ТОЧКА ОПОРЫ

Прагматичный Талапин
Ему бы расти вверх, а он – вглубь

Лозоплетение и компьютер

Александр Николаевич Талапин, заведующий Елабужским районо, родом с сибирского тракта. Мужчина самостоятельный, чувствуется, что из вольных. Он часто приговаривает “абсолютно точно”, сжимает кулаки, радостно смеется. Хотя, казалось бы, чему радоваться? Детей в школах все меньше и меньше, половина колхозов вымерла.
Но это с одной стороны. А с другой…
Заехали в село Танайку, которому четыреста лет. В кабинете директора школы Анны Ильиничны Шумиловой висит огромная, во всю стену, карта сражений Гражданской войны. Заказывали в лучшие времена ленинградскому художнику, а колхоз, ныне лежащий в руинах, оплатил. Ну зачем им теперь эта карта в раме?
Село – в девяти километрах от Елабуги, на берегу Камы. Около воды растет лоза. Из нее дети с седьмого класса плетут корзины. Обычную “рушнушку”, “мутнушку” с двумя перегородками и двумя ручками, “чемодан”, “плетенку”, в которой раньше возили навоз…
Начальник районо Талапин тоже плетет.
– Вот такую я могу, – говорит, – а такую – нет, руки не позволяют. Тонкая работа требуется…
– Вначале выпаривают, – объясняет мне здешний преподаватель предмета “технология” Николай Александрович Малов, – кожура сходит с прута, и он гнется, а не ломается…
Самое интересное, что объясняет он это, сидя у компьютера, стоящего в мастерской рядом с лозой и корзинками. Подобного соединения деревенских традиций и современных технологий я еще не встречал. Школьники не только перенимали опыт у дедушек с бабушками, но и искали в Интернете – технологию заготовки, технологию плетения… Ребенок делает проект корзины, в нем написано, как рассчитывать длину прута, указаны последовательность операций, экономический эффект, сбыт…
– А есть сбыт? – спрашиваю я.
– Есть, – говорит завроно-умелец. – Заказывают на селе. И на рынок выйти можно – под ягоды, под грибы, под овощи некрупные, под фрукты. Пользуется спросом.
– Где?
– В Елабуге…
– Да и в селе тоже, – замечает директор школы, – кочегару надо заплатить, так я говорю: сделай-ка мне корзинку рублей на тридцать-сорок…
Я не спросил, откуда, от бабок или из Интернета, виды плетения: простое, шахматное, двумя прутами, четырьмя, веревочкой. Материалы используются разные.
– Дуб и клен – на поделки, – объясняет начальник отдела образования, – на ручки, топоры, очень крепкая порода и красивая фактура. Липа идет на кадушки, бочонки под мед. Осина тоже годится под соленья, под огурцы. Ель – декоративная, отделочная. Лиственница – уникальная, на этом дереве стоит Питер, заводы на Урале, оно крепче железа: опоры мостов, сваи в воде практически не разлагаются, становятся как мореный дуб. Орешник идет на черенки, плетение, удилища, пихта – на колодцы, она смолянистая…
Я удивляюсь: заведующий Талапин объясняет как профессионал. Директор школы смеется: “Он все знает: как дом ставить, как печи класть…”
– Я же родился в деревне, – поясняет Александр Николаевич, – здесь, в Танайке, учился. А когда в школе директором работал, приходилось нанимать человека. А чтобы нанять – надо же самому уметь. Учитель все должен уметь…
Можно поспорить. Но из одиннадцати средних школ района выходят в Интернет… одиннадцать. И каждая что-то свое плетет. При том что электричество на селе пошаливает, связь грешит. Но…

