ТОЧКА ОПОРЫ

В забытой всеми деревушке…
Отношение к детям и старикам – показатель нравственной температуры страны

Если судить по этому показателю, в Казани по сравнению с Москвой гораздо теплее. Не потому ли здесь практически не увидишь незасеянного поля и вряд ли кому придет в голову требовать закрытия организаций марийцев или чувашей, как в Москве требуют закрытия организаций евреев. Духовное здоровье – сложная категория и, как я вычитал у специалиста в этой области, члена-корреспондента РАО Ф.Ф.Харисова, представляет взаимосвязанные круги – я, народ, земля… Вот на одном кусочке такого круга, в Алексеевском, кстати сказать, русском районе республики, я попытался посмотреть, что с нами происходит. И для этого вначале отправился в ведомство, как раньше говорили, общественного призрения, в сиропитальные дома, богадельни, ну, теперь это называется по-другому…

Дом временного пребывания

«Это наш вход, – показала заведующая, – у каждого приюта должно быть два входа…»
Один – парадный. В него не втиснешь нынешние три миллиона беспризорных России – больше, чем после Гражданской и Великой Отечественной. Около 700 тысяч официально признанных по статистике детей-сирот. Около 900 тысяч имеющих хотя бы одного живого родителя – социальных сирот. И бог знает сколько лишенных заботы и внимания – таких называют скрытыми сиротами. Вот они по одному, по двое входят в непарадный подъезд приюта…
За стеклом отгорожен детский сад. Приют вырос из сада, Ирина Павловна Байкова взяла несколько сотрудников – и перешли в открывшееся новое учреждение. Зачем оно?
В последнее время, объясняет мне заведующая приютом «Забота», дети часто попадают в трудные жизненные ситуации. Их надо адаптировать, эмоционально восстановить. А где это делать? Не все родители готовы отдать ребенка в детский дом. Это не детский дом – это приют временного пребывания.
«Мы объясняем родителям, – говорит заведующая, – для детей это временное пребывание! Чтобы вы прошли курс лечения, выбрались из трудного положения (у некоторых в квартире отключены свет, газ за неуплату). Детей мы поим, кормим, организуем конкурс «Юные дарования», но ни один приют не заменит маму, папу. А родители приходят на праздник, устраиваемый приютом, и удивляются собственным детям».
«И что же дальше?» – спрашиваю я. «Назад, – отвечает заведующая, – мы еще не возвращали». «Так что же тогда значит временное? – допытываюсь. – Сколько же будете их тут держать?» – «Пока не будет в семье все хорошо». – «Когда же это будет?» – «Не знаю», – говорит заведующая, пожимая плечами.
Временно-безвременное…

По уставу в приюте «Забота» могут содержаться дети с 3 до 18 лет. Но по распоряжению главы района берут и с года. Есть две маленькие девочки от разных отцов, мама уже ушла в другую семью, оставила этих, как кукушка, и опять собирается рожать…
Берут и по личному заявлению детей – если ребенок может написать: хочу жить тут – его берут. Мальчик Женя пришел и говорит: «Хочу пожить, мне сказали, что у вас тут хорошо».
Это совсем новая ситуация для нас, объясняла мне заведующая Ирина Павловна, когда ребенок приходит в приют сам.
Процедура такая. Вначале его выслушивают психолог, врач, выясняют, в каком он состоянии. Приходят домой. Иногда оказывается, родители ничего не знают. Для них это новость. Многие теряются. Но некоторые соглашаются. Женина мама согласилась. Не только из-за бытовых трудностей. Некоторым просто не хватает родительской ласки. Не обнимут, не поцелуют, не почувствуют настроения. А я, говорит заведующая, утром подсяду на кровать: «Доброе утро, как спалось?»

