ДЕНЬ ВЫПУСКНИКА

Место, где свет
Первая суббота февраля – в школе день особенный!

Человеческая память обладает многими замечательными свойствами и способностями.
Например – способностью забывать.
Когда множество подробностей прошлой жизни опускаются как несущественные и ты уже не чувствуешь своей зависимости от них. Ты начинаешь строить совсем другую жизнь – не менее интересную и насыщенную, но другую, которую делаешь сам и за которую несешь всю полноту ответственности.
Да, были страсти и переживания – но когда это было? Ты можешь быть благодарен своему прошлому либо смотреть на него с долей иронии, но в любом случае понимаешь: ты больше не привязан к нему как к материнскому подолу, а теперешняя твоя жизнь наполнена множеством новых по-настоящему значимых событий.
Но бывает иначе – когда прошлая жизнь оказывается существеннее и важнее, чем настоящая. Когда там остаются подлинные страсти и подлинные переживания. И ты снова и снова возвращаешься туда, пытаясь поймать неповторимое ощущение подлинности. Или проигрываешь альтернативные сценарии жизни, двигаясь в нескончаемом круге одних и тех же воспоминаний…
А иногда не только вспоминаешь, но и пытаешься встретиться с теми людьми, которые когда-то были частью твоей жизни.
Зачем? Чтобы с помощью этой встречи измерить пройденный тобою путь? Или просто потому, что там, в прошлом, осталась какая-то сверхзначимая для тебя неразрешенность – вопрос, на который ты так и не сумел найти ответ…

15, 20, 25...

Вечер встречи выпускников... Пожалуй, больше всего любят этот праздник в школах провинции. Не случайно приурочен он к студенческим каникулам: те, кто уехал из родных мест поступать в областные центры и столицы, в эти дни возвращаются домой, к мамам и папам, и конечно, повидаться с друзьями. Учителя делают к этому дню прически (у учителей свой календарь и свои праздники) и готовят самые нарядные костюмы. Старшеклассники, которых тоже допускают на это торжество, едва доживают в этот день до вечера: кто приедет? Не терпится посмотреть, как изменились те, с кем еще совсем недавно можно было запросто поболтать на перемене или в школьном буфете…
Я помню эти вечера и тогда, когда еще была старшеклассницей, и тогда, когда приезжала студенткой в свою 15-ю среднюю школу города Энгельса. Хотя родители мои уже жили со мной в Москве, я даже помыслить себе не могла, что можно пропустить вечер встречи. Скучала по своим одноклассникам страшно.
SMS-ок и электронной почты тогда не было. Зато горы обычных почтовых конвертов с такими важными и нужными словами – из Энгельса, Питера, других городов, по которым разлетелись мои одноклассники, и сейчас пылятся где-то...
В первые годы после школы народу на эти встречи приходило больше всего, а к моменту окончания институтов первая суббота февраля перестала быть стопроцентно свободной для такого рода встреч зоной: новые заботы, новые обязанности…
Впрочем, и после института о друзьях не забывали. Вдруг оказалось, что школьные друзья существовали не только для того, чтобы списать перед уроком математику: как-то сложилось, что на всю жизнь они остались самыми близкими людьми. «Наше общее детство прошло на одних букварях, оттого ничего никому объяснять и не надо…» Но о школе теперь вспоминали больше по юбилейным датам: 15, 20, 25…
А вот в этом году так оказалось, что уже 30.
Из Москвы на этот раз ехали всемером.
Время от времени кто-нибудь вспоминал о том, что надо бы хоть немного поспать, но не получалось. «А помнишь?» – «А кто знает, где Разуваев?» – «А вот Тюгаеву никто не нашел?» Остановиться было невозможно…
Тем более что к воспоминаниям прошлого примешивался опыт настоящего: ведь теперь мы уже знаем не только свою школу и не только своих учителей, но школы и учителей своих детей. И школьные приключения наших детей переживаются нами, как выяснилось, куда острее, чем собственные.

