КНИГА ИМЕН 
ИМЕНА ЭТОЙ СТРАНИЦЫ:
Дмитрий Карбышев (1880–1945)
Василий Нефедов (1922–1993) 

Страницы, стершиеся на сгибах

О знаменитом генерале-фортификаторе, его жене и детях

Документ, сохранившийся в семейном архиве

«Доверяю жене моей Лидии Васильевне Карбышевой получить гонорар от
Госвоениздата за заключение по переводу “Эволюция германских вооруженных сил”.
7 июня 1941 года»

7 июня – пройдет только две недели, и германская военная машина продемонстрирует венец своей «эволюции», обернувшись из объекта научного исследования в жестокого врага.
7 июня – день, когда генерал-лейтенант инженерных войск Дмитрий Михайлович Карбышев уехал из Москвы в командировку на западную границу. В командировку, из которой он уже не вернется.
Когда он уезжал, жены не было дома. Она навещала в Ленинграде старшую дочь Елену, Лялю, та пошла по стопам отца, выбрав стезю военного инженера. Училась на фортификационном факультете Высшего инженерно-технического училища ВМФ – единственная девушка на все училище.

Страница первая

«Я бы очень хотел, чтобы вы с мамой сами приехали и
посмотрели бы здешние края. Мама об этом давно мечтает…»
(Из письма Д.М.Карбышева детям. 9 июня 1941 года. Минск.)

Здешние края – времена детства Лидии Васильевны, ее юности. Ее отец служил начальником небольших железнодорожных станций близ Орши и Барановичей
На фотографии начала века запечатлена семья в полном составе: отец, мать в парадном платье с кружевами и семеро детей. В центре, полуобняв отца, стоит красивая девушка. Приподнятые волосы подчеркивают безупречно правильный овал лица. При первом взгляде на нее кажется, она пришла из чеховских пьес. Но всматриваешься и понимаешь: нет, это не Чехов, это раньше, раньше – Лиза Калитина, Елена из «Накануне»… В открытом взгляде – готовность к поступку.
На снимке Лиде Опацкой шестнадцать лет. Жизнь поначалу складывалась как у обычной уездной барышни. Гимназия, работа в земской управе, частные уроки… Но началась мировая война, Лида уехала на фронт сестрой милосердия.
Очевидец вспоминал: она не знала страха, земля от взрывов дыбом встает, а ее белая косынка мелькает то здесь, то там. Медаль «За храбрость» на Георгиевской ленте ей дали не зря.
А с ней всю жизнь – и детям своим рассказывала – шло мучительное воспоминание о словах одного из солдат: «Сестричка, только кишки мои не забудь!»
Сохранилось несколько коротеньких ее писем с фронта, и в одном – фраза: «Чуть не попала в плен».
Очевидец, запомнивший ее бесстрашие, стал ее мужем.
Когда-то брат, служивший с ним, написал домой: у нас два капитана; один бегает за всеми женщинами, за другим, напротив, все женщины бегают. Этот «другой» был выпускник Николаевской военно-инженерной академии, участвовал в строительстве крупнейшего западного бастиона – Брестской крепости. Был не только образован и знающ, но и весьма обаятелен. И ко всему герой Порт-Артура.
– Ваша мама обманула меня, – жаловался он, смеясь, спустя много лет детям. – Чтобы соблазнить, прикинулась блондинкой.
В юности у Лидии Васильевны – Лиды Опацкой – были светлые волосы, а с годами стали темнеть; так иногда бывает.
К пяти орденам, полученным ее избранником за войну с японцами, в мировую прибавилась одна из высших боевых наград – орден Св. Анны с мечами и звание подполковника – «за боевые отличия». Едва оправившись от ранения, он снова рвался в район боевых действий.
Война скрестила их судьбы – сестры милосердия Лиды Опацкой и военного инженера Дмитрия Карбышева. Казалось, навсегда.

Страница вторая

«Дорогие мои! Вчера получила посылку. Когда я открыла ее, мне стало так хорошо,
повеяло домом, твоей заботой, мамуся, а я так без нее соскучилась».
(Из письма Елены Карбышевой домой. Ленинград. 27 сентября 1940 г.)

