ДЕНЬ ПРИЗНАНИЙ

Жить сердцем и продолжать удивлять
Школа как эликсир вечной молодости

Праздник 8 Марта в школе – второй День учителя, весенний День Признания. Цветы, поздравления, слова благодарности – и расцветают лица утомленных Королев Школьных Классов, поет, ликует душа!
На этот праздник всегда зовут в школу учителей-ветеранов. Живые проницательные взгляды «школьных бабушек» ловят на себе дети, цифры лет их педагогического стажа поражают молодых учителей, а учительницы постарше вдруг чувствуют себя неопытными, начинающими: «Что мы? Вот раньше работали так работали».
Они снова дают урок! Урок того, что талантливая учительница никогда не становится «бывшей». Она живет в традиции школы, в памяти учеников, в образе мыслей поколения. И в снах своих она вечно видит себя среди ребят подвижной и искрометной. А наяву проникновенно смотрит собеседнику в глаза и говорит тем ласковым, волшебным, мерным голосом, от которого сердце слегка замирает…
Наши собеседницы взволнованы вниманием: «Почему я вас заинтересовала? Вы запишите, пожалуйста, телефон абсолютно гениальной учительницы! О ней непременно!» И эти слова были единственным общим местом в их рассказах…

«Мне столько лет, сколько ученикам, которых я учу…»

Поначалу идея разговора с учителями, за плечами которых что-нибудь около полувека педагогической работы, вызывала недоверие: «Люди устали, оставьте их в покое!» Однако мой личный ученический и педагогический опыт подсказывал другое. Я думала о своей первой учительнице литературы, сухой, подтянутой старушке с волосами, туго стянутыми в комель. Она учила нас всего год, но дала мне все. Припоминала пожилых коллег первых лет моего учительства, несуетных интеллигентных дам, укреплявших начинающего одним своим присутствием. И потом… Измученных или зацикленных на каком-нибудь идефиксе ни разу не встретила. А вот общую черту, эту их неподражательность, отметила давно. Может быть, думала я, в ней и состоит секрет педагогического долголетия? Тогда что позволяет человеку, школьному учителю, беспрестанно обтачиваемому предписаниями циркуляров, не стать болванкой, соответствующей ГОСТу такому-то? Жить сердцем и продолжать удивлять?

Диана Владимировна Скребенкова живет в Тольятти. Она преподает изобразительное искусство в школе уже лет шестьдесят. Останавливаться не думает. Еще мяч гоняет с детьми между партами, еще на футбольное поле выходит. К ней на уроки часто приводят студентов из пединститута. Молодые люди ахают: «Чтобы вот так выработать каждую секунду урока, как вдохнуть и выдохнуть?!» Что именно кажется невероятным? То, что сила учителя – понятие не физическое, а психологическое? Что эту учительницу никогда никому не догнать? Или раскрывающаяся бездна ресурсов педагогической энергетики?
Рассказывает Диана Владимировна:
– И с чего вы взяли, что я пожилой учитель? Мне сейчас 13 лет! Каждый день я веду уроки изобразительного искусства и каждый день вижу красоту на листах детей. Во мне озорное что-то оживает, и я бегу по коридору, всем показываю. Но я знаю, знаю это ощущение старости, когда ты не можешь пережить радость от детских работ. Боль в сердце не пускает радость. Еще бывает больно, когда видишь голодных детей. Эта боль не проживается, после нее не восстанавливаешься. Правда, на уроке уходит все. Восхищает каждое пятнышко на рисунке, сделанная ребенком куколка, принесенный кем-то букетик. Изобразительное искусство – это главный школьный предмет. Всему дает начало, потому что это чистое авторство и душевное здоровье. У нас в школе № 71 чего только нет: и батик, и резьба, и чеканка… Нет, я не возвышаю изобразительное искусство над другими предметами, но уверена: через него дети находят вход во все школьные науки. Изображать – это понимать. Природу, культуру, человека. И уважать мастерство. И еще развиваться.
Меня зовут в пединститут на худграф читать методику, я отговариваюсь старостью. На самом деле у нас в школе так хорошо организована работа, что учитель может делать все, что считает нужным. Вот и вся методика. Нам нужно два кабинета, и они есть. У нас есть четыре часа на ИЗО, потому что они нам необходимы. Век бы в такой хорошей школе работать. Устаю, конечно, но от чего? От бесконечных выставок, конкурсов, смотров. Бывает, по три выставки за неделю оформляешь, и все – срочно! Наверное, инициатива выставок не сверху должна идти, а снизу. И потом: что это за оценка детских рисунков – баллы? Педагогически важнее не что показано, а что пережито. Я по рисунку вижу, чем болеет ребенок, какие он травмы перенес, какова обстановка в его семье. Все-все знаю, что он ощущает, что с ним было. И вот надо с ним пойти, и там, внутри работы, ему помочь справиться. А они чувствуют эту помощь. Иногда ждут меня после школы на улице. Сама уж вижу: сидит Дима на решетке, меня дожидается. Говорю: «Ну, давай-ка разберемся!» Идем до дома, разговариваем. Я думаю, с молодыми учителями детям интереснее, но с кем-то надо и на ушко пошептаться. Столько сейчас в детях больного, загнанного внутрь! Или я раньше этого расслышать не могла, вот и не заслуживала сверхдоверительности? Какое счастье – ладонь ему на спину положить и идти молча.
Диана Владимировна не волшебница. Но Автор. Но Учитель. Художник. Борис Пастернак соединял «и творчество, и чудотворство». Поэтическая миссия учителя не очевидна. Лишь пройдя длинную анфиладу разных школьных миров, можно очутиться в заповедном саду поэтической педагогики детства.

