ТЕОРЕМА СОЦИУМА
Страх
Надежда МАНДЕЛЬШТАМ, жена великого
поэта, оставила воспоминания – проницательную и
беспощадную книгу о самых страшных временах в
истории нашей страны.
Беспощадную не только по отношению к власти и ее
идеологии, но и к себе и людям своего круга, не
сумевшим противопоставить идеологии
мировоззрение.
У человеческой щепки, даже самой
заурядной, есть таинственная способность
направлять поток. Щепка сама захотела плыть по
течению и лишь слегка обижалась, когда попадала в
водоворот. Каждый из нас в какой-то степени
участвовал в том, что произошло, и открещиваться
от ответственности не стоит. Мы были абсолютно
бессильны, но при этом легко сдавались, потому
что не знали, что нужно защищать.
Роковыми были 20-е годы, когда люди осознали не
только свою беспомощность, но еще превознесли ее
и объявили устаревшим, смешным, нелепым всякое
интеллектуальное, нравственное, духовное
сопротивление. Оно стало признаком отсталости –
нельзя сопротивляться неизбежному: исторический
процесс детерминирован, как и состояние
общества. Всякий член общества представляет
собой единицу, щепку, каплю в бесконечном
множестве таких же капель, создающих
коллективное сознание.
В ХХ веке открыли коллективное сознание,
снабдили его чем-то вроде кристалликов,
нейтральных к добру и злу, и предложили куче
клеток, организованных в человеческое общество,
плыть в общем потоке вслед за победителем.
Победителем является тот, кто уловил общие
тенденции истории и сумел их использовать. Как
известно, наши хозяева умели предсказывать
будущее, пользуясь не кофейной гущей, а научными
методами, а также действительно действенным
методом устрашения и расправы не над виновными
или сопротивляющимися, а над кем попало, чтобы
другим было неповадно.
В литературе и в живописи попискивали о праве на
эксперимент, о мысли не заикнулся никто.
Добровольный отказ от мысли датируется 20-ми
годами. Что, собственно, было отстаивать? Мысль
зашла в тупик еще в 10-х годах. Охваченные ужасом
мыслители в предчувствии катастрофы искали
выход и предлагали тысячи негодных рецептов – от
культа женщины до культа семьи, от превращения
людей с высшим образованием в язычников,
буддистов, теософов или козлов с позолоченными
рожками… Зачахнувшая мысль могла возродиться
только после кризиса тяжелой болезни, диагноз
которой еще не поставлен. Чтобы поставить
диагноз, надо подвести итоги полувекового опыта.
В этом состоит основная и первая задача. Если она
будет правильно решена и жизнь на Земле
сохранится, есть надежда на возрождение мысли.
Пока не осмыслено прошлое, никаких надежд питать
не следует. Они не оправдаются.
На подступах к тридцать седьмому году
Мандельштам написал стихотворение: «…неначатой
стены мерещатся зубцы, а с пенных лестниц падают
солдаты султанов мнительных, разбрызганы,
разъяты, и яд разносят хладные скопцы…»
«Неначатая стена» свидетельствует, что он
сознавал эфемерность всяких целей. В самом
начале 30-х годов он как-то сказал: «Почему мы
должны умиляться пятилеткам? Если б кто-нибудь из
знакомых вдруг взбесился и стал отказывать себе
во всем, украшая квартиру, скупая пишущие машинки
и унитазы, мы бы на него наплевали…» Целый народ
не живет, а только выполняет планы. В этом есть
что-то подозрительное… Чем лучше выполнялись
планы, тем хуже жилось: зубцы уже виднелись, а
стены-то не было. Слово «солдаты» в этих стихах
показывает, что именно строевая, псевдовоенная
аналогия навязла в те годы на зубах. Это
подтверждается словарем наших газет и
постановлений. Внимание Мандельштама
сосредоточено на жертвах «мнительных султанов»
и на их невыносимой разобщенности. Они
уподоблены каплям, на которые разбивается вал:
«разбрызганы, разъяты»…
Хорошо, когда человек способен отстоять свою
внутреннюю свободу. Труднее всего это было не в
период страшной расплаты, а пораньше. Когда еще
казалось, что все может наладиться и
очеловечиться. Я говорю о поразительной глухоте
и немоте 20-х годов – после окончания Гражданской
войны до раскулачивания. Сужу я не по себе –
молодость, особенно у женщины, глупа и
бессмысленна. Все кругом меня было лишено мысли и
сердца. Мандельштам, сильный человек, молчал, как
и Ахматова. Хорошие люди, вроде Тынянова,
занимались мелким изобретательством. Пастернак
сочинял поэмы. Все самоутверждались и, как
актеры, играли придуманную для себя роль.
Внутренний голос был заглушен победой «нового» и
настоящим духовным кризисом. Такого кризиса не
представить себе, если не вспомнить, что те
немногие, к кому вернулась свобода, исцелились
благодаря страху. Это относится к таким, как я,
слабым людям.
Мы когда-то признались друг другу с Ахматовой,
что самое сильное чувство, которое мы испытали,
сильнее любви и ревности, сильнее всего
человеческого, – это страх и его производные –
мерзкое сознание позора, связанности и полной
беспомощности. Пока существует ощущение позора,
ты еще человек, а не раб.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|