ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N42
ПРОГУЛКА 

По берегам реки Тверцы

Прогулка по Торжку – занятие нелегкое, но увлекательное. Этот город холмистый, неровный, зимою заснеженный, а в ненастье сырой. Путешественнику то и дело приходится либо обходить какие-нибудь лужи, либо пробираться сквозь высокие сугробы.
Но за свои лишения путешественник вознагражден с лихвой. Дело в том, что здесь, как ни в каком другом российском городе, присутствует, почти что ощущается физически такое странное понятие, как время. Тут его можно потрогать, как спокойную домашнюю Буренку. И даже легонько подергать за хвост.

маршрут 1 – “Борисоглебский монастырь”, маршрут 2 – “Правый берег” и маршрут 3 – “Левый берег”.

Странноприимный дом Книжный ларек Борисоглебский собор Колокольня Свечная башня Введенская церковь

Борисоглебский монастырь

Самая распространенная прогулка по Торжку – конечно же осмотр Борисоглебского монастыря. Именно сюда привозят туристические группы, высаживают разомлевших экскурсантов из автобусов, дают им чуть размять ноги и ведут на осмотр достопримечательностей и в залы музея.
Публицист И.Колышко писал: “Борисоглебский монастырь поражает всякого посетителя Торжка еще издали своей грандиозностью. Вблизи он нисколько не теряет. Он занимает площадь гораздо больше 200 саженей в окружности и расположен у самой Тверцы, на насыпи, господствующей над всем городом. Две каменные боковые стены его с галереей и прорезанными в ней амбразурами идут очень красивыми уступами по склону горы. Стена же, обращенная к реке, стоит гораздо ниже противоположной, так что верхний гребень ее приходится почти вровень с насыпью, и тут, на этом гребне, разбита железная беседка, откуда можно любоваться во все стороны. Это место еще выше бульвара, и так как оно на другом берегу, то отсюда представляется возможность одним взором окинуть всю старую часть города с ее деревянными домиками и кривыми переулочками”.
Иными словами, не просто мужская обитель, а своего рода столица Торжка.
Вход в монастырь – сквозь скромненькую небольшую арочку. Слева – бывший странноприимный дом (а еще ранее – духовное правление с духовным же училищем при нем). Справа – братские кельи. Прямо же пресимпатичнейший ларек, в котором продаются книги по истории Торжка. И выбор здесь гораздо больше, чем в обыкновенном книжном магазине.
А за ларьком – собственно Борисоглебский собор.
В Писцовой книге города Торжка 1625 года Борисоглебский монастырь описывается в таких словах: “Церковь каменна во имя Бориса и Глеба, а в приделе у той церкви храм праведных Богоотец Акима и Анны; другой придел во имя преподобного чюдотворца Ефрема, да теплая церковь во имя введения Пресвятые Богородицы с трапезою и келарскою шатровой”.
А литератор И.Глушков восхищался этим храмом вот в таких словах: “Рассмотрим... огромный храм, одному только или двум по превосходной архитектуре в России уступающий, построенный на иждивение Великой Екатерины и граждан собственными новоторжскими художниками, по плану архитектора Буци (увы, автор ошибся. Автором проекта был Н.Львов. – А.М.). Он, четвероугольною фигурою возвышаясь, при четырех входах, странам света противоположенных, имеет дорические колонны, весьма прилично поддерживающие украшенный карниз и фронтоны; обширный круглый свод с греческими окнами облегается на главных стенах и превышает еще четыре меньших купола. Открытые входы с трех сторон вводят во святилище сие, отворяют врата, и небесный свет преизобильно повсюду блистает. Не златая пышность тяготит там стены и столбы; но едва священная простота важное украшение составляет. Это, понимаю я, светлый купол, резною работою искусно украшенный и прекрасную живопись, прилично расположенную. На возвышенности устроенный алтарь отнюдь не великолепен, но неизъяснимо величествен. Синий с золотыми жилками мрамор – его основание; весьма приличная резьба – украшение, а у места поставленные образа – все его величество”.
Не остался равнодушен и исследователь русской старины А.Греч: “Главный собор постройки Львова отражает петербургскую архитектуру Кваренги. Здание массивно и монументально. К четырехугольнику основного тела с двух сторон пристроены мощные шестиколонные тосканские портики, с двух других – ризалиты с лоджиями и колоннами. Здесь, в антах, – ниши, где стоят статуи. Четыре фронтона, покоящиеся на фризе из триглифов, служат удачным переходом к главкам”.
Словом, не собор, а полноценное пособие по искусствоведению.
Та же Писцовая книга перечисляла и прочие достопримечательности: “Да на монастыре стоит колокольня круглая о шти углах... да на монастыре стоит хлебня нова с комнотою трех сажен, а под нею погреб каменой, да запасный погреб каменой, а в монастыре служит архимандрит Иона, да келарь старец Иосиф, да казначей старец Леванид, да братии десеть человек старцов”.
Упомянутая авторами колокольня сохранилась по сей день. Она венчает храм во имя Нерукотворного образа Всемилостивого Спаса и является самым высоким в городе сооружением.
По соседству с ней находится Свечная башня – памятник архитектуры конца девятнадцатого века. А в центре, рядышком с Борисоглебским храмом, высится колокольня Введенского храма, выстроенного в семнадцатом столетии.
Вот, собственно, и все.

