ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N44
ФОЛЬКЛОР 

“Мяу, мяу, коси траву!”

Это покажется странным, но жизнь среднерусской провинции была глубоко поэтична. Судя по произведениям Некрасова, крестьянин или небогатый обыватель изо всех сил тянулся к творчеству, в первую очередь литературному. Поэт мечтал о временах, когда русский мужик “Белинского и Гоголя с базара понесет”.
А между тем русский мужик слагал свои произведения, ничуть не уступающие и “Мертвым душам”, и ядовитым пассажам “неистового Виссариона”. И уж по крайней мере нравственно его произведения были гораздо чище – это факт.

В городе Вифлееме,
На реке на Ердане,
На камени на Латоре
Спала Пресвятая Богородица.
Спала и почивала,
Свово Спаса-дитю –
Предвечна Бога –
В ясной ночи из утробы дожидала,
Привиделся ей сон страшен и грозен,
Егда являлся Спас многомилостивый:
“Будто я Исуса носила,
Понося его, без болести крестила,
С Иваном Крестителем крестила,
С бабушкой Саламанидой одевала,
В пелены белые пеленала,
В шелковые поясья повивала,
На горе на Серафиме
Вырастало тут дерево велеко,
Дерево кипарисно прекрасное,
На том дереве явился крест –
Чуден-пречуден и злачён-презлачён.
На этом дереве, на этом кресте
Христа Исуса распинали,
Его кровь в чашу сточали,
Эта кровь – вода святая:
Слепым на зрение,
Хромым на похождение,
Убогим на здравие,
Рождающим женам – вспоможение.

Слышал ли ребенок эту песню? Ну конечно, слышал, и ее слова были первейшими словами, которые ребенок слышал в своей жизни вообще. Поскольку, по владимирской традиции, такую песню пела бабка-повитуха, принимая роды. С этого момента начиналась жизнь столь любезного Некрасову простого мужика.
Его жизнь в искусстве?
Возможно, и так.

* * *

Вскоре за рождением – крещение. Родителям и в голову-то не могло прийти ребенка не крестить. В те времена воцерковленность была делом каждого (особенно в русской провинции), а дети умирали очень часто. Родственников гораздо больше беспокоила не смерть как таковая, а смерть до крещения, нехристианская смерть.
Естественно, с этим обрядом не затягивали, не дожидались, пока дитятко войдет в разум и само выберет себе религию – буддизм, к примеру, или же мормонство. Крестить тащили сразу же после рождения, при этом в Судогде еще и натощак, до первого кормления грудью.
В церковь же младенца провожали с трогательной песенкой:

С гуся вода,
С тея, мал младенец,
Сойди худоба,
Все скверные слова!
Подите уроки (в смысле пороки. – А.М.)
На чистые поля,
На буйные ветра,
Во темные леса!
Спаси, Господь, и помилуй
Раба-младенца от встрешного-
поперешного,
От ношных-полуношных,
Денных-полуденных,
От зверья всякого
И от лихстья челэческого!

А по возвращении из церкви обязательно встречают нового христианина хлебом-солью, кладут на печь и приговаривают:

Родной, приходи,
Дите соприми,
в домовине укрепи!
Господи, благослови новое чадо в доме
видать.
Во имя Святой Троицы и Миколы Угодника
И всех святых. Аминь.

Так заканчивался первый день жизни владимирца. День, надо сказать, весьма насыщенный событиями.

* * *

А, ладушки-ладушки!
Где были? У бабушки!
Что ели? Кашку!
Что пили? Бражку!
Бражка сладенька,
Кашка масленька,
Бабушка добренька!

Какая кашка? И при чем здесь бражка? Младенцу-то и года не исполнилось!
Ничего страшного. Все это – впереди. Пока же главное, о чем поют прекрасному новорожденному, – о том, что ему надо спать. Неудивительно. Ест, ползает-гугукает и отправляет свои прочие потребности младенец сам, без понуканий. А вот спать, шельмец, отказывается. Ну ничего, найдутся аргументы.