«Когда отпускает ежедневная неотложность школы…»

Напряженность учительского труда порой становится нестерпимой. Все срочно и все «как следует»! Педагоги-стайеры умеют рассчитывать силы, а вот спринтеры нуждаются в тайм-ауте. Я, к примеру, несколько раз уходила из школы «навсегда», но быстро начинала скучать и возвращалась. Меня предупреждали о нежелательности перерывов в стаже: «Перед пенсией пожалеешь! – а я смеялась: «Не дожить!» Казалось, старости с тобой не случится. Но вот только ученики почему-то все почтеннее к тебе, а молодые учителя – бережнее. Вдруг слышишь, что в общем хоре голосов твой язык какой-то другой, твои любимые цитаты невоспринимаемы, а фильмы, которыми поглощены твои ученики, ты просто не в силах обсуждать… Вот как! Ты сам уже «архаическое явление»!
Можно разозлиться на время, которое умчалось вперед: «Мы еще повоюем!» Можно обиженно уйти, освободив место… Но только подобные реакции, как показал мой разговор с Александрой Васильевной Николашиной из Каменки, – обыкновенный романтический максимализм. Оказывается, дело вовсе не во внешних атрибутах учительского образа, а в невидимых, вневременных качествах его личности. И это только кажется, что вне привычного распорядка жизнь учителя остановится, замрет! Нет. Когда отступает ежедневная неотложность школы, тогда-то и начинает открываться что-то настоящее в твоем труде. Ты опять на пороге…
Рассказывает Александра Васильевна:
– Счастливы те учителя, которым уходить не хочется. Педагогическое долголетие – дар Божий. Мне вот 72 года, а никто не верит. В этом году сама почувствовала: пора. Спела лебединую песню, сделала свой последний выпуск и ушла. Только и всю школу с собой унесла. Все во мне: и традиции, и коллеги, и суматоха перемен, и умная тишина уроков. Обступают воспоминания о людях, уже ушедших из жизни, когда-то работавших со мной рука об руку: Марии Карловне Титовой, Раисе Михайловне Чурсовой. Какие яркие, талантливые учителя были в школе! Цвет интеллигенции. Теперь другое время, умные люди от школы шарахаются. А для меня она оазис счастливой жизни. Что бы ни случилось, в школе ты всегда в безопасности и в добром окружении. Здесь ты чувствуешь себя уверенно, от тебя многое зависит, ты нужен. Сколько раз маленькие неумелые пятиклассники на моих глазах, при моем участии превращались в умных, самостоятельных юношей и девушек! Чудо, ни с чем не сравнимое. Волшебный день 1 сентября! Детство и юность смотрят на тебя с ожиданием. Ты снова молодеешь – ты уже другой, ты выбрасываешь прошлогодние планы уроков, старые заготовки, подбираешь новую музыку к новым урокам. Просторы практики так широки, что я до конца их так и не изведала. А ведь сколько поколений выучила! Иду я по нашей Каменке, и меня все знают. И детей, и пап, и бабушек я учила – и нет среди них плохих людей. Ленивых учеников, конечно, было немало, а вот равнодушия в глазах учеников никогда не видела. Я столько уже прожила, буквально нафарширована стихами, историями. Слушать любят все, что-то, наверное, остается. И вот иду я, и «в моей душе оркестр Бетховена играет…» Меня спрашивают: «Как вам отдыхается?» А я говорю: «Не чувствую, что отдыхаю». Дел школьных полно. То по телефону консультирую, то домой учителя приходят, просят помочь, то в школе выступаю. Дети заходят. Им я очень рада. Правда, меня недавно осадили. Один из областных руководителей сказал, что учитель должен «рабочие руки» стране поставлять, а не «студентов с интеллигентами». Это мне совсем непонятно. Это что-то злое и нехорошее, я-то ведь точно знаю: сильными, творческими людьми нас делает только полет души!
Казалось бы, что тут добавить? От себя – нечего. А от жизни – маленькое продолжение. Дня через три после разговора перезваниваю Александре Васильевне: нужна, мол, фотография. И по голосу чувствую, что мой звонок желанный, необходимый: «Я, может быть, не так вам рассказала. Растревожили вы меня. Мыслей так много пришло! Говорила вам, что сама удивилась тому, как легко оторвалась от школы, а это не совсем так… Все равно ведь думаешь: а как ты про то или про это ученикам расскажешь? И особенно про то, что со мной сейчас происходит, – это ведь было бы важно для нас…»
Это очень важно для каждого человека, для педагога особенно: преодолеть автоматизм ощущений и мнимую окончательность решений. Быть в пути.