Река Тверца Храм Михаила Архангела Ручей Здоровец Георгиевская церковь Спасо-Преображенский собор Магистрат

Правый берег

Борисоглебский монастырь находится на правом берегу реки Тверцы. И разумеется, прогулка по его окрестностям ничуть не меньше интересна, чем посещение самого монастыря.
Собственно, сама река Тверца уже своего рода достопримечательность. Ведь она не только позволяла новоторам успешно торговать, но и накладывала свой неизгладимый отпечаток на всю городскую жизнь. Река невелика, но берега ее круты. Отсюда – многие проблемы, и нешуточные. Предприниматель М.Линд вспоминал: “Через реку перекинут основательный металлический мост с высокими фермами, воздвигнутый лет пятнадцать назад вместо прежнего деревянного. К нему с этой стороны спускаются три мощеные дороги: две скошенные и отлогие... и третья, посередке между ними, совершенно прямая, почти отвесная Монастырская гора, наверное, выдуманная каким-нибудь шутником, потому что при одной мысли съехать с нее в экипаже и то делается страшно, и даже пешеход, рискнувший по ней спуститься, упирается всеми силами, чтобы стремглав не помчаться вниз. Весной или в сильный дождь Монастырская гора, названная так потому, что высоко над ней тянется белая стена женского Воскресенского монастыря, превращается в сплошной бурливый поток, омывающий до лоска, до яркого глянца ее тронутую колесами булыжную мостовую”.
Впрочем, то же обстоятельство иной раз было на руку жителям города: “Между валом и другим уже естественным холмом, на котором за каменными стенами с бойницами красиво раскинулись частью старинные, частью более новые церкви и службы мужского монастыря, спускалась к Тверце длиннейшая мощеная дорога, излюбленное место наших катаний на салазках или ледянках, которые мы обычно захватывали с собой. Эти катанья со взлетами на ухабах при спуске на реку были настолько соблазнительны, что и взрослые иногда принимали в них участие, и у нас даже вошло в обычай угощать ими изредка приезжавших к нам в Торжок гостей из других городов”.
Но главным развлечением конечно же было купание. При этом вроде бы бесхитростном занятии разыгрывались иной раз сюжеты очень даже драматические. Поэт С.Н.Толстой писал: “Очистилась река. Зазеленели склоны многочисленных холмов и холмиков города. Пошел второй год нашей жизни в Торжке. С наступлением лета я стал широко пользоваться возможностью частого купания, которую открывало существование реки под самыми окнами... Но тут-то меня, оказывается, и подстерегала неожиданная неприятность: за моими не слишком быстрыми успехами в области плавания постоянно наблюдал чей-то отнюдь не доброжелательный взор. Он принадлежал большому белоснежному гусю, который издавна чувствовал себя подлинным хозяином всего нашего участка берега”.
На земле автор этих строк имел некое превосходство перед этой птицей – мог, к примеру, в нее чем-нибудь швырнуть. В воде же расстановка сил была совсем другой. Гусь долго терпел чужака, но наконец затеял с ним сражение на воде:
“Последней жалкой попыткой, предпринятой мною, было повернуться к нему ногами и бить ими по воде. В ответ на это он приподнялся над поверхностью реки, издал громкий атакующий клич, эдакое гусиное “ура!”, и, едва касаясь крыльями воды, полетел на меня, не скрывая более своих злобных намерений.
