ТЕОРЕМА СОЦИУМА
Как я воспитывал А.Д.
«Великий человек, надежда, украшение и
оправдание человечества» – так автор статьи
говорил о ее герое – академике Андрее
Дмитриевиче Сахарове. Говорил без всякого
ложного пафоса в голосе: настоящий
естествоиспытатель, он вообще не был склонен к
пафосу. Он просто констатировал фактическое
положение академика Сахарова в стране и мире.
Я хочу рассказать о той стороне жизни,
которая хотя и протекала как бы за спиной Андрея
Дмитриевича, но тем не менее имела к нему прямое
отношение. Речь идет о том времени, когда
А.Д.Сахаров после почти 20-летней работы «на
объекте» вернулся в теоретический отдел ФИАНа,
где я тогда работал.
В нашем отделе была небольшая партийная
организация. В тот год я был парторгом отдела.
Приглашают меня на заседание парткома ФИАНа,
усаживают в конец длинного стола, за которым
сидят члены парткома, и секретарь парткома,
сидящий на противоположном конце, говорит:
– Расскажи нам, как ты намерен строить
воспитательную работу с академиком Сахаровым.
Я спросил, в каком отношении его надо
воспитывать. С Андреем Дмитриевичем я был тогда
еще почти не знаком, хотя и видел его, и слышал его
сообщения и замечания на семинарах отдела, и мы
здоровались при встрече.
Интересно было видеть, как относились к нему
участники семинара. В то время лишь немногие
знали его в лицо. И нередко бывало так, что в ходе
доклада Андрей Дмитриевич задает вопрос, потом
другой, потом высказывает замечание – и дальше
докладчик глядит только на Андрея Дмитриевича, и
кажется, что и говорит главным образом для него,
хотя обстановка на семинаре достаточно вольная и
другие участники тоже высказываются во время
доклада. А после окончания семинара докладчик
начинает выяснять, кто был этот глубоко
понимающий человек…
Я успел прочесть его работу «Размышления о
прогрессе, мирном сосуществовании и
интеллектуальной свободе». Она тогда
передавалась из рук в руки. Помню затрепанную,
рассыпавшуюся на сгибах стопку машинописных
листков. К стыду своему, должен признаться, что я
эту работу тогда не оценил. Я прочел и подумал:
«Все правильно, я со всем согласен, хотя
некоторые предложения представляются
неосуществимыми». Мне было тогда невдомек, что я
понял и принял все с первого раза потому, что
Андрей Дмитриевич прекрасно обо всем написал.
На мой вопрос, в чем надо воспитывать Сахарова,
ответа не последовало. Я тогда сказал, что у нас в
отделе регулярно проводятся политинформации и
работает философский семинар. Вот и хорошо,
сказали мне, вот пускай он и ходит на
политинформации и на семинар. А один член
парткома сказал:
– Ты ему поручи сделать доклад на философском
семинаре.
Другой член парткома сказал:
– Ну, ты ляпнешь, так ляпнешь. Как ему поручить,
откуда ты знаешь, что он будет говорить?
Итоги дискуссии подвел секретарь парткома:
– Ладно, ты доклад ему не поручай, но пусть он
ходит.
Я приступил к воспитательной работе с академиком
Сахаровым. На политинформации, правда, я его не
приглашал – на это у меня хватило ума после того,
как я прочел его «Размышления». На философский же
семинар он сам приходил на те доклады, которые
ему были интересны, а потом потерял интерес и
перестал ходить. И как раз тогда меня вызвали в
дирекцию. Ну, думаю, сейчас будут ругать за то, что
Сахаров не охвачен идеологической работой.
Но в дирекции мне предложили ознакомиться с
письмом, которое Андрей Дмитриевич адресовал
Брежневу, Подгорному и Косыгину. В письме речь
шла о необходимости демократизации советского
общества.
Заместитель директора высказал две претензии к
академику. Во-первых, есть опасность, что письмо
может попасть за границу и там будет
опубликовано. Во-вторых, когда Сахаров переходил
в ФИАН, директор поставил ему условие: если
Сахаров будет выходить с какими-либо заявлениями
за пределы института, то только с согласия
директора.
– Ты с ним об этом поговори.
Мне теперь трудно понять, почему я должен был
говорить обо всем этом с А.Д.Сахаровым. Если
дирекция имеет к нему претензии, пусть она и
выясняет, а не поручает это дело мне. Но тогда я
считал, что поручение нужно выполнить.
Мы договорились встретиться за полчаса до
семинара на втором этаже. Я и сейчас помню, как он
шел мне навстречу по коридору – высокий,
доброжелательный. Он меня выслушал и сказал:
– Это письмо уже опубликовано в Америке. Я не
пересылал этого письма за границу. Но я так и не
получил ответа. Тогда я стал давать почитать его
друзьям и знакомым, письмо переходило из рук в
руки и, возможно, ушло за границу. А если вас
спросят в парткоме, как же все-таки письмо попало
за границу, то вы им ответьте – это очень
убедительный ответ, – что недавно был закрытый
пленум ЦК и там Брежнев делал доклад о трудовой
дисциплине, и этот доклад на третий день был
опубликован в «Нью-Йорк таймс». Вы им так можете
ответить, это очень убедительно, и они больше не
будут спрашивать. Теперь относительно того, что я
нарушил обещание, которое дал Д.В.Скобельцыну, –
договоренности не было. Но как раз в данном
случае, когда я это письмо писал, у меня какие-то
формулировки не получались, мне не нравились, и я
пошел к Дмитрию Владимировичу просить совета,
как лучше написать. Но он письмо смотреть не стал
и помочь мне отказался.
Меня поразило чувство полной внутренней свободы,
которое, мне кажется, объясняло и его
независимость, и его мужество. И конечно,
бросались в глаза его доброжелательное внимание
и вежливость.
Еще я его спросил:
– Андрей Дмитриевич, насколько я знаю, это не
первое ваше письмо руководству. Получали ли вы
ответы?
Он сказал:
– Я ни в какой форме пока ответа не получал. Но
это меня не удивляет. Я долго размышлял перед тем,
как написать руководству, и, по-видимому, они
теперь думают, как лучше мне ответить.
На самом деле к тому времени он уже получил
убедительные ответы на свои письма – он был снят
с работы в том секретном институте, где
проработал около 20-то лет, его высказывания об
общественной жизни полностью замалчивались у
нас в стране…
Борис БОЛОТОВСКИЙ,
доктор
физико-математических наук, ФИАН
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|