Баю, баюшки, баю! –
Нет ли местичка в раю,
Хоть на самом на краю?
В раю ангелы поют,
К себе дочку зовут:
Ты поди, малютка, к нам,
Мы отоприм светлый рай,
Пустим деточку вперед,
Пусть сама дитя идет.
Богородица и Мать –
Уложи малютку спать!
Ты спокой-ат ли, спокой,
Глазок ангельский прикрой,
Ты поспи-ка, посыпай
И спокой другим давай!
Как и сон-ат, и дрема
У Машеньки в головах.
Сон ходит по сенюшкам
И дрема по новыим,
Они ищут колыбелочки Машенькиной,
Где бы, где бы мне найти,
Колыбель Машенькину найти? –
Все я норки призошла –
Колыбели не нашла.

Если не подействует такая песенка, в ход может пойти что угодно. Что это там проскочило? Кот? Сойдет, пожалуй, и кот:

А, коток, коток, коток,
Коток беленький,
Хвостик серенький!
Как у котика-кота
Постелюшка хороша,
А у Ванюшки мово
Есть получше твово.
Ходит котик по лавочке,
Носит котик бараночки,
А кошечка отняла
Да Ванюшке отдала!

Странное дело – почему-то именно кошачий образ эксплуатировался в колыбельных чаще прочих. Не пес, не мышка, не паук, не козочка – да мало ли с чем приходилось сталкиваться малышу в первые годы жизни. Нет, кот – абсолютный лидер.

Ляг, дитя мое, усни,
Угомон тебя возьми!
Будешь Даша умница –
Велика разумница.
Ты поедешь по снопы
На высокой лошади,
На точеных ножках,
На дубовых дрожках.
Дрожки покатилися,
За пень зацепилися.
Даша встала на пенек,
Простояла весь денек.
Пришел серенький коток
Кудреватенький лобок,
Стал он дочку унимать –
Ей конфетки давать.
Уж я серому коту
За конфетки заплачу:
Шубу лисью я сошью
Да на улицу пущу,
На Великий пост
Дам ему я редьки хвост, –
Будет котинька жевать,
В зыбке Дашеньку качать!
Уж как этот ли коток
Повадился в погребок
По сметану, по творог.
Встанешь, Дашенька, от сна,
И поймаем мы кота,
Блудню бить будем с тобой,
Приговаривать, да наказывать:
Не ходи-ка, серый кот,
По сметану, по творог.
Моя Дашенька умна –
Она баиньки легла.
Спи, спи, спи, дитя, усни,
Угомон тебя возьми!

Даже если главный герой колыбельной песни никакой не кот, то хвостатый все равно может возникнуть, словно черт из табакерки, пусть и в эпизодической роли:

Баю, баюшки, баю! –
Не ложися на краю:
Придет серенький волчок,
Схватит тебя за бочок,
Он утащит во лесок
За малиновый кусток,
Там положит на пенек
И разрубит поперек.
Придет кошечка играть,
Будет крепко тосковать,
Станет Ванюшку искать, –
Нужно детке крепко спать.

Впрочем, в некоторых колыбельных всякого зверья имеется с лихвой:

Отдали Дуняшку
Во Нову деревню
В большую семью,
Де много скотины.
Всякой скотине
Все своя фамилья:
Кобыла – Ненила,
Жеребец – Данило,
Корова – Хавронья,
А бычок – Ерема,
Свинья-та – Оксинья,
Боров-ат – Василий,
Ярушка – Дарьюшка,
Баран-ат – Илюшка,
Курица-та – Машка,
Петух-ат – Игнашка,
Он нагонит, потопчет –
Снеси, Машка, яичко.

(Да уж, в скобках заметим, понятно теперь, где истоки российского панка.)

* * *

Перводан, другодан,
На четыре загадан,
Пятьсот судьёв,
Пономарь Гуськов,
Пономарь-то Коська, –
Голубина ножка.
Мели, Емеля!
Дура кривая
В лужу попала,
Водить у нас стала.

А это наш ребенок несколько подрос и приступил наконец к играм со своими сверстниками. Всякая приличная игра же, как не- трудно догадаться, начинается традиционным выбором ведущего, считалочкой.