Римма Васильевна

Из наших учителей в школе уже никто не работает.
На «двадцать пять» приходили и Зоя Федоровна (география), и наша «классная» (та, что была у нас с пятого по седьмой), и Валентина Николаевна (биология, химия), и Римма Васильевна (математика), и Молочков (физкультура).
В этот раз пришла только Римма Васильевна:
– Нет, нет, не представляйся, я тебя помню! Ты Архипов!
Мы учились тридцать лет назад, но Римма Васильевна помнит и узнает всех:
– Как же мне Архипова не помнить: я же каждое утро по дороге в школу заходила его будить, чтобы не проспал, чуть ли не весь десятый класс!
– А я потом многим об этом рассказывал, но мне никто никогда не верил, говорили, что так не бывает и что учителей таких не бывает… Хотя двоек у меня было по математике полно…
Римма Васильевна нарасхват: и выпускники 15-летней давности тянут к себе, и еще кто-то ждет… Однако нам удалось залучить ее к себе.
– Я вам не рассказывала, а ведь моя фотография в гороно висела – как лучшего математика города. Из одного только вашего выпуска были два победителя областных олимпиад в девятом классе и два – в десятом. Рыбин и Насонов, Малышев и Рыбин. А в городе, между прочим, только из нашей школы побеждали на областных олимпиадах, только наши участвовали во всероссийской...
Что ж, про фотографию в роно мы не слышали, но то, что наша школа по математике самая сильная в области, прекрасно знали. Знали и про то, что на олимпиадах наши всегда конкурировали с математической школой из Саратова, а при поступлении в вуз ни с математикой, ни с физикой у наших проблем не было. А из всех четырех классов нашего выпуска поступили практически все.
– Хотя, когда время проходит, – продолжает Римма Васильевна, – на многое начинаешь смотреть совсем другими глазами. Раньше казалось: научить математике – это и есть то главное, что я могу дать как учитель. А сейчас много думаю, что получилось, что нет, и понимаю, что математика моя – это совсем не самое главное. Сами знаете, у нас в городке каждый все друг о друге знает, встречаемся и с бывшими учениками, и с родителями, и чем старше становимся, тем ближе друг другу. Волей-неволей проводишь, как говорят ученые, лонгитюдное исследование – это когда долго-долго наблюдаешь за своими бывшими выпускниками, что с ними происходит в жизни. И выводы мои невеселые. Математике-то я учила хорошо. Все, кто хотел, у меня поступали. Но... Посчитала я, к примеру, сколько пьяниц среди моих учеников. И так много их оказалось, что решила я для себя, что учить-то надо было, может, вовсе не тому и не так…
Да ладно, пойду, ждут меня… Очень-очень рада была видеть вас всех.
Римма Васильевна уходит с нашими букетами, а мы, конечно же, начинаем обсуждать ее слова.
– Я в политех сдавала, никакой дополнительной подготовки, кроме Римминой, мне не надо было.
– Математику нам так дала, что она и до сих пор во мне сидит, все помню со школы.
– А я Римму ужасно боялась.
– Помните, у нее все время голова болела? Она пишет-пишет что-то на доске, что-то объясняет, всю доску испишет, сядет на стул и так голову на руку уронит… А рука вся в мелу, и лоб в мелу, и костюм в мелу, и к концу урока она вся в мелу бывала.
– А ведь над ней никогда не смеялись и не издевались. Уважали?
– А помните, как все замирали, когда она над журналом наклонялась – кого вызвать?
– А у нас в десятом классе по алгебре были общие тетрадки в 96 листов, так вот, в конце года, уже весной, взяла у меня Римма эту тетрадь на проверку и во всей тетради не нашла ни одной домашней работы – не делала я их никогда, не нужна мне была математика, хотя и пятерка была. Вот скандал был! Маму в школу вызвали. Но просто поругали, никаких больших неприятностей не было, и пятерка моя со мной так и осталась. Так что все-таки бережно к нам относилась. Все же понимала, что я не собираюсь математику сдавать… безобразие, конечно, что домашних работ не делала, непорядок, но всем же понятно, что мне время на другое нужно. Хотя до сих пор помню, как на выпускном экзамене по геометрии Римма перед всей комиссией сказала: «Отвечает она, конечно, блестяще, и пятерку мы ей поставим, но это холодный блеск! Внешний фейерверк! А знаний настоящих за этим нет, здесь способности совсем другого рода – умение себя подать!»
– А вот мне пришлось и одному, и другому сыну по математике репетиторов нанимать.
– А с моим его школьная учительница занималась. Она говорила: «Хотите положительных оценок – ходите, занимайтесь, но за деньги!» И он, и многие его одноклассники прямо в школе после уроков занимались. Толку, правда, было немного, поскольку для поступления этого все равно было недостаточно, но бились за хорошую оценку в аттестате. И я много раз задумывалась, почему Римма умудрялась без всяких денег и без всяких дополнительных занятий, причем в условиях большого класса подготовить всех так, что все могли поступить? Ну не все же среди нас были гении, и ведь не дураки же наши дети…
– Тогда все проще было.
– Что, конкурса в вузы не было? Да когда мы поступали на геофак в университет саратовский, конкурс был пять человек на место, а на физфак – десять. В медицинский еще больше, а ведь из нашего выпуска врачей столько, что лечись не хочу! А на филологический вообще чуть не 15 человек на место.
– Уж точно самый большой был у меня, в МГУ. Для девочек на журфак конкурс был 28 человек на место.