В каждой средней школе – филиал ДЮСШ с хорошим оснащением, инвентарем. Три четверти школьников занимаются в спортивных секциях, выступают на городских и республиканских соревнованиях, много разрядников, есть кандидаты в мастера. В каждой деревне физкультура и спорт организованы по-своему. Заезжаешь в глухое татарское село, а там рядом с мечетью новенький спорткомплекс. А неподалеку от Елабуги – сельский филиал спортшколы в клубе. Вечером приходят взрослые – поиграть в волейбол, теннис, помериться силами в национальной борьбе.
Уже и в основных, девятилетних, школах появляются спортивные филиалы.
– Эти дети, – говорит Талапин, – наверняка вредных привычек иметь не будут.
Лоза с компьютером. Спорт для каждого. Пришкольный участок и заготовка овощей как показатель (конкурс проводят) эффективности учебно-воспитательного процесса. Ну уж… Да, да, показатель, смотрите, объясняют мне: три рубля на питание учащихся дает государство, три с половиной рубля родители доплачивают, а два с половиной – за счет школьного участка. И сто процентов детей кормят в школе. Получается, что огород – показатель изобретательности.
В итоге складывания лозоплетения с компьютером, спорта с огородом получаем главную линию школы, которую ее директор сформулировала так: “Чтобы сельские дети не отстали в развитии, чтобы школа реализовала себя…”

Улица Купцов первой гильдии

Село стоит на слиянии двух речек: Кривуши и Танайки.
– Почему Кривуша, понятно: вон петляет змейкой, – пояснил Талапин. – А о Танайке легенды есть. Одна – что татарский эмир, танай, разбил здесь шатер. Вторая – что село основано новгородскими ушкуйниками, а название села – прозвище их атамана. Ушкуйники – это же разбойники были, многие русские села по Каме ушкуйские…
К селу пристраивается поселок, почти сливающийся с городом, так что менталитет полугородской, полусельский.
– Смотрите, – показывает Талапин, – в огороде один лук! Нет картошки!
Тем временем мы подъезжаем к пойменным лугам национального парка “Нижняя Кама”.
– Тут и скот пасут, и дичь водится, норка, бобер, тетерев, лиса, изредка кабаны заходят из Удмуртии, – рассказывает завроно.
– Чувствуется, – говорю, желая ему потрафить, – вы охотник.
– Нет, – отвечает, – просто знаю свои места…
Кривуша – протока Камы. Один берег крутой, другой пологий, много плесов. Есть остров, под которым семнадцать метров гравия, но жители отстояли, не дали разрабатывать, сохранили заповедную зону.
– О, какие барашки, вот она, Кама, – показывает он мне реку, о которой я только со школы знал, что она впадает в Волгу, а та – в море.
– Переплыть можно?
– Можно… Мне было четырнадцать лет, возил солярку. Раз налил бочки соляркой, лошадь на берегу оставил и переплыл. А обратно – сил-то нет. Нашел рыбачка. “О, я тебя видел, уже цепь отвязал на всякий пожарный”. – “Дяденька, у меня бочки с соляркой!” Перевез… Течение сильное, меня унесло, наверное, километра на два.
– Вроде не так уж широко, – говорю я.
– Это кажется, а когда до середины доплывешь… Сильная река, – сжав кулаки и как будто восхищенно говорит он, – мощная…
Берег теперь поделен на части и отдан частным бригадам, которые ловят чехонь, красноперку, густеру, леща, жереха, судака, щуку, налима, сома здоровенного, килограммов под шестьдесят… Соединяется Кама с Волгой под Казанью, в Каменном устье, а теплоходы идут снизу, от Астрахани, и сверху, от Перми. Раньше в Елабуге не останавливались, что там смотреть? А теперь едут и к Шишкину, и к Дуровой, и к Цветаевой – в небольшом городке девятнадцать музеев. Две художественные школы выставляют на пристани пейзажи. Иностранцы здорово покупают, приговаривают: “О, Шишкин!”
Иваном Ивановичем Шишкиным, художником-пейзажистом, елабужцы гордятся больше всего. Это его родные места. Здесь он написал свои знаменитые картины. Был он сыном елабужского городского главы, который хотел, чтобы отпрыск пошел по купеческой линии. Впрочем, отец знаменитого художника Иван Васильевич был не только купцом, но и членом-корреспондентом Московского археологического общества, открыл Ананьинский могильник, являлся автором первой печатной “Истории города Елабуги”. А сын пошел по художественной линии, стажировался в Германии, где, к слову, был известен не как художник, а как борец.
– Крепкий был, – радостно засмеялся заведующий роно…
Чувствовалось, что ему хочется показать нам все в этом удивительном городе.
Вот идем на улицу Купцов первой гильдии. Елабуга была капитальным купеческим городом. В начале прошлого века здесь на десять тысяч жителей имелось 600 купцов, среди них двенадцать миллионщиков, сохранилась даже улица с таким названием. Наиболее известная династия купцов Стахеевых поставляла хлеб в половину губерний России (у торгового дома “Стахеев и сыновья” было двадцать пароходов и двести барж) и в Европу. Судя по многим, на удивление хорошо сохранившимся строениям, это был цветущий город. Еще не везде имелись мощеные дороги, но электростанция инженера-механика Стахеева действовала с 1902 года, горел свет в здании училища.
Освещение шло вровень с просвещением – во многом благодаря благотворительности. В той России она была не редкостью, но уездный город Елабуга особенно славился меце-
натством. Практически все соборы, церкви, монастыри, гостиницы, пансионы в городе и уезде строились и содержались на средства елабужских купцов. Династии Гирбасовых, Черновых, Ушаковых увековечили свою память постройкой в городе ремесленного и городского училищ, училища для слепых, школ при богадельнях, трех земских школ, женской гимназии…
Всего лишь уездный город.
– У-у, сейчас я вам покажу такое… – загорается Талапин.
Уникальное, самое красивое в Елабуге здание, построенное в начале века Глафирой Федоровной Стахеевой, – епархиальное женское училище, учительский институт, теперь – Государственный педагогический университет. По внешнему виду не уступает лучшим европейским. Сто лет зданию. Какие окна! Каков фасад! Тут хочется преподавать…
– А эти липы, – говорит Талапин, – ровесники училища. Липа долго растет…