«Учу детей, для этого и на свет родилась…»

Такими словами закончила разговор со мной Эвира Давидовна Брусина, учитель из Казани. Обобщенное «дети» здесь означает неопределяемое количество людей, которых коснулось и еще коснется ее влияние. Парадокс: некоторых из них она и в глаза не видела, а о существовании многих даже не подозревает. Трудно предугадать, как далеко в пространстве и во времени могут расходиться круги учительского слова. Мой сын, например, никогда не был и близко от Казани, но он давно занимается в театре у бывшей ученицы Эвиры Давидовны, поэтому уроки казанской учительницы получает «по наследству». «Праздная жизнь не бывает чистой», – любит повторять его театральный педагог, всякий раз ссылаясь на свою любимую Эвиру Давидовну, уже и «нашу» учительницу.
Рассказывает Эвира Давидовна:
– Отработала в школе учителем словесности ровно 33 года. Все это время дома меня не было. Вела школьный театр, занималась дополнительно. Рабочий день был очень длинный. Когда моя мама слышала обо мне добрые слова, то пожимала плечами: «Не знаю, не знаю: дома ее не видно». А ночи напролет проверяла тетради, тогда ведь очень строго было. В общем, школа накрывала меня с головой. Лучшее время учителя – 33–44 года, когда драмы самоутверждения уже ушли, а опыт еще не начал тяготить, когда есть силы и умение создавать жизнь на уроке. А потом чаще болеть начинаешь, приходит усталость. И уже не хватает оптимизма, и куда-то исчезает хорошее настроение. А без этого зачем идти к ребятам? Я попрощалась со школой в день выхода на пенсию и ни минуты не пожалела о том, что выпала из классно-урочной системы – не то гнездо, не та птица.
…Ко мне стали приходить ребята – кто так просто, кто за советом или консультацией, и я незаметно для себя стала домашним учителем. Вдруг я поняла, как интересно работать неспешно с одним человеком, как приятно следить за его продвижением, выявлять его проблемы, подыскивать подходящий для него материал. Если раньше я давала знания оптом, даже не успевая распаковать товар, то теперь стала пристально рассматривать каждый момент нашего занятия. Пошла на такую глубину, о которой в школе не подозревала. И цель теперь у меня была одна, а не множество, как в школе. Ребенок должен без страха идти на экзамен по русскому языку, уверенно писать и говорить. А в Татарстане ведь знание русского языка само собой не разумеется!
И еще одно новое ощущение: в качестве домашнего учителя я имею право выбирать ученика. Я могу сказать: «Хочу с тобой заниматься!» или «Не хочу». Ведь пока работала в школе, только книги позволяла себе воспринимать по вкусу: «серьезно», «интересно», «не мое». Если герои мне симпатичны, пусть странные, повернутые, какие угодно, я с удовольствием читаю книгу. А вот учить приходилось всех без разбору и в строго отведенное время. Теперь, если ученик желает заниматься, я могу просидеть с ним не два часа, а целых пять, лишь бы было интересно. С некоторыми занимаюсь без оплаты, потому что мне с ними хорошо, да и они не уходят, пока все, что могут, не заберут.
Представьте: вам под восемьдесят, и у вас тут что-то болит, там свербит, а настроение, мягко говоря, не то. Но приходит ученик, начинается занятие – куда что подевалось? Есть только мы, наша веселая совместная работа!
Вот так получается: учу, следовательно, существую. Но дело ведь не только в том, что работа с детьми «спасает и сохраняет» учителя. Гораздо важнее способность человека не увязать в воспоминаниях, не цепляться за прошлое, идти дальше – к себе!
Говорят, чемпионы по долгожительству – филологи-классики. Люди, которые каждый день бьются над превратностями древних языков, где все – неочевидно. Может быть, сближение их с учителями покажется неожиданным, но пресловутая рутинность педагогического труда, его заорганизованность – вовсе не суть процесса. Эта мысль пронеслась в голове, когда я слушала размышления Эвиры Давидовны о преимуществах дореволюционного гимназического образования: «Оно потому было сильным, что ребенок отправлялся в гимназию в одиннадцатилетнем возрасте, подготовленный и защищенный домашним индивидуальным обучением». И снова поражает бесконечное стремление учителя определять и переопределять свои педагогические позиции. Не останавливаться.