Отец наш,
Батька ваш –
Курей крали,
В мешок клали.
Кочеток кокнул –
Мешок лопнул,
Куры встали,
Играть стали,
Крупу ели
Две недели.
А на третью пес Додон
Одну взял отсюда вон.

Если, например, родители имели отношение к извозчичьему ремеслу, то это отражалось и в считалочках:

Ехал барин на карете,
Изломалось колесо,
Ванька-кучер соскочил,
С колеса обод стащил,
Стал он втулку разбирать,
Спицы ломаны считать.
Много ль спиц он насчитал:
Ну-ка, смысли, кто попал?

Действительно, не каждый знает, что такое втулка.
И уж конечно сложно было удержаться от издевательства в адрес ведущего. Он как бы становился на ступеньку ниже. Этакий “неприкасаемый”.

Тани, Вани,
Что за вами,
За железными столбами? –
Утка, дудка,
Марья-поповна,
Кум да кума,
Да кубышка вина,
Да “вада” свинья!

“Вада”, конечно, на свинью не обижался. Еще бы – в другой раз он сам прочтет стихотворение:

Шатар-батар –
Шуми, шу...
Сам Топтыгин –
Буки, бу...
Вон, ты ворон –
Биши, биш...
А тебе приходит шиш!

Кстати, если игроки готовились к вполне определенной игре в жмурки, то это оговаривалось и в считалочке:

На постоялом дворе,
Что стоит там на горе,
Там бояре ночевали
И все деньги там считали.
Со двора они съезжали
Да коней своих седлали,
На седельца скоро сели,
В шапке деньги загремели.
Услыхали Ермаки,
Поскидали колпаки,
А один Ермак
Не скинул колпак,
Повалился в овраг.
Кто нашел его – дурак,
Тому и глаза вот так!

Естественно, с последними словами ведущему завязывали глаза. В прочих же играх поступали по-другому.

* * *

А игры эти иной раз напоминают целые поэмы, притом весьма постмодернистского характера. Например, Костромушка. Сама Костромушка, то есть ведущий, который может быть и мальчиком, и девочкой, садится наземь, а другие дети водят хоровод вокруг Костромушки и исполняют песню:

Костромушка-Кострома,
Чужа-дальня сторона!
У Костромушки в дому
Ели кашу на полу, –
Каша масленая,
Ложка крашеная,
Кашу брошу, ложку брошу, –
Душа по миру пойдет!

Затем все наклоняются к Костромушке и спрашивают:
– Где Костромушка?
– В лес ушла, – отвечает Костромушка.

И хоровод возобновляется:

Костромушка-Кострома,
Чужа-дальня сторона,
Зачем в лес забрела?
В лесу частые пеньки, –
Смотри, ногу не сломи,
Нас по миру не пусти!

Снова вопрос:
– Где Костромушка?
И новый ответ:
– В бане.
И опять хоровод:

Костромушка-Кострома,
Чужа-дальня сторона,
Зачем в баню забрела?
В бане редкий полок –
Расшибешь себе носок,
Спину гвоздем расскребешь,
На тот свет скоро пойдешь!

Очередной антракт:
– Где Костромушка?
– Костромушка умерла.
И хоровод:

Умер, умер наш покойник
Ни во среду, ни во вторник.
Его стали кадить,
А он глазками глядит.
Стали кузькой величать –
Он ногами стучать.
Костромушкой величать –
Стал он спину расправлять.
А как стали отпевать –
Он за нами бежать!

Костромушка вскакивает. Хоровод разбегается. Костромушка пытается поймать кого-нибудь из игроков. Кого поймает, тот и новая Костромушка.

* * *

Несколько попроще игра в “Бубен”. Водящий, то есть Бубен, усаживается на землю и читает стих:

Бубен сел на пенек,
Бубен ловит дураков,
Пожалуйте!