Ландшафт – это воспитание

Ошибся – музеев в Елабуге не девятнадцать! Двадцатый находится в профессиональном лицее № 79 (по-старому – ПТУ) сельскохозяйственного направления. Музей небольшой, но замечательный. Из него я узнал, какие профессии давало ремесленное училище, созданное на средства купцов Грибасовых в 1888 году (их родословная находится в музее, а правнучка до сих пор живет в Елабуге). Актуальные профессии конца девятнадцатого столетия: каретник, столяр, кузнец, экипажник (кто специализировался на выездных экипажах). Для поступления в училище требовалось: возраст не менее 13 лет, “крепкое здоровье и сложение”, свидетельство об окончании начальной школы. Обучение было платным, но умеренным, продолжительность – три года.
Науки, теория занимали 12 часов в неделю, работа в мастерских, то есть практика, –
41 час.
(Замечу в скобках, перед нами столетний образец того, что в Голландии именуют и сегодня практической школой, гордясь ею как национальным достоянием. Сей опыт утерян нами в начале прошлого века.)
Много утеряно, что видно из экспозиции ремесленного музея. “Плитка половая ушков-
ская” – в давние времена за ней в Елабугу обращался итальянский губернатор. Рецепт утерян. Уксус, без которого главу города, отца художника Шишкина, не пускали в Петербург. Рецепт утерян. Знаменитые елабужские пряники…
Впрочем, традиция того училища утеряна не совсем. В его стенах (кое-что от здания сохранилось) подготавливают конкурентоспособных специалистов. Тогда требовались каретники, а в советское время, как объяснил директор училища № 79, – парикмахеры, потом всех обрили, и понадобились повара, хозяйки усадеб… Сегодня спрос на техника-механика – специфического российского умельца, востребованного в сельской местности. Для этого в лицее есть малая и большая техника, 250 га земли… Через училище проходит каждый пятый елабужский учащийся, и руководитель районного образования Талапин собирается направлять туда сельских школьников.
– Некоторые еще ждут, что вернемся к старым временам, – говорит он, – но я полагаю, что дармовщины больше не будет. А здесь можно бесплатно получить профессию. Я говорю, задумайтесь, ребята…
В Елабуге вся социальная структура сохранилась. Приют, инвалиды, общество слепых, психоневрологический интернат – все осталось. Училище культуры, педагогический университет, двадцать музеев…
Поэтому живется, работается совсем по-другому. Это, может быть, незаметно, как воздух.