Несколькими мгновениями позже он оказался у меня на голове. Клюв его (к моему счастью, тупой и лопаткообразный) стал долбить мой затылок яростно, но вовсе не больно. При этом, стараясь увеличить свой естественный вес и заставить меня скрыться под водой, он еще и подпрыгивал, хлопая крыльями у меня на голове. Сопротивление было явно бесполезно, и я стал понемногу опускаться, скрываясь под водой, но не забывая завести руку назад и вверх, чтобы сбросить с головы разъяренную птицу”.
В конце концов гусь отвязался от пловца и с важным видом поплыл к берегу. Однако же с тех пор смотрел на него совершенно по-другому. Победителем смотрел.
Впрочем, на Тверце случались сцены и поколоритнее, чем битва мальчика и гуся. Уже упомянутый М.Линд писал: “Как-то раз мимо наших окон потянулся к казармам народ. Обгоняя взрослых, бежали ребятишки. Мы тоже пошли.
– Дуров будет пускать воздушный шар!
На просторном берегу Тверцы, за казармами, где пахло свежим ржаным хлебом и конским навозом, окружая кирпичный очаг, свежесложенный на середине свободного пространства, собралось уже порядочно народа. Над очагом колыхался на веревках большущий белый воздушный шар. Очаг уже не топился, и шар был туго раздут. Возле очага среди незнакомых приезжих и нескольких наших военных распоряжался плотный брюнет, ниже среднего роста, без усов и без бороды, в цилиндре и светло-серой крылатке.
– Дуров! Дуров! Анатолий Дуров!
Чего-то ждали. Показался знакомый нам вахмистр, а рядом с ним – рослый солдат с чем-то визжащим и брыкающимся в мешке за плечами.
– Оказывается, полетит поросенок. Вахмистр дает своего поросенка. Если он пропадет, за него заплатят. Бедный поросенок”.
Однако зря жалели поросенка: “Внезапно толпа ахнула: белый светящийся комочек оторвался от шара и с раскрытым зонтиком стал спускаться вниз.
– В реку упадет! Беспременно в реку!
Ребятишки гурьбой помчались к реке. От берега оттолкнулось несколько лодок, и не успел поросенок обмочить кончики своих ножек, как уже был подхвачен десятком рук и под ликующие крики ребят торжественно притащен к Дурову.
– У поросенка оказалось замечательное сердце! Дуров в восторге от поросенка, он берет его с собой и будет дрессировать. Дуров заплатил вахмистру двадцать рублей! Посчастливилось вахмистру! Повезло и поросенку”.
Впрочем, вернемся на берег.
Первая достопримечательность – храм Вознесения (Старицкая улица, дом № 53). Писцовая книга о нем сообщала: “На посаде храм во имя Вознесения Господа нашего Иисуса Христа древен клетцки... строение мирское”.
Главное достоинство этого храма – материал. Он деревянный.
Неподалеку, на Грузинской улице, дом № 29, высится Воскресенский храм: “Храм Воскресение Христова, да в приделе Иван Златоуст... строение мирское”. Рядышком с Борисоглебской обителью стоит храм Михаила Архангела. От него же вдоль берега ручья Здоровца (названного так то ли в честь его размеров, то ли в честь приемлемого качества воды), мимо Георгиевской церкви (“два престола на одном окладе, на колокольне два колокола невелики, дал их в дом к страстотерпцу святому Егорию и препод. чудотворцу Сергию посацкой Иван Пятухин по своих родителех”) можно выйти к соборному Спасо-Преображенскому храму: “В городе храм Всемилостивого Спаса камен... да в том же соборном храме придел вверху на полатех вход во Иерусалим... да в том же храме придел Пречистая Богородице Одигитрия муромская... да подле товож соборного храму храм Афонасия и Кирила древен”.
