КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ВЫСТАВКЕ
Три тени былого
У Мейерхольда в Брюсовом переулке
На самом деле теней куда больше, потому
что выставка «Дмитриев. Мейерхольд. Петербург»
проходит сейчас в Брюсовом переулке, в квартире
Вс.Э.Мейерхольда. Здесь он прожил со своей женой,
актрисой Зинаидой Райх, более 10 лет, и здесь через
двадцать дней после его ареста, в июле 1939 года,
она была зверски убита. И не только эти две тени
постоянно живут тут, но и образы тех, кто нередко
бывал в этом доме, тени великих музыкантов,
писателей, актеров, художников. Среди них –
театральный художник Владимир Владимирович
Дмитриев (1900–1948). Творчество его хорошо известно
и высоко ценимо, описано в монографиях и
многочисленных статьях, демонстрировалось на
нескольких персональных выставках. Но такой
выставки, как эта, никогда не было.
Все, кто занимался когда-либо творчеством
Мейерхольда, знают, что иногда с его наследием
происходят странные вещи: то исчезнет какой-то
документ, то, наоборот, возникнет тот, который не
надеялись найти никогда. Причем обнаружится в
совершенно неожиданном месте. То сгорит
компьютер с набранными текстами очередной
публикации, то другая машина неожиданно
«выплюнет» информацию, доселе неизвестную.
Некоторые вообще считают Мейерхольда личностью
мистической и многих из его окружения тоже.
В.В.Дмитриев был непосредственным учеником
Мейерхольда и, естественно, был облучен его
личностью. Будучи еще гимназистом, участвовал в
работах Студии на Бородинской (1913–1917), закончил
организованные Мейерхольдом Курсы мастерства
сценических постановок (КУРМАСЦЕП), выпустил с
ним два спектакля («Нора» и знаменитые «Зори»),
изначально разрабатывал оформление «Ревизора».
Но на афише этого мейерхольдовского спектакля
стоит имя другого художника. Дмитриев дважды
нарушил сроки представления эскизов, режиссер
вспылил, разразился скандал. Извинения,
отчаянные письма художника тогда ни к чему не
привели. Однако впоследствии Мейерхольд простил
Дмитриева. А Дмитриев до конца жизни утверждал,
что единственный режиссер, с которым ему всегда
интересно работать, – это Мейерхольд.
Известно, что Дмитриев был оригинальным и
сильным живописцем. Живописи он учился у
К.С.Петрова-Водкина. В 20-е годы он прошел через
увлечение экспрессионизмом, что обострило его
чувство сценической формы. Но наряду с этим,
вернее, внутри этого в нем всегда жило чувство
жизненной и человеческой правды. И это привело
его к Станиславскому и Немировичу-Данченко.
Первым его спектаклем во МХАТе (1930-е) была
инсценировка «Воскресения» Л.Толстого с
удивительным для этого театра лаконизмом форм и
мощными цветовыми акцентами. А далее были
«Враги», «Анна Каренина», «Три сестры»,
«Последняя жертва» и другие, принципиальные для
тех времен мхатовские спектакли. Дмитриев
оказался своим для этого театра, как был своим
для театра Мейерхольда и для музыкальной сцены
(«Борис Годунов» М.Мусоргского, «Нос» и «Катерина
Измайлова» Д.Шостаковича). Но он не был всеяден.
Принимал отнюдь не все предложения. Умел просто
повернуться к тому или иному театру определенной
стороной своего большого таланта. А талант его
был воистину многогранен. Увлекался, например,
балетом. Не только делал декорации или писал
портреты балерин, но и сочинял балетные либретто
(«Пламя Парижа», «Утраченные иллюзии»). Но того,
что открылось в 2000 году, почти через полвека
после его смерти, не предполагал никто. Кроме
одного человека – историка театра Николая
Николаевича Чушкина (1906 – 1977).
В сороковые годы Н.Н.Чушкин стал готовить книгу о
В.В.Дмитриеве. С художником был знаком давно,
пользовался его полным доверием. Беседы с
Дмитриевым записывал в пухлую общую тетрадь в
белой картонной обложке. Интереснейшие,
откровенные беседы, где очень много говорилось о
Мейерхольде, который тогда, в 1948 году, в
официальной советской прессе именовался не
иначе как «злостный формалист» и «враг народа».