Предательства не выдавливали

Может, все дело в том, что через тридцать лет все события покрылись патиной, острота переживаний стерлась?
– Вряд ли мы любили кого-то из наших учителей, но жили-то мы с ними довольно мирно…
– Ничего себе мирно, а помнишь, что мы творили с учительницей литературы?
– Мне моя мама сколько раз говорила: «Как вам не стыдно, она двоих детей растит без мужа, пожалейте ее!»
– О том, что учителя тоже люди, что у них могут быть семейные проблемы, проблемы со здоровьем, что они имеют право на какие-то человеческие слабости, тогда и мысли не было!
– Максимализм?
– Да, максимализм… А с другой стороны, ты помнишь, как она рассказывала нам про литературу по… своим студенческим лекциям? Ей уже до пенсии, наверно, было недалеко, а она читала нам что-то из своих студенческих тетрадочек! Листки пожелтели, ломкие стали, а она их все эксплуатировала, при том что сами произведения со студенческой скамьи не читала. Это вы своей математикой по делу занимались, а я только и делала, что ловила ее на том, чего она не знает или забыла. Она и главных героев путала, а второстепенных просто не помнила. Притом злилась, краснела, а мы злобно хихикали.
– Какие только штучки с нею не выкидывали!
– Доску натереть свечкой, чтобы не мог писать мел – это было самое безобидное. А помните, как вынесли на перемене из класса стул и вместо стула поставили мусорное ведро?
– А в другой раз за перемену все парты задом наперед повернули, и все уселись после звонка спиной к доске и учительскому столу, наслаждаясь своим остроумием и изобретательностью.
– И вот она заходила в класс и тут же вылетала к директору. А директор или завуч приходили и неизменно спрашивали: «Кто это сделал?!» И ни разу никто никого не выдал. Хотя справедливости ради надо сказать, что учителя наши не слишком склоняли нас к предательству. А вот сейчас у дочки моей в шестом классе случилось ЧП. Пропал классный журнал. И такое после этого там началось, что нам в нашем розовом детстве и не снилось. Дочь пришла из школы в слезах: «Я приносила журнал из учительской в класс, на нем есть отпечатки моих пальцев, а нам сказали, что будут снимать отпечатки и приведут собаку». А дальше устраивали очные ставки, вызывали по одному и каждому говорили примерно такое: «Вот ты молчишь, покрываешь того, кто журнал взял, а твои друзья на тебя уже показали! Вот какие у тебя друзья, а ты их укрываешь!»
На втором месяце этих допросов в духе 37-го года я не выдержала и забрала свою дочь из этой суперпрестижной английской школы. А перед тем как уходить, зашла к директору – попыталась ему что-то объяснить про эту нелепую ситуацию. Предлагала даже сесть и переписать этот злополучный журнал – почему из-за какого-то журнала должны страдать дети? Но директор твердил свое: «Надо найти и наказать виновного, а то из безнаказанного преступления знаете что может вырасти? Мы его сегодня не найдем и не накажем, а в десятом классе он вашу дочь изнасилует!» Почему-то этот изощренный перл мысли не произвел на меня впечатления, и как ни уговаривал меня директор не уходить (а Машка моя была отличницей), терпеть продолжающиеся издевательства над классом я не могла и забрала-таки Машкины документы.
Между прочим, в начальных классах этой популярной у родителей школы процветало просто фантастическое фискальство. Все друг друга «закладывали», жаловались, и как я своей дочери дома ни внушала, что ребенок имеет право на свои тайны и что «закладывать» товарища нехорошо, все мои доводы разбивались о железное: «А Тамара Александровна говорит, что надо говорить!»
А еще они друг другу совершенно не подсказывали. И даже радовались, когда кто-то отвечал не очень хорошо: на таком фоне сам будешь выглядеть лучше!
– Что ты хочешь – типичная московская спецшкола. А вот мы каждый день у Рыбина списывали – и математику, и физику. Или специально задачи для нас решал. Говорил, что ему все равно упражняться надо, он же в физтех собирается. Только иногда казусы случались: он своего «Кванта» начитается и какие-нибудь формулы применит, которых мы не проходили. И Римма сразу «секла» ситуацию! В одну тетрадку заглянет, и громовым голосом: «Кто еще у Рыбина списал, несите тетради!» Мы уж его просили не выпендриваться, но время от времени все равно попадались…

Как мы гуляли (педагогика двора)