«Посвисти на Северное сияние, оно и заиграет!»

Живет в городе Нарьян-Маре Матрена Ивановна Талеева, учительница ненецкого языка. Зимой она учит городских детей ненецкому языку, а летом, несмотря на пенсионный возраст, переезжает в тундру, работает учительницей русского языка в Летней кочевой школе для детей оленеводов. Учит грамоте маленьких ненцев, родители которых живут традиционной тундровой жизнью: община кочует от стойбища к стойбищу до самой Воркуты. Матрена Ивановна не только учит. Она провела первую в истории ненцев перепись своего народа, благодаря чему государство Российское стало богаче на две тысячи граждан ненецкой национальности. Образование этих граждан всецело в руках Матрены Ивановны и таких же подвижников, как она.
Рассказывает Матрена Ивановна:
– Летом, конечно, всем некогда. Пока светлое время, надо нарты ремонтировать, одежду шить, гнус от оленей отгонять. На лето даже телевизор прячут. Зимой-то сидят в чуме, батарейки вставят и смотрят. А летом нет, прячут его в специальные нарты, где хранятся ценные вещи. Мне говорят: «Ты, Матрена, зимой бы к нам приходила, мы бы все вокруг тебя сели». А летом что? Пока один занят, учу другого, а там третий подойдет. Ни один не скажет: «Не буду учиться», но пока никто из тундровых еще не захотел аттестат получать или в техникум поступать. Зато как придут в Воркуту, пойдут погулять – не идут куда попало, как раньше, а вывески читают: «Ткани», «Посуда», «Продукты». И цифры теперь знают. А то раньше отдадут продавцу все свои деньги, тот и рассчитывает их, как совесть позволяет. Люди скажут: вот дикость! Ну настоящая-то дикость в совхозах была. Поселок, руководители, обман, водка. А тундровая жизнь чистая. Порядочные люди, чужого никогда не возьмут, за сотни километров будут по цепочке передавать об олене из чужого стада. На оленей особое чутье. Тысячное стадо, а у каждого свое лицо. Детей у тундровых очень много – до пятнадцати человек в семье. И никто их не развлекает. Двухлетний уже сам сидит, сам еду берет, сам идет куда надо. Мальчик рядом с мужчинами крутится, девочка – около матери. Без дела-то замерзнуть можно! Все работают. А кто в люльке лежит или еще ползает, внимание не отбирает, сам растет. Я с ними душой отдыхаю после города.
…Как учим в тундровой школе? Без контрольных и тестов. И так видно, кто как читает, что написать может. Прихожу, сажусь шестилетнего Колю учить читать, тут и бабушка, и дедушка начинают учиться. Ребенок быстро запоминает, а бабушка никак букву «У» не вспомнит. Коля ей: «Бабушка, это буква-то твоя!» Я смеюсь: «Устинья, и вправду!» Читать-писать – это немало. Кто в тундре живет, тот и расписываться не умеет. Я как стала ездить в кочевую школу, поняла, что люди совсем без государства обходятся. Собой живут, как олени: сами себя кормят, сами себя носят, сами себя возят – без прописки, без свидетельств о рождении и паспортов. Ну, я перепись начала. Теперь прошла паспортизация, люди стали пенсии получать, детские пособия, побогаче зажили. Могут в поездах ездить, летать на самолетах. Только они никуда не хотят. Вот говорю Марине – ученица моя, ей лет тридцать: «Ты грамотная, умная, переезжай в поселок, может, замуж выйдешь». «Не могу, – говорит, – без тундры, это моя радость». Олени, быстрая езда, охота, рыбалка, кочевка, яркая одежда… Кто как привык.
И я жду лета. Снова поеду в стойбище Ямб То. Пойдем с детьми в поисковую экспедицию. В прошлом году, когда стада далеко ушли, оленеводы видели «подземных людей» – очень маленьких ненцев, они в пещерах живут. Как живут? Надо узнать. Далеко добираться. Сначала на самолете часа два, потом вездеходом километров пятьдесят, а уж там в оленьей упряжке не один день проскачем. Где ночуем? А где устанем. Шкуры из саней выбросим, ляжем на них, а санками накроемся. Благодать!
Как же широка жизнь! Как бесконечно разнообразна! Как красивы и нежны сиюминутные аранжировки твердых линий судьбы! Как ярко прозвучали они во всех разговорах.

Людмила КОЖУРИНА

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"