А Талапин все ходит с нами по Елабуге, не надышится. Привел на самое высокое место, откуда видна панорама города. Мечеть. Хлебный городок, где грузили зерно. Рыбные промыслы, мыловарные, кожевенные, товары возили далеко по Каме…
Потом привез к башне, остаткам древнего булгарского города, и заставил подняться на сколько-то – запамятовал – ступенек.
– История этой башни уходит в глубину веков, – рассказывал Талапин как заправский гид. – В восьмом веке тут был монастырь. Ведутся споры: православный или языческий… Кама уходит влево, здесь валуны, и монахи, или жрецы, указывали морякам, как обогнуть камни. Говоря современным языком, это были монахи-лоцманы или бакенщики. Кто не хотел платить – налетал на каменные быки… Кама здесь поворачивала, сильная, мощная… А башня эта называется “Чертово городище”, она с подземными переходами. В детстве мы это место с фонарями исследовали. Ландшафт, влияние ландшафта и образа жизни на человека – это воспитание, – неожиданно выдает вслух Талапин формулу, которую я вывожу в педагогике всю жизнь.
Село, где родился, – рассказывает он по моей просьбе, – называется Колосовка. Сибирский тракт, возили каторжников, один сбежал и основал село. Места дикие, такие высокие “релки” – полые бугры между оврагами – не проникнешь… Материнская брусчатка – екатерининская…
Легенды разные. Есть Быков лог (бабушки помнили – бык сразился с медведем и забодал). Широкий лог, Покров лог… Гремячий ключ – на месте гаражей стояла деревня, ее город поглотил, а был и есть Гремячий ключ – за минуту можно набрать десять ведер… Это родник – мощный, мощнейший, я таких не видел, – говорит Талапин. – Пастухи опивались до смерти – вода холодная, ледяная…
Мы едем в село Юраш, расположенное на границе с Удмуртией. Мимо Оленьего рога – большого оврага с овражками-ответвлениями, поросшими дикими яблонями, орешником. Едем по сибирскому тракту, ныне асфальтированному.
Можно по-разному относиться к освоению. Русские селились вдоль рек – Котловка, Покровка так и остались. Они истинные ушкуйники, до сих пор народ неспокойный. А татарские селения – глубже…
– Не всем просто живется, но поля засеяны, – замечает Талапин.

