своего собственного опыта. Каждый человек располагает только тем знанием, которое возникает в его индивидуальном опыте, в том числе опыте знакомства с какой-то информацией.
Чтобы сохранить видимость успешного преподавания и успешной учебы, учителя заставляют запоминать, а ученики стараются запомнить тексты учебников: формулы, законы, определения, описания, таблицы и другие знаковые системы. При этом все стараются, как могут, сделать обучение очень полезным. В учебниках любого предмета полно задач прямо “из жизни”. Например, в арифметике есть задачи про яблоки, про копание земли, про наполнение бассейнов и про прочие полезные вещи; в химии и физике учат, как правильно определить состав вещества, в каких пропорциях нужно что-то смешивать, до какой температуры нагревать, какую силу приложить к гвоздю, чтобы он вошел в доску (по формуле второго закона Ньютона). Географы дают очень важные сведения о границах стран и континентов, о населении городов и стран, их экономике; учителя иностранного заставляют учить слова и “темы”… А дети это все проходят и сдают. А потом почему-то никак не могут вспомнить столицу республики, решая кроссворд, и немеют, если вдруг встречаются с иностранцем…
Почему же выученные нами учебные знания отказываются работать у нас в голове и исчезают из нашей памяти с такой удивительной скоростью?
Для начала давайте разведем понятие “память” и тот психический инструмент, который позволяет защищать рассудок от перегрузки информацией, поступающей в него непрерывно по всем каналам.
Человек непрерывно бомбардируется информацией, поступающей к нему из внешнего мира. Однако чаще всего это такая информация, которую нужно учитывать только “здесь и сейчас” (камешек на дороге, идущего навстречу человека, выбоинку на лестнице, чье-то выражение лица, сюжет фильма или книги – одним словом, все, что происходит вокруг). И если бы вся эта информация оседала в сознании, не забывалась человеком, в его голове очень скоро образовалось бы немыслимое месиво, неспособное к сколько-нибудь успешному функционированию. Именно для этого и существует на самом деле память, отсеивающая всю несущественную информацию и создающая возможность для восприятия информации новой: так перистальтика кишечника очищает его для восприятия новой пищи.
Однако в школе память из органа физиологично оправданного забывания превращается в орган… патологичного запоминания. Вы знаете, до каких размеров принудительным кормлением увеличивают желудок гуся? Кажется, в тридцать раз. Что-то аналогичное делает школа с памятью отличников. Если ты не отличник, у тебя есть шанс выйти из школы с малоповрежденной памятью. Но соображаем-то мы, думаем и решаем насущные, в том числе и технические, задачи, вовсе не обязательно обращаясь к памяти. Для этого у нас существует другой инструмент – разум, сознание, соображение, которые развиваются в основном за счет того, что также условно называется опытом. В той мере, в какой опыт разных людей совпадает, их знания оказываются одинаковыми – таблица умножения, популярные стихи, цитаты и песни... Но это не потому, что их когда-то каждому загрузили в память и они там сидят, как в мешке, откуда мы их извлекаем в готовом виде. Они появляются там в результате индивидуального опыта встречи с соответствующими текстами. И, так же как слова родного языка, они вовсе не хранятся в памяти в виде заученных форм, а каждый раз словно порождаются заново нашим сознанием в ситуациях, когда требуется умение мыслить, соображать, ориентироваться в проблемной ситуации, делать выбор…
Однако как раз эти способности, столь важные, чтобы быть хорошими специалистами и просто жить, отнюдь не развиваются на тех уроках, где память вынуждают заглатывать бесконечные тексты и формулы. Наоборот, истинный смысл школьного обучения заключается в том, чтобы приобрести опыт – опыт обращения с учебниками и словарями, компьютерами и приборами, формулами и чертежами, образами и абстрактными понятиями… Только в этом опыте и появляются те реальные знания, которые сопровождают человека по жизни. Но это не знания, искусственно выученные, а знания, опытно созданные. И смысл урока не в том, что он всем “дает знания” (одинаковые на всех), а в том, что он дает возможность развития личного опыта, когда каждый ученик получает свое: друзей или врагов, умение ловко лгать или отстаивать свою правду… А смысл программного материала сводится к тому, чтобы простимулировать развитие особо важного в жизни опыта – опыта обращения со знаковым материалом (от текстов и картинок букваря до текстов и графиков в разных учебниках), то есть опыта поиска и осмысления знаковой информации.
Последнее я бы и назвал функциональной грамотой.
И если исходить из элементарной логики, именно это умение и надо проверять на экзамене.