С этим собором связана довольно характерная история, описанная неким И.Щегловым: «Оптинский инок, о. Э.Вий, который в юности своей был одно время письмоводителем у о. Матвея по раскольничьим делам, поведал мне немало любопытного об этой оригинальной личности... Несокрушимость его веры являла иногда примеры поистине невероятные. Как-то летом отправился он по делам в г. Торжок и дорогой жестоко заболел, чуть ли не холериной. В это время в Торжке происходил ремонт соборного храма, и неожиданно была открыта под алтарем могила преподобной Иулиании. Богомольные люди поспешно бросились к заветному месту и повычерпали, как целительное средство, всю воду, наполнявшую могилу. Когда, невзирая на свою болезнь, на место прибыл о. Матвей, на дне могилы оставались лишь комья липкой и вонючей грязи. Недолго думая, о. Матвей опустился на самое дно, собрал благоговейно эти остатки, съел их... и совершенно выздоровел. Когда по доносу о том, будто он смущал народ своими проповедями, его вызвали к тверскому архиерею и тот стал кричать на него, грозя упрятать его в острог, о. Матвей отрицательно закачал головой: “Не верю, ваше преосвященство!” “Как ты смеешь так отвечать?” – загремел владыка. “Да, не верю, ваше преосвященство, потому что это слишком большое счастие... пострадать за Христа. Я недостоин такой высокой чести!” Эти слова так озадачили владыку, что он с тех пор оставил о. Матвея в покое».
Впрочем, не только лишь церквами и монастырями славен наш Торжок. Неподалеку от собора, например, находится усадебка, принадлежавшая историку и археологу князю Алексею Долгорукому (Новгородская набережная, дом № 3–4). Этот археолог был непрост. Исследователь И.К.Линдеман вспоминал, как князь работал над новоторжской крепостью: “Систематические раскопки производились три раза. Едва ли не в первый раз произведена была такая раскопка в 1860–70 гг. проживавшим в Торжке известным гипнотизером князем А.В.Долгоруким. По рассказу дочери его Е.А.Богдановой-Масленниковой, князь, считавший себя сродни княгини Ульянии Вяземской, предпринял раскопку на том месте берега Тверцы, где по преданию остановилось плывшее по течению тело княгини в 1406 г., т. е. неподалеку от собора, – и предпринял, очевидно, с целью найти тайник. Тайника князь не нашел, но выкопал два подсвечника и кадило. Куда девались эти предметы, неизвестно”.
А на площади 9 января (бывшей Торговой) расположился магистрат, в котором действовало здешнее градоначальство – люди, подчас весьма оригинальные. Один из современников, к примеру, вспоминал о неком В. Г. Л: “У Л. страсть к медалям была развита в высшей степени, что, впрочем, имело и свои хорошие стороны. Так, для получения лишней медали он выстроил на свой счет каменные конюшни и казармы для двух эскадронов уланского полка. В большие праздники он надевал мундир и все имеющиеся у него медали и являлся в таком виде в собор, а затем делал визиты именитым гражданам города и наиболее влиятельным помещикам, живущим в городе”.
На соседней площади Ананьина (дом № 7) находится дом Агафоклеи Полторацкой. Дама она была весьма своеобразная. Зять Агафоклеи Александровны Д.Б.Мертваго так описывал этот визит: “В дорожном платье, с небритою бородою, вхожу в комнату, где по крайней мере 10 женщин сидели округ кровати, на коей лежала больною объявившаяся моя теща. Принимает меня с распростертыми руками, расспрашивает, где я жил, что я видел, рассказывает, будто много о добрых делах моих слышала, пеняет правительству, для чего мало меня награждают, справедливые мои ответы принимает хитростью и скромностью, журит, для чего не пользуюсь случаями, коли не красть, то приневоливать государя награждать более, одним словом, осыпает знаками дружества”.
А еще дальше на северо-запад – Больничная улица. Ведь новоторы и болели-то особенно.