В деревне Анджелы Дэвис

Приехали в татарское село Юраш. Дети здесь воспитываются на классическом русском языке и пишут грамотнее, чем дети из русских семей (те тоже вроде читают Пушкина, но диалект – никуда не денешься).
Колхоз “Юраш” как был сильным, так и остался, сохранил производство, даже увеличил. Связь со школой, которая поставляет колхозу работников, не прерывается. Инфраструктура – детсад, медпункт, магазин, почта, клуб, мечеть – нормальная. Живут здесь около восьмисот человек, полтораста детей.
Ну есть некоторые национальные особенности. Пьют меньше, что связано с исламом и устоями татарской семьи, которая подчиняется отцу, мужу. Школа не борется со средой, а опирается на традиции и сдерживает негативные явления. Не сердцевина мироздания, но нормальный, передовой форпост культуры…
Нас повели в музей и провели небольшую экскурсию. Селу 350 лет, и от этой истории остался не только кистень – палка с набалдашником, подвешенным на железной цепи, – оружие ушкуйников. Учебная программа “Древо жизни” охватывает 16 поколений – от Айдагона, Атнатола, Дасая, Бинтимира Кэрима. Таких имен сегодня и не найти…
Дети составляют свое древо и знают не меньше семи колен. Поговорили с учителями, как можно ориентировать на профессию, род деятельности (обратите внимание на словосочетание), учитывая профессиональные и жизненные судьбы предков. Завуч школы со мной согласилась: “У меня все в роду бухгалтеры. Я филолог, но веду, кроме того, делопроизводство…”
Программа “Древо жизни” начинается с начальных классов: узнают историю села, осваивают игры дедов. В средних классах переписываются с выпускниками, изучают ремесла. А старшеклассники образовали научное общество “Эрудит”, проводят маленькие исследования – топонимика, диалектизмы, экология…
Познакомился с учительницей, которая сама написала работу, соотнесла русский язык и татарский. Очень большая разница в звуках и буквах (в татар-
ском, например, нет “ё”, нет шофёра, лифтёра, хотя в жизни есть). А из татарского в русский язык пришли слова “башлык”, “балык”, “башка”, “сундук”, ну конечно, “сабантуй”…
Согласилась со мной (вернее, с моим добрым знакомым, якутским ученым и педагогом Н.А.Бугаевым), что национальную школу надо строить не по предмету, а по способу мышления и деятельности.
Бояться изолированности не стоит, жизнь все равно берет свое. Обучаются по-татарски, а экзамены сдают по-русски – так захотели дети. “Почему?” – “Потому что надо сдавать в вуз на русском. Они прагматичные…” – засмеялся Талапин.
Музей основала председатель сельсовета Наиля Фазлидхметова, яркая женщина с очень выразительной внешностью – жесткими черными кудрями, за что в деревне ее зовут Анджелой Дэвис. Наиля много лет работала школьным директором, а уйдя в сельсовет, передала школу своему ученику. Поэтому какие проблемы могут быть между властью и образованием на этом уровне? В хозяйстве все специалисты свои, в школе – свои… Несколько человек стоят в очереди на занятие вакантной должности школьного техперсонала. С высшим образованием, могли бы найти работу в другом месте. Но они, объясняют мне, хотят здесь – родительский дом, устойчивость быта, друзья.
Мы идем по школьному полю, и руководитель районного отдела образования Талапин со знанием дела отмечает: “Помидоры высажены рано – пережили морозы. А если бы позже посадили – не выдержали бы. Но почему так часто посадили? Когда реже – обдувает ветром, лучше”. Подошел, посмотрел внимательней. “Нет, хорошие помидоры, хорошие…”
Почему он так многое знает и умеет – рано умер отец. Остался за старшего. Все – родом из детства…

На прощание я спросил Александра Николаевича Талапина: что сейчас происходит в школе? Инерция процессов 80-х? Откат? Возврат к прошлому? Школа, как известно, – модель общества. Иногда странная (как всплески общественного интереса к образованию, глубокие школьные реформы, которые происходят в России, как правило, накануне социальных потрясений). Иногда образование немножко опережает общественные процессы, и, приглядевшись к тому, что разыгрывается на пятачке школы сегодня, видишь, что может произойти в стране завтра.
А порой школа, как флюгер, просто зависит от политического ветра и поворачивается, куда он дует… А куда дуют ветры сегодня – видно. “Не будет ли возврата?” – спросил я не президента, не министра, всего лишь заведующего районо Талапина.
Он уверенно ответил: “Нет, возврата не будет”.
И вот как аргументировал свою точку зрения.
– У нас и в советское время, – сказал он, – когда пытались постричь всех под одну гребенку, все равно в каждой школе было что-то свое, особенное. А когда сняли шоры, подумали и начали раскрываться, реализовываться. И теперь, что бы там ни происходило, люди работают в удовольствие, и отнять у них этого нельзя.
Сказал, по-моему, главное, глубокое.
Отнять в процессе очередного передела – и легко – можно внешнее. А вот то, что “люди работают в удовольствие”, отнять гораздо труднее.

Анатолий ЦИРУЛЬНИКОВ
Республика Татарстан

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"