Внешне приют не похож на детский дом. Перед сном – кисель с пирожками-гребешками… Игровая комната с мягкими ковриками. Окно выходит на Каму – красиво…
На двадцать (пока) детей – одиннадцать педагогов, два сторожа… Привычки перенесли из детского сада: поцелуют, возьмут на руки. Двухлетняя Настя, когда попала в приют, не разговаривала, а через три месяца «до свидания» говорит, на глазах идет развитие. Персонал подбирали тщательно, чтобы были люди, которые не просто обслуживают. Мы, говорит заведующая, должны дать понять детям, что не все так плохо…
Так возник коллектив – из воспитателей детского сада, который за стеклянной перегородкой, и молодых специалистов – выпускников педучилища, у которых я поинтересовался: была практика? «Нет, они безработные, социальные педагоги…»
Тоже в трудном жизненном положении.
Специальной подготовки к работе в приюте нет. Но это не только тут. Хотя есть государственная программа… У нас в системе образования это правило: вначале крутые преобразования, шумные реформы, а потом – а где учебники? воспитатели? подготовка?
Подготовки к работе в приюте не было, но заявления рассматривали. Практически все друг друга в поселке знают. Говорят, вы, наверное, там хорошо зарабатываете? Нет, так же, как в детсаде. А тут еще и круглосуточно. По сменам. Но работаешь с двумя–четырьмя детьми – кого-то это привлекло…

В Татарстане открылось одиннадцать таких приютов, каждый на три десятка мест. Некоторые работают уже несколько лет. И тоже в помещениях детских садиков.
Нужно ли такое соседство?
Нам это нужно, считает заведующая «Заботы» Ирина Байкова, режим тот же нужен, и сценарии, и рекомендации.
Потенциал нормальной педагогики.
Поэтому у приюта очень тесная связь с садом и со школой, и «Забота» тоже хочет выходить в мир с концертами, потому что и у них есть таланты… Правда, сельские дети из приюта побаиваются ходить в поселковую школу, и приходится вместе думать: как сделать, чтобы дети адаптировались помягче. И кого-то нужно погладить, кому-то помочь раскрыться, а кого-то просто на солнышке отогреть…
Скоро детский лагерь откроется, и здесь, напротив приюта, на пустующих, брошенных землях уже огурцы растут. Это все из программы оздоровления, реализуемой в республике: в ней и свежие овощи в городских школах, и спорткомплексы в глухих деревнях, родной язык, родная история, атмосфера доверия, без которой невозможно физическое и духовное здоровье. Но если уж так случилось, что человек заболел и понадобился приют, нужно постараться сделать все возможное, чтобы он не стал там калекой. Ничего особенного, говорит заведующая приютом, но это то, чего они лишены, элементарное: мягкие игрушки. «У нас – дети большие. Но они с этими игрушками обнимаются…»

Издаваемая приютом детская газета «Зонтик» имеет тираж пять экземпляров, но они надеются: когда появится принтер, экземпляров будет больше…
2 мая именины у Антона, 5-го у Виталия, 18-го у Ирины…
«Как бы то ни было, – говорит заведующая Ирина Павловна, – даже если в семье наладится, приют обязан до восемнадцати лет сопровождать детей, не бросать их, оказывать психолого-педагогическую поддержку».
А зачастую и материальную, ведь детские пособия нередко пропиваются. Когда ребенок попадает в приют, пособие идет на его содержание. Но что это за деньги: семьдесят рублей – детские? В этом показателе отражено подлинное отношение российского государства к детству.
В приюте обсуждают какой-то случай. «По логике, – замечает заведующая районным методкабинетом, – если забрать ребенка в приют на два месяца, родители должны бы опомниться. А уже три месяца – и никакой реакции. Когда они опомнятся?» «Когда рак на горе свистнет», – вздыхает заведующая приютом. – Да… если дошло до того, что ребенка взяли в приют, это уже все…» «Чем же тогда, – спрашиваю я, – ситуация отличается от детдомовской?»
В учреждении временного пребывания остается надежда. Она у детей есть всегда. Дети все равно хотят к маме.