После чего вступает хор остальных играющих:

Бубен, бубен!
Сел на бочку,
Продал свою дочку
За нашего князя.
У нашего князя
Трое палаток.
Никто не проскочит!
Коза проскочила,
Хвост переломила,
Бубен порвала,
Нам рассказала.
Бубен озлился,
За нами пустился,
В лужу свалился,
Весь измочился.
Мы убежали –
Языки казали,
Бубен дразнили,
Бегать просили:
Бубен ты, бубен,
Не валяйся в луже,
А беги за нами,
Хватай нас руками!

После чего, как нетрудно догадаться, Бубен поднимается и ловит нового ведущего. А игроки тем временем его немножко подзадоривают:

Бубен, бубен – длинный нос,
Почем в городе овес?
Три копейки с пятаком.
Едет барин с колпаком.
Шире, грязь, идет навоз, –
То наш бубен – длинный нос!

* * *

А впрочем, нет нужды в долгих прелюдиях. В конце концов суть большинства подобных игр сводится к тому, что незадачливый ведущий вскакивает и пытается поймать своих приятелей. Так что “литературную часть” можно сократить. Как, например, в игре в “покойники”.
Ведущий ложится на белую ткань (в “покойники” играют, когда на дворе просушивают свежевыбеленный холст), а другие играющие его отпевают:

Степка-покойник,
Умер во вторник,
В среду поминки,
В четверг сиротинки,
В пятницу на мельницу,
В субботу на работу,
В воскресенье на веселье,
В понедельник на бездельник.
Степка, мертвый, вставай,
Да живых нас поедай.

Ну, дальше все понятно.

* * *

Но стихи сопровождали не только лишь детские игры. Когда начинался дождь, владимирские дети принимались петь такую песню:

Дожжик, дожжик, перестань! –
Я поеду во Рязань
Богу молиться,
Кресту поклониться.
Я у Бога сирота,
Отпираю ворота
Ключиком-замочком,
Красненьким платочком
С аленьким цветочком!

Дождь, разумеется, не слушается, начинает лить сильнее. Это уже становится довольно-таки интересно, и его, напротив, подзадоривают:

Дождик, дождик, пуще, –
Я прибавлю гущи!

Но рано или поздно дождь заканчивается, и в небе появляется яркая радуга. Ее появление встречают таким гимном:

Уж ты, радуга-дуга,
Перебей дожжа!
Кабы дожжик шел,
Я бы лапти плел:
И сестре-то,
И себе-то,
И братишкам
По лаптишкам.

Поводом для стихотворных занятий могло послужить даже стадо коров. Завидев его, дети пели:

Стадо гонится,
Богу молится,
Умывается,
Утирается!

За неимением стада годилась простая улитка:

Улита, улита,
Высунь рога –
Дам конец пирога!

А обрывая ноги пауку (увы, весьма распространенный детский спорт), обыкновенно приговаривали:

Мяу, мяу,
Коси траву!

Существовали и “целебные” стихотворения. Ну, например, от ячменя:

Ячмень, ячмень,
На тебе кукиш,
Чево хочешь купишь!
Купи себе топорик,
Сруби себе головку,
Как маковку.

А уж в сезон купанья, набрав в уши воды, следовало не только прыгать на одной ноге, а декламировать при этом:

Мушка, мушка, вылей воду
На дубовую колоду, –
У нас баня горит,
Огонь нечем залить,
Нам водица нужна
Для тушенья огня!

* * *

И кстати сказать, возникает вопрос. Почему же при такой богатой поэтической культуре губерния (в частности Судогодский уезд) отнюдь не изобиловала профессиональными и состоявшимися стихотворцами?
Причин, видимо, две. Во-первых, дети все же редко сами сочиняли эти песенки и присказки. Их, что называется, передавали из поколения в поколение. Поколение десятилетних – поколению семилетних, например.
А во-вторых, жизнь российской провинции вовсе не располагала к поэтической задумчивости. Тот же десятилетний житель Судогды был уже вовсю приставлен к делу – помогал родителям в торговле или землю вспахивал.
Тут уже как-то не до стихов.

В тексте использованы исследования краеведов девятнадцатого века, изданные Владимирским областным центром народного творчества.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"