Только опыт и общение позволяют что-то узнать

“Но разве мы не передаем знания в общении? И разве не на этом строится опыт человеческой цивилизации? – возражают мне. – И разве не передается ребенку в раннем детстве как знание сам язык?”
Нет, основа цивилизации вовсе не передача знаний, а опыт общения. И язык у ребенка вырастает в ходе общения с другими, а вовсе не передается ему как готовое знание. Каждый из нас овладел родным языком как органом общения, накапливая опыт общения, а не “знания о языке”. Причем даже норма (правильность) речи каждого из нас вовсе не передается извне информационно, а формируется в личном опыте наблюдения того, насколько совпадает-несовпадает твоя речь с речью других.
Информационная передача знаний бессмысленна. Можно лишь поставить человека в такие условия, когда он проживет какую-то ситуацию и решение какой-то проблемы станет его личным опытом и знанием. Можно помочь личному опыту собеседника, помочь ему стать в какой-то точке более подробным. И если эта подробность оказывается чем-то значима в его жизни, у него может появиться знание, связанное с этим опытом.

Навязчивая идея правильности, или Мания правоты

Еще одна сторона хронического заболевания школы – догматизм мышления, твердая уверенность в существовании абсолютных истин на все случаи жизни, в том, что ответ ученика должен быть единственно правильным. Но он может быть правильным или неправильным в зависимости от точки отсчета!
Приведу пример: программа по истории для представителей разных национальностей. Как ни перекраивай информацию о периоде татарского ига, само его название будет вызывать у русских и татар разные эмоции. Впрочем, во всех науках (от физики и химии до социологии) существуют плохо совместимые теории по самым фундаментальным проблемам. Каждая из них претендует – и не без оснований – на статус правильной и потому самой важной для обучения. И чтобы не требовать от ученика и студента декларации о правильности того или иного взгляда, нужно просто несколько иначе сформулировать экзаменационный вопрос. Например: что говорит такой-то учебник или автор о татарском иге, квантовой механике, социализме и т.п.? При таком условии опыт учащихся станет намного богаче, а сформированные (но не “полученные”!) ими знания – реальнее и объемнее.
Сегодня все зависит от того, в чьих руках интерпретация понятия “правильно”. Если учитель декларирует некую правильность, правильно будет отвечать тот ученик, кто будет повторять именно эту версию без запинки и уверенным тоном, а многие (особенно рассудительные) ученики будут получать при этом довольно слабые оценки. То же самое относится и к письменным работам, где всякий поиск нового пути решения предложенной задачи может приветствоваться одним учителем и пресекаться другим. А ведь от ребенка в нашем веке потребен не просто правильный или быстрый ответ, а свой собственный подход к проблеме. Как соединить это со школьной традицией точного воспроизведения заданного образца?
Даже у математика далеко не все решения одинаковы: иногда можно легко придраться к описке, а в другом случае поставить положительный балл за интересный ход рассуждений даже в нерешенной задаче.
Оценка, ориентированная на выученные знания, так и устроена. Согласно официальной норме тройка (“удовлетворительно”) ставится тогда, когда ученик “владеет всем программным материалом знаний, но при их употреблении допускает какие-то ошибки, которые сам исправить не может”. Четверка – то же самое, но “...допущенные ошибки исправляет по наводящим вопросам экзаменатора”...
Но такая казуистика позволяет, получив любой ответ, который отличается от формулы учебника, выставить либо двойку (считая эту формулу “очень важным знанием”), либо пятерку (считая учебник неудачным, устаревшим, а ученика – оригинальным, прилежным, заслужившим снисхождение и др.). Это и есть тот самый произвол, с которым мы все свыклись.
Пока “правильно – неправильно” будет единственным критерием решения предложенной ученику задачи, от такого произвола избавиться не удастся.
Именно правильность составляет основную трудность всякого экзамена и ей посвящается львиная доля учебных занятий. А вот если правильный вариант не нужно помнить, а можно просто найти в подручном материале, память перестает быть главной заботой учебного процесса и экзамена, а дети начинают свободнее и продуктивнее соображать – и не только на экзаменах.
Технически это можно сделать, лишь изменив режим экзамена на полностью свободный от любых запретов в обращении к справочной и учебной литературе. Тогда оценивать придется не правильность запоминания, а оперативность (по времени), оригинальность (по содержанию) и многие другие характеристики ученика, которые школа толком не развивает в погоне за мифическими “знаниями”.

