КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ТАНЦ-КЛАСС
Шарфик, сорванный апрелем
Большой театр восстановил знаменитые
балеты Леонида Мясина
Зачем нам Мясин? Алексей Ратманский
задался этим вопросом после того, как кто-то из
солистов заявил: «Я считаю, что балетам Мясина не
место на сцене Большого театра». Ответом на один
вопрос стал другой: «Разве не качество – главный
критерий?»
Какой может быть судьба человека, посвятившего
себя классическому танцу, не имея для того
достаточных данных? Маленький шаг, коротковатые
и кривоватые ноги (танцуя, он вынужден был
подшивать под трико узкую полоску меха). Это
судьба неудачника. Но только не для Леонида
Мясина. Его имя известно и почитаемо во всем мире.
Меньше всего – на родине.
Коренной москвич, ученик Горского, по окончании
Московского училища он был принят в труппу
Большого театра. Смолоду выработав совершенную
классическую технику, больше всего тем не менее
ценил опыт, полученный в Малом театре. В школьные
годы Мясин участвовал в драматических
спектаклях, выходя на великую сцену рядом с
великими актерами. В 1914-м восемнадцатилетний
танцовщик оказался в Русском балете Дягилева.
Все это вместе взятое и определило в дальнейшем
дух и стилистику созданий Мясина-хореографа. Он
работал по 15-17 часов в день, ненавидел общество,
не уделял внимания детям. И с чего это его сын
Леня, в честь знаменитого испанца прозванный
Лоркой, выбрал балет? Ведь выступал же он как
драматический актер в пьесах Шекспира и Жироду.
Но все-таки решил танцевать. А затем и ставить.
Сын и наследник следит за реконструкцией балетов
Леонида Мясина во всем мире. Сам восстанавливал
их. Для представления в Большом театре Лорка
Мясин предложил три одноактных балета разных
эпох и стилей.
«Треуголка» на музыку де Фальи – блестящая
стилизация в духе фламенко по мотивам пьесы
Аларкона – создана в 1919 году в содружестве с
Пикассо. Быть может, самый знаменитый и, без
сомнения, один из самых сложных балетов Мясина.
Взявшись за постановку, хореограф в течение
нескольких месяцев путешествовал по Испании. Он
напитался ее соками, они перебродили в нем,
обратившись в терпкое искристое вино. Артисты
Большого, кажется, тоже побывали на том пиру, да
вот только по усам текло, а в рот не попало.
Традиция характерного танца утрачена. Что уж
говорить о танце, столь изощренном. Тут бы общий
рисунок воспроизвести. Не до мелочей. Однако эта
стилистика вся в мелочах, вся в пленительных
нюансах. По одному повороту кисти, положению
пальцев вы безошибочно отличите индийский танец
от испанского, узбекский от грузинского и все их
– от классического балета. Мелочь, кажется. Но
без нее не рождается чудо. В Большом театре чудо
не родилось. Кроме того, в «Треуголке» есть и еще
один подводный камень – ярчайшая
индивидуальность самого автора. О виртуозности,
какой-то вихревой заразительности и своеобычии
его танца можно судить и сегодня. Достаточно
посмотреть, например, английский фильм 1948 года
«Красные башмачки».
Партию Мельника в «Треуголке» артист сочинял для
себя. Но так мог танцевать только он. Повторить
Мясина нельзя. А «Треуголку» сохранить возможно.
Это доказывает опыт хотя бы той же Парижской
оперы. Наследник московской балетной школы и
русской театральной традиции, Мясин был мастером
жанровой комедии, придавал большое значение
эмоциям, тонкой разработке характеров и
актерскому мастерству. Дело за малым. Всего-то
требуется высокий профессионализм и любовь к
своему делу, попросту – кураж. Драйв, если угодно.
Без этого за мясинские балеты и браться не стоит.
За «Треуголку» – во всяком случае. В Большом же
танцуют, точно пылью припорошенные. Ничто,
кажется, не в силах оживить это сонное царство. Не
родился еще долгожданный принц. А родится,
явится, поцелует, взбудоражит – и оживет театр, и
засверкает труппа. Как случилось некогда при
молодом Григоровиче. Да вот незадача: диалектика
– неведомо чья продажная девка – не дремлет.
Новации и достижения былых времен пудовыми
гирями повисли нынче на балетных ногах и умах.
Наглядным пособием этому может послужить второй
балет Мясина.
«Предзнаменования» на музыку Пятой симфонии
Чайковского, поставленные в 1933 году, стали вехой
в танцевальной истории ХХ века. Мясин первым, еще
до Баланчина, предпринял попытку постановки
симфонического балета. Его персонажи – Действие,
Герой, Страсть, Легкомыслие, Судьба и Соблазн. «Я
задумал, – вспоминал хореограф, – избегать
симметричных композиций и передать течение
музыки колеблющимися линиями и формами, как
подвижными, так и статичными. Я решил следовать
движениям симфонии в логическом развитии
хореографических фраз, расширяя их и
перегруппировывая в новые рисунки». Судя по
отзывам и фотографиям, Мясину это удалось. Чего
не скажешь об артистах Большого театра. Им вновь
не дались нюансы формы – на этот раз формы
искусства древних греков, стилистика вазовой
живописи.
Без тончайшего стиля нет балетов Мясина. Хотя
нельзя сказать, чтобы в «Предзнаменованиях» не
видно было стиля вообще. Он есть. И это стиль
балетов Григоровича. Без внутреннего оправдания
и истинного порыва от него остался лишь
размашистый, точно засохшая скорлупа, шуршащий
пафос, обращающий танец едва ли не в самопародию.
Создавая московскую версию, Мясин-младший
позволил себе еще одну вольность. Заменил
костюмы Андре Массона на новые. Их автором стал
престижный российский кутюрье Игорь Чапурин. Как
особое достижение преподносился тот факт, что
кристаллы для костюмов Чапурина предоставлены
компанией Swarovski. Но все это скорее рекламный трюк.
А что же на деле? Массон не случайно облачил
героев балета в хитоны. Создавая гармоничное
зрелище, Мясин сообразовывал физику античной
драпировки и пластики. Впрочем, если учесть, что
от этой стилистики сохранилось немного, подмена
струящихся складок усеянным гламурными
блестками трико не так уж и важна.
Последним номером программы стало «Парижское
веселье» на музыку Оффенбаха – опус 1938 года.
Ей-богу, нужен особый талант, чтобы превратить
парижское кафе в эдакий «Гамбринус». Это все
равно что судить о французском вине, зная толк
лишь в портвейне «три семерки». А какая
прелестная должна бы быть вещица. Шлейф
ненавязчивых духов. Легкое вино. Газовый шарфик,
сорванный апрелем с плеча парижанки. А в конце –
стыд и гордость Парижа – зажигательный канкан.
Должен бы быть…
Когда Большой балет воистину «по-большому»
плюхается на шпагат, вспоминаешь: а ведь прав, ох,
прав Ратманский.
Разве не качество – главный критерий?
Наталия ЗВЕНИГОРОДСКАЯ
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|