Мама звонит в приют: «Я вас скоро заберу. Вам здесь скучно. Папку я посадила. Вам без папки будет хорошо…» «Я, – рассказывает заведующая Ирина Байкова, – говорю девочке: ну как же без папы будет хорошо?» – «Ой, он цемент ворует…» Мы говорим маме: «Наташа, у вас же даже печки нет, как же вы будете жить?»
Повидаться – да… Но на лето домой не отпускают – вода рядом, Кама. Теперь они несут за детей ответственность. Пожалуйста, родители, приходите, тут можно на лавочке посидеть…
На стенах нового учреждения висят маловыразительные рисунки – детсадовские по развитию. Я подумал: бывает, что и в благополучной семье с ребенком не справиться, и что делать? Куда отдавать на перевоспитание? Михаил Щетинин, к которому везут и везут со всей России, всех принять не может… В конце 80-х – начале 90-х, когда был разгул криминала, рассказывала сотрудник отдела образования, из Казани и других больших городов детей отправляли к бабушкам в малые города и села. В деревню, которая, заметим, умирает. А детей из города поддерживает, поит, кормит…
…На обед – я посмотрел меню – салат витаминный, суп-лапша с фрикадельками, котлеты с гороховым пюре, компот из свежих фруктов. На полдник – груши… Представьте себе, что есть дети – от трех до восемнадцати,– которые за всю жизнь такого не видели…
…В спальнях – двухъярусные кроватки и обычные, как дома. Дети из одной семьи («в той жизни») спят вместе. В душевой на полотенцах вышиты их имена. А дома – вышиты?
В комнате психолог работает с детьми. Дети большие, а он их учит, как маленьких. Что будешь рисовать, Катюша, у зайчика? Ушки не забывай. Глазки не забывай. Хвостик…
…Одному девять лет, другому двенадцать, третьей – четырнадцать. «Домой хочется», – говорит мне она. «Кто-нибудь приезжал?» «Четыре раза мама приезжала, брат», – сообщает другой мальчик.
Руки ему достались по наследству – большущие, работящие руки крестьянина, а приложить не к чему. «Что делаете?» – спрашиваю. «Головоломки решаем», – отвечают. «Трудные?» – «Не-ет…»
Вспомнилась популярная песня про непогоду. «Есть я и ты, а остальное уладим с помощью зонта…» Приют – зонтик. Но спрячемся ли под ним?