Ложь и правда точной науки

“Но ведь точные науки потому и “точные”, что синус одного угла всегда один и тот же и кислота реагирует со щелочью всегда по одному и тому же сценарию”, – можете возразить вы.
Действительно, как же быть с точными науками? Неужели и там вся информация относительна?
Пабло Пикассо как-то сказал: “Искусство – ложь, говорящая нам правду”. Наука – одно из таких искусств, создавших для себя искусственные построения в виде очень условных (и поэтому вполне “однозначных”) исчислений, начиная с буквенных и цифровых алфавитов и кончая понятиями типа “синус” или “щелочь”. Если учесть этот достаточно тривиальный факт (старательно замалчиваемый школой), то можно увидеть, что однозначность точных наук касается лишь операций над условными элементами исчислений. Они достаточно техничны, и поэтому с такими вычислениями легко справляется компьютер. Живые представления людей неизбежно многозначны и индивидуальны. Даже таблицу умножения каждый представляет себе по-своему. И пользуется ею на свой лад. Запомнить и держать наготове сотню формул таблицы умножения мало кому удается, а вот десяток своих, личных формул-реперов почти все имеют наготове, прибавляя или отнимая какие-то числа.
Одна журналистка задала мне очень показательный вопрос: “Соединение кислоты со щелочью всегда дает соль и воду … или воду и углекислый газ… не помню… Но важно, что золото или чернозем из этого не получится. А вы предлагаете это каждому понимать по-своему?”
Характерно, что поставленный вопрос подтверждает: у спрашивающей есть свое личное, и притом довольно размытое, представление об этом разделе курса химии. Это и есть тот уровень истины, который ей сообщила “ложь искусства” химической науки, и тот уровень информации, который остался у нее (как и у всех нас) после изучения целого курса.
Между прочим, любая хозяйка имеет опыт практического использования этой формулы (даже не зная ее), когда за выпечкой блинов смешивает соду с уксусом. Именно этот опыт и является основой ее знания. Из курса же химии остается лишь слово “щелочь” (особенно легкое для запоминания в связи с тем, что в русском обиходе не так давно использовалось еще не забытое слово “щелок”). А уверенность в том, что из этого никакого золота не получится, пришла скорее всего именно опытным путем.
Педагогу, который десятилетиями втолковывал ребятам факты, цифры, формулы, аксиомы, законы математики и правила грамматики, трудно смириться с мыслью, что мир не так уж четко поделен на правильное и неправильное, черное и белое. Хотя все эти факты, цифры, формулы, аксиомы, законы математики и правила грамматики есть не что иное, как искусственные (а потому условно однозначные) системы исчислений, которых нет в природе. Они придуманы (как всякое другое искусство) человеком для того, чтобы исследовать и описывать то, что не поддается прямому анализу при помощи наших органов чувств, которыми обычно пользуется личный опыт.
Вы знаете, сколько существовало “однозначных” законов физики до Ньютона? Только один – закон Архимеда. И каждый из нас испытывает его действие, погружаясь в воду. Но когда Ньютон придумал несуществующее в природе абсолютно инертное тело, на которое действуют столь же абстрактные “силы”, он создал свое искусственное (а потому и однозначное) исчисление для математического описания механики. Не вредно напомнить, что его главный труд назывался “Математические основы натурфилософии”. Триумф его “небесной механики” (позволившей математически точно описать движение светил) один из нынешних философов назвал самой крупной катастрофой нашей цивилизации. Потому что с этого момента (и на этом строится вся система образования) наука стала стремиться стать как можно более точной и… однозначной.

Черное с белым не равняйте

Особенно интересен в этом плане пример грамматики. Сначала это было лишь подручное средство, чтобы обучать буквенному письму (греч. gramma teckhne – техника письма). Но по мере становления классно-урочной школы условное разделение слов на части речи и члены предложения стало использоваться для исследования и описания самого живого языка. Впрочем, несмотря на все усилия лингвистов, никакой последовательной теории языка пока не получилось. Ведь для его описания используется исчисление, которое было создано не для исследования связной устной речи, а для анализа дискретных (разбитых на буквы и слова) письменных текстов.
“Но есть же бесспорные вещи, которые ребенок должен зазубрить, запомнить, например, что та же самая пресловутая “корова” не пишется через “а”! До очень высоких пределов, где начинается авторская пунктуация, и до тех пор, пока реформа орфографии законодательно не изменит отдельных написаний, относительности мнений быть не может!” – недавно в сердцах возразила мне опытная учительница.
Давайте сначала определим, что такое “грамота”, малой частью которой является орфография.
В основе всякой грамоты лежит техническое изобретение. В данном случае – буквенная (а не иероглифическая или слоговая) письменность, т.е. особый вид кодировки естественной человеческой речи при помощи условных знаков. Для этого речь сначала доводится до своего предела членораздельности (обычно мы пользуемся менее членораздельными ее уровнями), а затем расчленяется на отдельные “фонемы”. Школьное обучение письму пренебрегает этой существенной особенностью письменной речи, которая использует предельно членораздельный вариант. Однако нормальный, сформированный в опыте общения родной язык в разных своих диалектах в неударном положении дает разные звуковые образы. Лишь окающий диалект даст то звучание слову “корова”, которое отражено в принятом (столь же условно) литературном стандарте его написания. В акающем диалекте будет звучать отчетливая “карова”, которую приходится как-то корректировать при помощи дополнительных норм грамоты.
Если этого не делать, а только указывать на то, что есть правильное и ложное написание, создается впечатление, что письменная речь (как правильная) первична по отношению к устной, якобы ее неправильно употребляющей.
Часто учителям кажется, что все эти лишние рассуждения неуместны, они их опускают из экономии учебного времени. Так они невольно создают у ученика чувство вины за то, что он не владеет родным языком. Избавить ребенка от этого вредного ощущения очень просто – нужно лишь указать на то, что в текстах принято писать не так, как у него получилось, потому что иначе может быть путаница. И вопрос не в “правильности”, а в “принятости”.
И как раз “функциональная грамота” – это то, что обеспечивает легкое и умелое обращение с любыми текстами (включая словари) и позволяет толковать природу правил.

