УЧЕБНИКИ N 83 
 

Одиночество Гуревича

Гуревич А.Я.
История историка. –
М.: “Российская политическая энциклопедия” (РОССПЭН), 2004. – 288 с., илл. (Серия “Зерно вечности”)

В качестве главной причины, которая заставила знаменитого ученого взяться за описание своей научной судьбы, Арон Яковлевич Гуревич считает незнание молодым поколением историков “новейшей истории отечественной и мировой науки”, которое “существенно мешает полноценному творчеству…” (С.10). Хронологические рамки мемуаров охватывают период с середины 40-х до начала 90-х годов прошедшего столетия. Посвящены воспоминания не столько личной жизни автора в обычном понимании этого слова, а скорее истории его духовной эволюции, что достаточно емко отражено в названии книги: “История историка”. Но книга Гуревича не может быть рассказом только о внутренней эволюции автора. По выражению Гуревича, его мемуары – это прежде всего «повествование, в центре которого остаются “бои за историю”». Будучи участником и очевидцем историографического процесса второй половины ХХ века, А.Я.Гуревич является незаменимым свидетелем той эпохи, когда борьба идей становилась зачастую борьбой конкретных людей. И отделить одно от другого невозможно.
Немалая часть книги посвящена размышлениям А.Я.Гуревича о предмете своих научных изысканий и осмыслению своего места в исторической науке. Мы можем встретить, например, такую очень личную и в то же время страшную для многих ученых мысль о существовании того, что Гуревич называет акме историка. “Ученый переживает периоды акме – наивысшего подъема творческих сил, большой научной продуктивности. […] Я хочу подчеркнуть, что, кажется, я отчетливо сознаю, что мое акме давно миновало (курсив мой – А.Л.), оно приходится на 60–70-е годы, с последующими рецидивами, возвращениями…” (С. 30).
В начале книги А.Я.Гуревич, предваряя возможные упреки в свой адрес, подчеркивает, что его оценки “не могут не быть субъективными и лишенными полноты” (С.10). В Post scriptum автор не раз говорит о внутренней цензуре, которой он подвергал свой рассказ, опасаясь, что в противном случае «в “Истории историка” появилось бы немало желчи» (С. 281).
Можно также предположить, что внимание большинства аудитории будет привлечено не к рассказу о внутренней эволюции ученого-историка, а именно к “субъективным оценкам” автора. Дело в том, что А.Я.Гуревич, заявив, что он не будет “придерживаться принципа и никогда его не придерживался – о мертвых или хорошо, или никак” (С.19), не жалеет мертвых и, что “самое ужасное”, не жалеет и живых.
Что касается большинства своих коллег, то здесь автор не знает милосердия: А.Н.Чистозвонов, А.И.Данилов, З.В.Удальцова, С.Л.Утченко, А.Р.Корсунский, М.А.Барг, Я.А.Левицкий, Е.В.Гутнова (список можно продолжать) – всем им А.Я.Гуревич, так или иначе, выносит приговор, и зачастую беспощадный. Вот, например, о Барге: “Трусость развратила и погубила талант…” Об А.Р.Корсунском: “Корсунский обнаружил блестящую способность усвоить ту ненаучную позицию, выражающуюся в держимордовстве, которую ожидали от него Сапрыкин и Ко”.
Конечно, автор дает иногда положительные оценки научного творчества своих коллег – того же М.А.Барга, например. Но что они значат по сравнению с такими характеристиками. При всем этом некоторые имена не названы полностью и, по свидетельству автора, замалчиваются “кое-какие острые факты и ситуации…” (С.280). Но и произнесенного вполне достаточно, чтобы вызвать неприятие книги у большинства коллег автора, поскольку многие из них являются или непосредственными участниками тех событий (как, например, А.О.Чубарьян, о котором у Гуревича сказано в нейтральном смысле), или, так или иначе, учениками вышеперечисленных. Да что и говорить, если даже “молодое поколение историков” заявляет о неправомерности такого подхода к истории науки: “Ну зачем все это нужно. Надо понимать ту ситуацию, в которой существовала наука. Каждый из ученых внес немалый вклад…” и т.д. и т.п.
Можно многое извинить временем и обстоятельствами, если при этом г-н N – “выдающийся исследователь”. Всей своей книгой Арон Яковлевич утверждает обратное: “… моральные качества неразрывно связаны с научными!” (С.158). Советская эпоха дала этому тезису Гуревича блестящее подтверждение. Но время все сглаживает: некоторые гонители успели побывать в роли гонимых, а потом рынок уравнял и тех и других. И тут возникает сакраментальный вопрос: зачем ворошить прошлое? Да еще так ворошить! Наука (в данном случае историческая) последние пятнадцать лет развивается в условиях практически полной идеологической свободы. Методологические заимствования с ранее “гнилого” Запада стали до такой степени заурядным явлением, что не знать таких понятий, как “гендерная история” или “микроистория”, считается дурным тоном. Даже историческая антропология, бывшая не так давно чем-то совершенно новым, стала (в первую очередь усилиями А.Я.) в некотором роде классикой исторической науки. Поэтому, может быть, стоит забыть старые обиды и дружно идти вперед – к новым научным достижениям? Тем более дух времени таков, что обостренное нравственное осмысление путей развития науки сегодня почти не востребовано. Жизнь, казалось бы, не сталкивает ученых с вопросом жесткого морального выбора. В условиях методологического плюрализма выразители даже самых экстравагантных взглядов могут найти свою нишу. Отчасти так оно и есть, но, во-первых, данная ситуация скорее всего временная (историки знают это лучше всех). А во-вторых, то впечатление, что сегодня в гуманитарной науке отсутствует проблема нравственного самоопределения, является весьма обманчивым. И основной пафос книги Гуревича как раз и заключаются в той мысли, что моральная позиция ученого-гуманитария напрямую обуславливает качество его научных изысканий и ценность его самого как исследователя. Есть основания предполагать, что эта связь может быть и обратной.
К сожалению, представляется более вероятным, что эта идея Гуревича не будет востребована еще многие годы, независимо от того, в какую сторону будет меняться ситуация в отечественной науке.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"