Пара лебедей

На краю села Большая Полянка в прошлом году открылся дом-интернат для одиноких престарелых и инвалидов. Размещается в отреставрированной дореволюционной больнице, построенной в XIX веке помещиками Галкиными-Враскими. В советские времена в таких обитали разве что старые большевики. Интернат на пятьдесят человек. Путевки сюда выписывает соцзащита, обследуют состояние здоровья, жилищные условия. «Ласточки летают…» – говорит медсестра.
Место красивое, особняк на краю деревни, барский пруд, кони пасутся…
Условия хорошие: четырехразовое питание – два мясных блюда, молоко, свежие салаты, фрукты, соки. Фитобар есть, кислородные коктейли бабушкам делают, как в детском саду. Два физкабинета. От дореволюционной больницы осталась антикварная мебель…
Спальни – от четырехместных до одноместных – размещение по желанию. Бывает, вместе поселились, а характером не сходятся…
Есть семейная пара.
Зашел в комнату, где живут Любовь Ивановна и Василий Арсентьевич Зайцевы. Оба – ветераны Великой Отечественной. Сельские учителя. Василий Арсентьевич рассказал, как после войны заведовал начальной школой. «Сколько было детей?» – «Тридцать». – «А сейчас?» – «А сейчас школа закрыта», – говорит он и смотрит куда-то, сидя на кровати, всматривается. Но это так кажется, Василий Арсентьевич ничего не видит. Ослеп на старости лет. Потому и в этом доме.
«Деревня у нас сейчас, в общем, такая, – говорит он, – у меня стихотворение есть, расскажу вам.
«В забытой всеми деревушке/Здесь и там стоят избушки./Провожая год за годом,/Живут здесь деды и старушки./Осень. Непогодушка./Плачет небо, плачет./Уж барашек молодой/По небу не скачет…»
– Ну, осень поздняя, – поясняет он мне.
«…Лист с деревьев отвалился,/В кронах ветер воет./Старец к печке прислонился,/Спинушку всю ломит…»
– Греет спину, – на всякий случай объясняет мне старый учитель, вдруг я чего-то не пойму.
«…Больной на печку залезает,/Как медведь в берлогу./Ноги, спину согревает,/Поставь свечку Богу./Полиартрит, артроз, хандра…/Здесь людей калечат…» Медикаментов нет, ничего нет, – добавляет он прозой. «Теперь каждый сам себя,/Как умеет, лечит./У стариков лошадок нет./За тридцать верст аптека./А в больницу как отправить/Больного человека./Зимой, осенью, весной/К врачу не попадешь./А к лету, смотришь, в мир иной/На покой уйдешь…»
Вот характеристика моей деревни в настоящее время, – заключает Василий Арсентьевич поэтическую картину, не нуждающуюся в пояснениях. – А вообще, – добавляет, – место красивое…» – «Река?» – «Берег моря. Куйбышевского водохранилища». – «А естественное – лучше?» – «Еще бы, – оживляется он. – Там на берегу сидишь, перекатывается река, течет, небольшие волны делают закруты водяные, рыба бьет хвостом, глушит малька. Но главное – огромная масса воды, живая...»
Село, в котором жили Любовь Ивановна и Василий Арсентьевич, называлось Березовые Гривы. «А вот еще стих расскажу», – говорит он. И я опять записываю эти доморощенные, любительские стихи слепого учителя о том, что глаз видит, да зуб неймет.
«...Лето каждое живут/Здесь пара лебедей./Терпеливо деток ждут.../Рыбак с удочкой сидит,/На диво дивное глядит./Величавые плывут./Здесь их люди берегут…»
«Ну вот, у меня их много записано в тетради». – «А давно начали писать?» – «С сорок седьмого…» – «Печатали что-нибудь?» – «Четыре высылал, три напечатали… в местной газете».
У этой пары учителей есть много учеников. И дети есть. Дочери сорок семь лет. «А сыну пятьдесят четыре», – вставила жена Любовь Ивановна. «Люба, обожди… – остановил муж. – Ну, у него можно было бы пожить, но… об этом писать не надо, личный вопрос…»
В общем, они с женой решили теперь жить здесь, в доме у пруда. «Я инвалид первой группы, а бабушка – второй. Участница войны, сержант, имеет боевые награды…» – «А где воевали?» – спрашиваю бабушку. «До Берлина дошли, – отвечает, – Берлин брали». – «Она радистка, – поясняет муж, – имеет медаль за Берлин, за Кенигсберг…» – «Пенсия какая-нибудь причитается?» – «Пользуемся общим положением, – отвечает муж. – Квартира нужна была, десять лет ждали, ждали. Нет… А я, – продолжает он, – от Астрахани плыл и шел по степям – Украина, Белоруссия, Прибалтика, Кенигсберг, Берлин, тоже сержант, помощник командира взвода. Война кончилась, мне было двадцать два года. Пять лет в армии да войны – четыре…» – «Вы на войне познакомились?» – «После войны, в Берлине. Молодые были, расслабились… На войне не встретились, а служили в одном полку, я в связи, и она тоже в связи, в разных эшелонах. Сменяли друг друга, переходили, то их половина обслуживала наш полк, то наша…» – «И не могли встретиться?» – «Потом уж встретились».
«Страшно было, не дай Бог никому… Первое боевое крещение я получила в Слуцке, так бомбили, так бомбили – шапка с волосами поднималась», – вспомнила Любовь Ивановна. «А тут как чувствуете себя, все-таки вдвоем?» – «Да…»
«Говорят, в этом доме-интернате все красиво отделано, – помолчав, сказал Василий Арсентьевич. – Я сам это чувствую. До этого у нас был другой интернат, о том отзывались плохо, а здесь – хороший уход. В общем, нам нравится. Ну, жена, конечно, расстраивается – как так, оказались мы здесь…» – Он вдруг заплакал. И она заплакала. Я стал утешать, гладить его руку, говорить какие-то ненужные слова…
…Здесь у нас столовая, показывала медсестра, комната для молитвы православных, а напротив – для мусульман. Прогулка, обед, тихий час, полдник, сон…
В комнате отдыха сфотографировал перед телевизором троицу, дед обнял двух бабушек: «Дай я тебя поцелую…»

Этот дом, здание бывшей помещичьей больницы, был просто чудом по сравнению с другими. Ужасное состояние медицины, говорила мне замглавы другого, Огрызского района, повсеместно закрывают участковые больницы, может, и правильно – нет диагностики, оборудования, но люди-то привыкли, что хоть рядом есть что-то, а теперь ничего нет…
В одной из этих сельских закрытых участковых больниц располагался другой дом престарелых, которых дети не посещали. Некоторые уже не двигались. Дурно пахло немытым телом, на кровати лежала одинокая старуха, похожая на смерть с косой. В домах, откуда бабушек вывозили, рассказывал директор этого дома, еще страшней. Тут для них рай.
По мне, сказал я ему, лучше не доживать до такого. А он мне в ответ: «А жить-то все равно хочется…»
Самое страшное – при живых детях.