Вспоминая мать, Елена Дмитриевна говорит: «Было две мамы – мама до войны и мама, когда началась война…»
«Мама до войны». Каждое утро ритуал: она пришивает папе к гимнастерке свежий подворотничок, кладет ему в карман чистый носовой платок. Он, уходя в академию, целует ее.
Он преподает сначала в Академии имени Фрунзе, потом – Генерального штаба. После нескольких лет странствий по фронтовым дорогам они осели в Москве. Здесь, в доме на Смоленском бульваре, в той самой квартире, с окнами во двор-колодец, родились младшие Карбышевы – Таня и Алеша.
Ляля запомнила, как их крестили, как драила мама медную купель. Мама вечно что-то чистила, мыла, убирала. Паркет приходил натирать полотер, но маме хотелось еще навести блеск суконкой, отец останавливал ее: «Мать, мы провалимся на второй этаж!» Он всегда называл ее «мать», а она его – «Дика». Ди-Ка – Дмитрий Карбышев.
Лидия Васильевна была верующей. В столовой висели иконы, потом их перенесли в спальню – видимо, подальше от чужих глаз.
Лялю с ранних лет мама научила молиться на ночь. Дети наблюдательны. «Папа, мы с мамой молимся, а ты почему не молишься перед сном?» Он улыбнулся: «Я молюсь, когда ты спишь».
Он сам всегда работал много и допоздна. Детям, вспоминая его, трудно представить отца просто сидящим в кресле. Всегда за письменным столом. Над картами, конспектами лекций, рукописями. Когда в плену фашисты многократно – и безуспешно! – пытались склонить его к сотрудничеству, их привлекало не только то, что он генерал, но и крупнейший ученый-фортификатор, чьи работы были известны во всем мире.
И мама всегда была в работе. Всегда поднималась раньше всех. Иногда за вечерним чаем, устав от дневных хлопот, она не выдерживала, веки смеживала дрема. Тогда отец потихоньку клал ей в ладошку кусочек сахара или конфету…
О себе она заботилась мало. Никакой косметики, впрочем, есть лица, которым косметика и не нужна. Никаких украшений, серег, колец (только обручальное с именем «Дмитрий» носила до смерти). Никакого особенного внимания к собственным туалетам.
Зато Тане, едва та стала подростком, платья уже шила портниха. Ляле перед войной где-то купила заграничные чулки – паутинку, немыслимую роскошь тех лет. Ляля обновила их, когда пошла в Большой на «Евгения Онегина». С мамой. А папа, как помнится детям, любил оперетту, модную тогда песенку «Сулико». И всегда с удовольствием слушал по радио Рину Зеленую.
И характеры у них были разные. Папа – живой, динамичный, мама – ровная, сдержанная. Папа – яркий, остроумный собеседник, маминого голоса во время застолий не слышно – ни громкого голоса, ни громкого смеха.
Она никогда не акцентировала на себе внимания. «У нас в семье был диктат папы», – сказала Елена Дмитриевна. И тут же поправилась: нет, не диктат. Признанный авторитет – да. Самозабвенность в чувстве к нему – да. Стремление не огорчить его, не сделать больно.
«Ангел-хранитель нашего дома», – говорил о жене Дмитрий Михайлович. Может быть, этот образ подсознательно родился у него еще в далекие годы мировой и Гражданской, когда она всегда старалась быть рядом с ним, словно своим присутствием оберегая его.
Она и потом не научилась быть спокойной во время его командировок. Собирая в дорогу, всегда клала в чемодан маленькую – со спичечный коробок – иконку. Когда-то в юности этой иконкой благословила Дмитрия Михайловича мать, и Лидия Васильевна свято верила, что материнское благословение должно оберечь его.
Лидии Васильевне муж при всей его привязанности к детям казался иногда слишком максималистом. Она переживала, когда старшая дочь засиживалась за учебниками за полночь. А он считал: так и надо. Только подкладывал картон на мраморную поверхность стола, за которым занималась Ляля, чтобы не было холодно ее рукам.
Лидия Васильевна не противилась решению старшей дочери стать военным инженером, но пришла в полное смятение, когда Лялин факультет из Москвы вдруг перевели в Ленинград. Можно было бы перейти на другой факультет и остаться дома, но для Дмитрия Михайловича это было исключено: сама выбрала факультет, так мечтала о нем – теперь иди до конца.
Все сокрушения Лидии Васильевны были напрасны: ее «домашняя девочка» прекрасно освоилась на новом месте, выполняла все строгие предписания училищного режима. Оказалось, она прекрасно сходится с людьми. И училась по-прежнему отлично.
Лидия Васильевна приезжала в Ленинград несколько раз. Последний – в июне 41-го года, за день до отъезда мужа в командировку. Он, как всегда, провожал ее. Поезд тронулся, а Дмитрий Михайлович, вспоминала она, все стоял на перроне…
А потом в Ленинград пришло письмо:
«9.6.41. 14.00 (он всегда в письмах ставил время с точностью до минут).
Здравствуйте вам, как говорят в Минске, Ляля и мама!
Поместили меня в лучшей гостинице, в лучшем номере: две огромные комнаты (спальня и кабинет), ванна и прочее… просто повезло. Сейчас сижу в кабинете и пишу вам письмо. Вид у меня, как у Льва Толстого, когда он писал «Анну Каренину», очень серьезный… Ну, Лялюшка, сейчас 14 часов 9 июня. Ты, вероятно, страдаешь на экзамене. Я усердно о тебе думаю, причем так настойчиво, что пятерка обеспечена.
Я постригся, помылся, подшил чистый воротничок, почистил сапоги – одним словом, все в порядке. Кругом зеркала, а там ходит какой-то молодой, симпатичный генерал. Как бы я хотел быть на его месте!
Как мне хочется поскорее поехать в поле, на ветерок, на солнышко, на свежий воздух! Надоело сидеть в кабинете. Пишите, мои детки, адрес телеграфирую дополнительно…»