Дмитриев и Чушкин говорили о нем свободно и
увлеченно, как о великом и неразгаданном еще
созидателе театра ХХ века. А в конце этой тетради
Чушкиным был переписан прекрасный текст
неведомого автора, где были два героя –
Мейерхольд и Петербург. Почему-то Чушкин, с
величайшей тщательностью всегда обозначавший
источники самых обычных выписок и цитаций, не
обозначил ни имени автора этого текста, ни даты,
ни названия. Страх? Но имя Мейерхольда
встречается едва ли не на каждой странице белой
тетради. Боязнь «подставить» Дмитриева? Но его к
тому времени уже не было в живых (текст переписан
в тетрадь уже после смерти художника).
Искусствовед Е.Струтинская идентифицировала
текст и доказала принадлежность его Дмитриеву.
Оказалось, художник не только мечтал написать
роман о Мейерхольде, о чем он говорил Чушкину, но
и начал эту работу. Особым сюжетом могло бы стать
спасение этой «белой тетради», в то время как
было нелепым образом утрачено более 30 тетрадей –
дневников Н.Н.Чушкина, стоявших на той же полке.
Но эта странная история изложена в альманахе
«Мнемозина», где полностью опубликована «белая
тетрадь» (издательство «Артист. Режиссер. Театр»,
2004 г.).
Так кому же принадлежит третья тень,
поселившаяся в эти дни в квартире Мейерхольда,
которую привела туда публикация прозы Дмитриева
и воплотила его кисть? Но может быть, она и раньше
жила там, тень города? Потому что, хотя Мейерхольд
родился в Пензе, а Дмитриев в Москве, городом
судьбы для них стал Петербург. Оба уехали из
Петербурга, но не покинули его (вернее, он их не
отпустил), вторую часть жизни провели в Москве.
Судьба распорядилась так, что Мейерхольда
арестовали в северной столице, а Дмитриева
должны были «взять» на вокзале по возвращении из
нее (спас случай и хлопоты В.И.
Немировича-Данченко).
Чушкин записал рассказ Дмитриева о Петербурге
его детства – ярком, веселом, цветном, теплом.
Праздничный, добрый и бесконечно красивый город,
где все сильнее ощущались взрослеющим
художником наваждение, фантастичность,
призрачность. Причем литературные призраки,
порожденные прозой Пушкина, Гоголя,
Достоевского, поэзией Блока, временами казались
Дмитриеву более реальными, чем его собственное
существование. Но предшествовал этому образ
«северной Венеции», населенный благодаря урокам
Мейерхольда масками commedia dell’arte, призраками
Гоцци и фантомами Гофмана, о чем свидетельствуют
листы дмитриевских работ периода Студии на
Бородинской. В тексте автобиографической прозы
Дмитриева есть невероятной силы описание города
в пору белых ночей, когда и совершается это чудо
восприятия реальности в ее абсолютной
зачарованности. «Вот он, воистину фантастический
город, и сердце сжимается от умиления, от
восторга, что я сам здесь в нем живу…»
«Светлый град» не уходит из произведений
Дмитриева. Однако ночной «черный» Петербург с
трагической атмосферой тьмы, страхов,
одиночества все чаще возникает в его театральных
и станковых работах, пока не сплавляет в единый
образ ужас ночей, предчувствие войны и судьбу
учителя, Мастера в картине «Мейерхольд уходит в
ночь» (1940).
На этой выставке впервые демонстрируются его
театральные работы периода ученичества у
Мейерхольда в Студии на Бородинской,
предоставленные дочерью художника Анной
Дмитриевой. Впервые также показываются эскизы из
ряда частных коллекций. Впервые выбор работ
диктовал город – место создания и объект
изображения.
Не странно ли, что слово «впервые» столь часто
звучит применительно к давно ушедшим художникам?
А может, они и не ушли вовсе?
Алла МИХАЙЛОВА
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|