Улица Дзержинского Почтовая станция Гостиница Пожарского Ильинская церковь Ильинская гора Музей Пушкина

Левый берег

Главная улица левого берега названа в честь Дзержинского. В прошлом же она была Ямской, и это имя соответствовало духу улицы гораздо больше. Ведь именно здесь проходила дорога Москва – Петербург.
Предприниматель М.Линд сообщал: «По правому (явная ошибка. – А.М.) берегу пролегает пресловутое шоссе из Петербурга в Москву, носящее в пределах города название Ямской улицы. Эта сторона города преимущественно жилая и “присутственная”. Здесь на боковых немощеных улицах разбросаны немногочисленные дворянские и чиновничьи дома с тополями, грачиными гнездами и балконами с неизбежными колонками. Здесь же, на Ямской улице, обосновалось несколько магазинов, угождающих вкусам и требованиям обитателей этих домов».
Самое важное из учреждений этой улицы, конечно, почтовая станция. Именно от ее деятельности зависело, поедет путник дальше, не задерживаясь, или же останется на несколько часов, а то и дней. Если же задержится, то как проведет свой досуг – в комфорте, сытости и неге или же в условиях спартанских. Впрочем, для путников при кошельке на противоположной стороне Ямской стояла знаменитая гостиница Пожарского (ныне, увы, сгоревшая), которая отчасти сделала слова “Торжок” понятием нарицательным.
Несколько дальше – Ильинская церковь (господин Линд возмущался “громыханием колоколов церкви Ильи Пророка, которая огромным белым пирогом давит на площадь и на отлогий скошенный спуск к Тверце, носящий по церкви название Ильинской горы, в то время как вся площадь называется в честь своего шумного патрона Ильинской”.
Вдоль же Ильинской горы шел бульвар. Он был местом притягательным и любопытным. И.Глушков писал в 1801 году в “Ручном дорожнике”: “Девушки новоторжские любят гулять и никогда не скрываются. В праздничный день крепостной вал (бульвар располагался на бывшем валу. – А.М.) покрыт ими, а следовательно, и молодыми мужчинами”.
Самобытность нравов наблюдалась на бульваре и в середине позапрошлого столетия. А.Н.Островский об этом писал: «Недолго нужно жить в Торжке, чтобы заметить в обычаях и костюме его жителей некоторую разницу против обитателей других городов. Девушки пользуются совершенной свободой; вечером на городском бульваре и по улицам гуляют одни или в сопровождении молодых людей, сидят с ними на лавочках у ворот, и не редкость встретить пару, которая сидит обнявшись и ведет сладкие разговоры, не глядя ни на кого. Почти у каждой девушки есть свой кавалер, который называется предметом. Этот предмет впоследствии времени делается большею частью мужем девушки. В Торжке еще до сей поры существует обычай умыканья невест. Считается особым молодечеством увезти невесту потихоньку, хотя это делается почти всегда с согласия родителей. Молодые на другой день являются с повинной к разгневанным будто бы родителям, и тут уж начинается пир горой. Такой способ добывать себе жен не только не считается предосудительным, но, напротив, пользуется почетом. “Значит, уж очень любит, коли увез потихоньку”, – говорят в Торжке. Не иметь предмета считается неприличным для девушки; такая девушка легко может засидеться в девках».
Тот же Островский замечал в дневнике: “11 мая. Ходили по городу, который расположен на горах. Вид с бульвара на ту сторону Тверцы выше всякой похвалы. Был городничий. Потом был винный пристав Развадовский (рыболов). Рекомендовался так: “честь имею представиться, человек с большими усами и малыми способностями. Замечателен костюм здешних женщин и гулянье девушек по вечерам на бульваре”.