Страница третья

«Мамуся, ты, наверное, сейчас очень волнуешься. Успокойся, дорогая, все будет хорошо.
Будь спокойна и храбра, как во время Мировой войны».
(Из письма Елены Карбышевой. Ленинград.
22 июня 1941 года.)

С первого часа войны, когда фронты были еще так далеко от Москвы, в их дом вошло предощущение смертельной опасности. Адреса недавних писем Дмитрия Михайловича были адресами военных сводок.
– Ну что ты устраиваешь переполох, – пыталась успокоить Лидию Васильевну Ляля, когда та сообщила о своем намерении немедленно перевезти детей с дачи. – Подожди, вот приедет папа и вместе перевезете.
Но дни шли, а он не приезжал. Он никогда не брал с собой ключей. Не взял и на этот раз. И дома все прислушивались, когда же раздастся в дверь характерный его стук – его не спутаешь ни с чьим другим.
Почта принесла письмо, написанное за несколько дней до войны, в котором он предполагал, что еще неделю пробудет в Гродно. В Гродно теперь шли бои.
Известия станут запаздывать уже не только на дни. На четвертом году войны придет письмо от учителя Лычковского, который видел Д.М.Карбышева в июле 1941 года под Минском. О дальнейшей его судьбе он ничего не знал.
Неизвестность. Надежда. Слухи. Жив, ранен, попал в окружение… «Окружение» – одно из новых страшных слов, которые принесла в жизнь многих людей война.
23 июля вместе с семьями сослуживцев мужа Лидия Васильевна с детьми уехала в эвакуацию в Свердловск.
Летом сорок второго вернулись в Москву. Знакомый подъезд, лестница, этаж, а дверь – будто не дверь их квартиры. Исчезла медная табличка «Д.М.Карбышев», которую Дмитрий Михайлович прибил, когда они поселились здесь. Оказалось, домработница, оставшаяся в квартире, поддавшись панике, что вот придут немцы, сняла ее и закопала во дворе. Немцев давно отогнали от Москвы, но прибить табличку она не спешила, может быть, рассуждала и так: ведь Дмитрия Михайловича нет и неизвестно где…
Лидия Васильевна не могла успокоиться, пока табличка не была найдена, откопана и водворена на место. Она и сейчас на двери квартиры, в которой уже многие годы живет семья Татьяны Дмитриевны Карбышевой.
Издалека казалось, что в Москве будет легче, чем на чужом месте. Но легче не стало. Все те же метания: неизвестность, слухи. «Не жизнь без папы, а не знаю что, – жаловалась Таня в письме старшей сестре. – И где он запропал! Мама совсем измоталась. Стала похожа на мумию».
Семьям без вести пропавших денег не полагалось. Лидия Васильевна решила стать донором. Таня бурно протестовала. И в старые времена мама не отличалась здоровьем, перед войной перенесла серьезную операцию. А уж теперь!.. Но она все-таки пошла сдавать кровь. И упала в обморок.
Чем дальше шло время, тем более зловещий смысл приобретало слово «окружение». Спустя долгие месяцы оно могло означать либо гибель, либо плен.
Н.В.Крисанов, начальник инженерных войск 38-й армии, весной сорок третьего сообщал в письме жене, что взят в плен бывший надзиратель лагеря «для военнопленных» в Хаммельбурге: «Я его сам до-