Панкратовы

В приемную семью в деревню Мулино было путешествие по бездорожью на вездеходе. Никак не могли найти деревни. Карте не всегда можно верить, бывает, в ней указаны деревни, которых не существует, и наоборот, не указаны те, что живут и здравствуют. В одной такой живет врач общей практики, хрупкая милая женщина Людмила Панкратова.
Своих в семье было двое, когда они с мужем решили взять приемного ребенка. Хотели одного маленького. Инспектор по опеке сказал: есть проблемная семья, сходите посмотрите…
«Вот, живешь, – говорит мне Людмила, – и когда все благополучно, не замечаешь, что вокруг. Или делаешь вид. Но когда увидишь картинку…»
Она была такая: дверь настежь, света нет, течет вода из крана, босой ребенок сидит за столом, чумазый, грязный, кругом сплошная грязь. У Людмилы в глазах до сих пор стоит: грызет огурец и холодной водой запивает. Стрелял отцу сигареты, привык к такой жизни.
Пошли в магазин, давай, сказала ему Людмила, купим игрушки, а его это не интересовало…
Вот с этих начали, их было там трое – Руслан, Роман, Лилия. Потом Дашу взяли, одномесячную – мама отказалась в роддоме. Потом – Ксюшу из приюта. А этот вот маленький хулиган появился недавно. «Иди, Саша, не бойся», – ласково говорит она малышу, спрятавшемуся за шкаф. «Я боюсь». – «Да что ты, не бойся…»
Теперь у нее десять детей.
«Как же вы справляетесь?» – спрашиваю (несколько лет назад умер муж, и она после этого еще двух взяла). «Утром сажусь на свою “Ниву”, – объясняет, – и развожу – маленьких в садик, постарше – в школу. А сама – на работу…»
Взрослые дети помогают. Старшая дочь Кристина, учительница в начальной школе, учит младших. Сыновья строят баню, ухаживают за животными…
В отличие от детдома самостоятельность детей ничем не ограничивается. Все хозяйство на них. Добытчики, говорит Людмила. Она считает, что только так можно воспитать поколение самостоятельных людей. Каждый – со своей индивидуальностью, ее ломать нельзя. «Самый индивидуальный у нас Рома, он у нас супериндивидуальный», – говорит она, знакомя меня с сыном, и вся компания смеется по-доброму.
Места у нас прекрасные, замечает Людмила (она родилась тут). На родине, говорят, стены помогают. А что еще помогает? От начала до конца существованием этой семьи мы обязаны главе района Алексею Ивановичу Демидову. Он сам звонит, приезжает, и когда острая проблема, которую не можем решить, обращаемся к нему. И с другими, – она называет фамилии людей, которым обязана, в администрации, в управлении образования, – мне везет, я ничего не прошу, но они звонят и спрашивают – как дела у детей?
Единственный в деревне телефон у них дома.
Реагировал народ по-разному. «В медицине, – говорит Панкратова, – есть такое понятие: “типичное атипичное”, иногда кажется – патология…
Непривычно: приехали из Казани, обеспеченная, зажиточная семья, все есть. Я работала в реанимации. Зарабатывала хорошо, контракт на кафедре, диссертация… Вдруг все резко меняется, появляется неподвластное, твой путь, что ли… Не знаешь, правильно, неправильно, но идешь. Не можешь иначе. Знаете, мы привыкли, что дети шумят, смеются, а тут… Если дети рождаются от любви, они все должны быть любимы. А если с рождения никому не нужен, он и потом таким останется. Профессор на кафедре педиатрии говорил: знаете, что нужно детям? Их нужно любить и хорошо кормить, а остальное приложится…
Чтоб спали тихо, – замечает Людмила. – Как говорит мой сын: там скандал, тут скандал, а я знаю, что в моем доме этого никогда не будет. Дом как защита…
…Жизнь есть жизнь. Я женщина не без недостатков. Мне иногда хочется съездить куда-нибудь, пообщаться с друзьями. Но дети… Они меня тоже воспитывают. Авторитет детей, Я в глазах детей для меня больше значат, чем в глазах окружающих».
Поговорили о воспитании.