А П.Небольсин сообщал: «Я полюбопытствовал прогуляться по бульвару и уселся в углу широкой садовой скамейки. Толпы гуляющих, преимущественно мещан и ямщиков, разодетых по-праздничному, перемешивались с группами людей высшего призвания, с людьми чиновными, уланами и супругами купцов. Шумная болтовня раздавалась из конца в конец; никто не считал себя связанным. Но высшее приличие царствовало всюду: все друг другу говорят “вы”, о себе выражаются “мы”, поминутно “прыскивают” и почти каждую фразу с маленьким возражением начинают словами: “Ах, помилуйте-с”!»
Однако же во второй половине девятнадцатого века эти очаровательные признаки начали потихоньку отступать. И в 1887 году критик И.И.Колышко сокрушался: «Новоторки славились когда-то своим красивым типом. Стройная, высокая, с кругленьким, очень привлекательным личиком и приятным, слегка задорным взглядом карих глаз – вот общий тип прежней новоторки.
Вместе с костюмом (и, добавим, с общим обликом. – А.М.) изменились и существовавшие в Торжке обычаи.
Тех вольностей между молодыми людьми, которые прежде бросались в глаза, уж не существовало. Хотя порой в сумерки, особенно зимою, девицы и собирались на беседу у ворот, и к ним подходили молодые парни, но держались все чинно, и разве только при проводах домой молодец перекинется несколькими словами со своим “предметом” с глазу на глаз».
Изменился и бульвар: «Сегодня выйдя часу в седьмом на бульвар, я был поражен массой народа. Аллеи были битком набиты, скамьи унизаны сидевшими. Головы, повязанные платками, и черные фуражки, густо перемешанные между собой, двигались одной сплошной массой. На мужчинах новые платья, чистые рубахи, вышитые шелками. Женщины в бурнусах внакидку, из-под которых пестреют ярких цветов платья. Там и сям попадается сарафан, безрукавки, кокетливо повязанный шелковый платочек; изредка мелькнет круглое личико с румянцем во всю щеку, тонкими русыми бровями и карими глазами. Взгляд этих глаз быстрый и мягкий, задорно загорающийся. “Вот она, настоящая новоторка...” – думал я, встречая такие глаза. Но, к несчастью, встречались они редко.
Всякая церемонность в обращении отсутствовала. О себе говорили: “я”, а не “мы”, “мне”, а не “нам”. “Помилуйте-с” хотя упоминали часто, но не исключительно. О “компаньонах”, “предметах” и “полюбовничках” и речи не было. Все эти термины заменил один общий: “кавалер” – во всех падежах и числах.
– Ах, какой вы кавалер... – жеманно говорит закутанная в длинный капот мещанка.
– Сегодня и кавалеров-то нету-ти... – говорит другая своей подруге, тоном слегка недовольным и презрительным».
При советской же власти бульвар вообще раскололся. Некто Н.Невский писал: «Я не помню точно – осенью 1919 или весной 1920 года – вечерами бегал на бульвар поглядеть, как гуляют “большие”. Хорошо помню, что одновременно гуляли на бульваре два круга – “интеллигентные”, гулявшие против путевого дворца, и “простые”, гулявшие в конце бульвара, к Ильинской церкви. Водоразделом меж ними была невидимая стена против переулка, идущего на параллельную бульвару улицу. Все гулянье состояло в том, что молодежь, каждая на своей территории, кружила по двум параллельным аллеям. Против переулка между аллеями был сделан широкий соединяющий проход, и вот на этом проходе каждая из компаний переходила из одной аллеи в другую, но не соединяясь друг с другом. Лишь одни ребятишки моего возраста (12–15 лет) переходили запросто от “интеллигентов” к “простым” и обратно. Ни беседки, ни музыки уже не было».
Последняя же достопримечательность на этой улице – Музей поэта Пушкина (дом № 69–73), некогда усадьба Львовых и Олениных. Но при желании можно продолжить путешествие – ведь менее чем в десяти километрах отсюда находятся три знаменитые усадьбы – Митино, Василево и Прутня.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"