прашивал, чтобы выяснить, не знает ли он генерал-лейтенанта Карбышева. По внешности, которую я ему описал, он вспомнил одного пленного… Ему создали особые условия, положенные пленному генералу, он отказался от них, ел то, что давали другим пленным. За ним приезжали из Берлина, обещали генеральский чин германской империи. Но от всех благ, которые ему предлагали, он отказался. Пленные в лагере считали его своим руководителем, и вскоре командование вынуждено было перевести его в другой лагерь. Любаша, пока эти сведения нельзя считать достоверными. Я еще приму все меры, чтобы уточнить их. Но я этим данным верю. Именно таким и представляю себе Дмитрия Михайловича».
Н.В.Крисанов не ошибся. Речь действительно шла об его учителе, генерале Карбышеве. Как окажется, Хаммельбург был лишь одной точкой, одним звеном в длинной цепи фашистских лагерей, которые пришлось пройти Дмитрию Михайловичу. Цепь оборвется в конце войны – февральской ночью сорок пятого в Маутхаузене.
Весной сорок пятого Ляля с отличием закончила училище. Когда-то отец к каждому экзамену на сессии присылал ей телеграммы: «Вижу “отлично”». Это была придуманная ими игра: он заранее видел «отлично» в ее зачетке. И никогда не ошибался. Какой бы праздник был для него сейчас! Будет? – еще надеялась она.
Той же весной сорок пятого с золотой медалью окончила школу Таня. Потом придет черед Алеши. Все эти годы без отца они жили так, как если бы завтра он вернулся.
Заместитель уполномоченного Совета Министров СССР по делам репатриации генерал-лейтенант Голубев не решился на разговор с Лидией Васильевной. Он пригласил Лялю. Положил перед ней папку. «Читай. Как сказать маме, решишь сама».
В папке лежали листки с английским текстом и перевод.
«Мне осталось жить недолго, поэтому меня беспокоит мысль о том, чтобы вместе со мной не ушли в могилу известные мне факты героической жизни и трагической гибели советского генерала, память о котором должна жить среди людей. Я говорю о генерал-лейтенанте Карбышеве…»
Это было заявление Седдона де Сент-Клера, майора канадской армии, узника Маутхаузена, которое он сделал в госпитале Бешамот, в Англии. Он свидетельствовал о мужестве, проявленном Карбышевым в плену, его необычайном авторитете у военнопленных, силе духа вплоть до последних, трагических минут: «Я вспоминаю о нем как о самом большом патриоте, самом честном солдате и самом благородном человеке, которого я встречал в жизни».
«Это только одно из многих свидетельств, – сказал Голубев. – Передай маме, мы будем готовить материал на представление Дмитрия Михайловича посмертно к званию Героя Советского Союза».
Указ был подписан 16 августа 1946 года.

* * *

Лидии Васильевне предстоит увидеть Маутхаузен – место гибели мужа. Предстоит мысленно и душой пройти его крестный путь. До конца жизни у нее на кровати на шнурке висела та маленькая иконка, которую она обычно клала в чемодан Дмитрию Михайловичу, собирая его в дорогу. Иконка, почему-то оставшаяся дома в июне сорок первого.
Ей предстоит прожить вдовой целую жизнь – тридцать лет. Когда она умерла, в кармане ее халата нашли стершееся на сгибах письмо – последнее письмо мужа, в котором он писал, что еще неделю пробудет в Гродно…
Война свела их, война и развела.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"