А запрягание лошади забыли?

“И все равно есть такие точные вещи, как, например, арифметика. Или география, где факты расположения континентов не зависят от мнения учителя. И потом, человеку просто жизненно необходимо держать в голове ряд полезных сведений, потому что далеко не всегда у него под рукой для решения срочной проблемы окажется ряд книжных полок или подключенный Интернет. Чаще всего их нет, а в экстремальных условиях тем более. И тогда вступает в силу то, что реально человек знает. Все-таки в полярной экспедиции полезно владеть не справочником, а компасом, а под водой не “Энциклопедией моря”, а аквалангом. Не объемом ли эрудиции специалист и отличается от профана? Вы что, считаете, что человек вправе выходить из школы и вуза пустым сосудом, приставкой к компьютеру, приложением к книжке? Но, значит, зубрежка нужна! Значит, натаскивание и тренировка памяти необходимы!”
Замечательное рассуждение. И конечно, справедливое насчет всего того, что относится к большому числу полезных навыков, умений и знаний. Но учить им школа (согласно программе) и не берется. Отчасти по бедности своей, отчасти из-за того же убеждения в необходимости именно передавать знания, а не помогать наращивать опыт, для чего нужны иные, более реальные условия, а не классно-урочные занятия. Почему, например, в рассуждении не упомянуты вождение машины, запрягание лошади, разбивка палатки, первая помощь при переломе и миллион других насущных вещей? Потому что даже если наизусть выучить правило “остановить кровотечение можно, наложив жгут ближе к сердцу”, даже если точно вспомнить его в нужную минуту, оно не поможет остановить кровь из височной вены, не удушив пострадавшего.
Такого рода джентльменский набор оперативных знаний, конечно, никому бы не помешал – ни в полярной экспедиции, ни при пожаре библиотеки или отключении Интернета. Но для их приобретения, вернее, наращивания, как мускулов, ситуацию (запрягание лошади, разведение костра, спасение человека) нужно прожить как опыт. Все остальные глубоко абстрактные, далеко не прикладные сведения, которыми как раз и увлечена школа, как правило, не требуются при пожаре. Они нужны для научно-исследовательских задач, кропотливых расчетов, гипотетических построений, написания диссертаций и проч. И для того чтобы справляться с реальными задачами, необходимо иметь опыт лавирования в потоке нужной информации, представление о ее объеме, о возможности применения, а это и есть функциональная грамотность в обращении с текстовыми источниками. Специалист отличается от профана вовсе не тем, что он помнит содержание каждой лекции, услышанной в институте, а тем, что он свободно лавирует в потоках узкоспециальной информации, способен ее понять, знает, где ее найти и как ей оперировать.
Открытый, честный, свободный – можно называть как угодно – экзамен на функциональную грамоту может иметь эффект спускового крючка: он запустит в действие нормальный механизм социального развития всей системы. И мы избавимся от ранжирования по статусу. Вместо этого появится очень нужная диверсификация по способностям и склонностям.
Изменения в структуре экзамена повлекут за собой изменения в содержании учебных занятий: школа должна будет больше беспокоиться о том, чтобы создавать ученикам условия для приобретения нового опыта, а не условия для запоминания текстов. А школа, ориентированная на память головы, постепенно будет уступать место школе, ориентированной на деятельность опыта.

Милослав БАЛАБАН

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"