Когда один ребенок в семье, считает Людмила, нормально не воспитаешь. В ее детстве тут по четверо-пятеро детей было, у соседей пять, у них пять. Кругом – пять, четыре. А сейчас на всю деревню помимо них только еще одна многодетная семья, нормальная сельская семья.
В деревне сто человек. Получается, что семья Людмилы составляет десятую часть населения.
Работает Панкратова врачом каждый день, даже в выходные приходится – кому-то плохо, к кому-то «Скорая» запаздывает, а я, говорит, ближе по расстоянию. Вот и оказывает помощь – деревням Ерыкле, Ураче, Гоголихе, Приозерной, Марксу…
И при этом с односельчанами отношения только теперь наладились. «Надо было случиться этому горю, – говорит Людмила про смерть мужа, – чтобы отношение изменилось. Сейчас у меня нет врагов. А когда дом строили, людей зависть съедала, как они говорили, “какие-то голодранцы будут в хоромах жить, а мы…”. А теперь время прошло… Мы стали самой защищенной семьей. И уже никто не скажет о моих детях “голодранцы”. Наоборот, в пример ставят: “Вот, у Панкратовых, посмотри…”»
«Приходят не только за медицинской помощью, а посоветоваться, хозяйственные дела со мной решить, – рассказывает Людмила, – ведь у меня машина, а у них нет такой возможности. И на моих детей смотрят иначе, взяла еще детей из приюта – все радуются: «Ой, Саша, ты к нам приехал, будешь жить. Ой, Вася…» А раньше…
...Даже если ребенок виноват, никто не имеет права его обижать, тем более унижать. Мир слишком сейчас, наверное, жесток. Местным тоже тяжело. Большинство не видят таких условий, как у нас, очень бедно живут (у Людмилы, замечу я в скобках, хороший дом, но не такой уж выдающийся). А зимой, знаете, к нам приходят их подружки, друзья, племянники, дочь моя, учительница, елку устраивает, спектакль, домашние чтения… И ребятишки так охотно участвуют…»
Получается примечательное явление: приемная многодетная семья – духовный центр в умирающей деревне.
Может быть, так деревня или даже страна пытается выжить?
Ведь кроме них в этой деревне нет интеллигенции, даже ни одного человека с высшим образованием нет. «Кристина – будет», – засмеялась про сестру Лиля…
Вот так сидим разговариваем. Я с Людмилой Геннадьевной за столом, старшие на диване, младшие кувыркаются на паласе в обнимку. Фикус какой-то, пальма в кадке, телевизор. Вдруг дверь от шкафа отлетает. Людмила бросается к двери: «Максим!» – «Замотала ты меня, мама». Бурчит. Обычная семья. Хозяйство… «Средства планируете?» – «А как же без этого? Допустим, кому-то нужно то-то. А у нас машина не отремонтирована. Или поросятам комбикорма нужно купить. Я объясняю. Но если необходимость, поросят оставляем, а джинсы покупаем…»
«Даже еще выручку продаем», – говорит хозяйственная Лиля.
«А у меня зуб вылезает, – показывает шестилетняя Валя и добавляет: – Мне такие волосы не нравятся короткие, я хочу вот такие, – показывает до плеч, – как у моей сестры».
«В школу пойдешь?» – «Нет, – говорит мама, – нам до школы еще далеко, тут проблем много…»
Сидим под фикусом, который не фикус, он «долларовый» называется, объясняют дети. Плачет: по широким большим листьям стекают капельки. Он вот такой был, вырос вместе с ними. «А на окне, – показывает Лиля, – Роман посадил цветочек, и вот выросло дерево семейного благополучия». – «Нет, счастья…» – «Спроси у мамы, как называется», – тихо говорит Рома.
Фотографирую всех за столом. «Тогда уж надо и скатерть постелить, – говорит Людмила. – Тогда уж надо и чай налить…»

Модель общества, каким бы хотелось его видеть...
Супернациональное – русские, татары, украинцы…
Вначале человек, а потом – страна.
С бережным отношением к детству и старости.
Дом как защита.
На прощание показывают хозяйство, ручного индюка, огород. На нем все есть. Тридцать пять соток – и все вручную. Ну ничего, выходит вся компания – и пропалывает.

Анатолий ЦИРУЛЬНИКОВ
Республика Татарстан

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"