Мы же помним, как это было и, кажется, еще совсем недавно…
Высох асфальт, уже совсем рядом выпускные экзамены, а мы, четыре выпускных класса, прыгаем через скакалку – парашютную фалу (это лучший вид скакалки, кто не знает). Двое крутят, а остальные в длинном хвосте и влетают по очереди…
Вот сейчас без конца говорят: надо закаливать детей, надо готовить их к суровой жизни. А у нас была в общем-то мягкая школа. Нам многое прощали, нас понимали, нас жалели, с нами много возились.
Возможно, это были особые условия. Закрытый военный городок. Два полка стратегических бомбардировщиков, две школы в городке. У отцов – общее дело, мужская работа. И хотя никакой войны, мирные застойные годы, только за время нашей учебы разбилось несколько самолетов – наши отцы, отцы наших одноклассников… По восемь человек в каждом экипаже! И все равно мальчики хотели быть военными, и все – летчиками. Вот только не у всех получалось стать летчиками: слишком строгая комиссия по здоровью…
Тогда шли на какие-то компромиссы. Например, в ракетчики, тем более что до ракетного училища одна остановка на автобусе. Или в Саратов, в «химдым» – как это училище называлось официально, не знаю, но что-то про химзащиту.
Счастье нашего школьного детства, тоска всего нашего взрослого уже поколения – дворы. У нас-то ведь не просто дворы были, а огороженное высоким кирпичным забором пространство военного городка, где мы все время вместе: в школе вместе, вышли из школы, сделали быстренько уроки, и опять вместе. Летом – на аллее Героев, вдоль которой в наше время висели писанные маслом портреты Героев Советского Союза, служивших в наших двух полках. На тогдашнем нашем сленге аллея эта называлась Брод – это наш Бродвей, место, куда приходишь побродить, пообщаться. Вечером, если надо было кого-то встретить или кого-то просто увидеть, выходили на Брод. Но это летом. А зимой все на катке. «Слышишь – гибнет, сердце гибнет в огнедышащей лаве любви» – под этот знойный шлягер из «Бриллиантовой руки» мы катались каждый вечер в любой мороз. Особой популярностью в мороз пользовалась теплушка, куда прятались греться.
– Ты знаешь, мне ужасно жалко моих детей за то, что у них никогда не было такого общения. У старшего, когда он еще в младших классах учился, был двор, да и на даче была компания… А потом уже нет. В школу-то все приезжают с разных концов Москвы, а после уроков разъезжаются. И все! Ты себе можешь представить такую жизнь? Чем заниматься? Общаться с компьютером? Только и делают, что SMS-ки друг другу без конца пишут. Мой говорит, что некоторые исхитряются их набирать даже отвечая у доски, а руки с мобильником за спиной.
– Ну это мы уехали отсюда и лишили детей этого рая, а как, интересно, те, кто здесь остался? У их детей то же самое, что у нас, или нет?
– Почему-то такая жизнь и у нас как-то скоро кончилась. Мои хоть и в городке все время, все равно больше времени за компьютером проводили. Старшего вообще не оторвать, он у меня занимается киберспортом – так это, кажется, называется. Даже на соревнования в Москву ездил: сам нашел, сам зарегистрировался и поехал.
– А мой четырнадцатилетний спрашивает меня недавно: «Вот ты говоришь “мы с ними гуляли”, а что это значит?» Я говорю: «Это значит только то, что значит: гуляли по аллее, держались за ручки, хотя последнее вовсе необязательно. Нас было четверо подружек, с нами четверо ребят, иногда состав менялся, и вот мы гуляли все вместе, потом расходились на парочки, опять сходились, встречались еще с какой-нибудь компанией… Летом сидели на аллее с гитарой, а вокруг нас постепенно собиралась толпа. Зимой катались на санках. Катались на коньках. Иногда топтались в подъездах. И говорили-говорили-говорили... Нам до сих пор ужасно интересно говорить!» Он спрашивает: «А вы целовались?» Да нет, в его возрасте еще нет – чистая правда…
– А вспомни, как в пятом классе твой отец водил нас в поход, мы ночевали в стогу и ночью играли в бутылочку!
– Это да, но это же детские игры, а он-то про другое спрашивал…
– Все-таки здорово все это было. И учеба как-то не заслоняла жизни, и жизнь вся была в постоянной тусовке. Времени на это ушло море, но ведь не жалко нисколько! Все успевали: я ездила во Дворец пионеров в изостудию, Нелька и на гимнастику ходила, и на фигурное катание, Мишка – на бальные танцы, да к тому же в заочной физико-технической школе учился… А еще все время в походы ходили...

Судьбы

– А ты помнишь этого, Шухера?
– Какого Шухера?
– Ты что, выпускник нашей школы – в космос в этом году слетал!
– У нас что, есть собственный космонавт?!
– Фамилию помню, а самого его нет… У него мать не учительница была?
– А он нас помоложе?
– Знаешь, кто нас «не помоложе», те свое уже отлетали.
…Все наши летные мальчики увольнялись в запас как раз перед нашей прошлой встречей – двадцатипятилетием. И так он недолгий – период военной карьеры, а тут еще всякие перетряски с армией, сокращения… На той встрече наши бывшие «господа офицеры» выглядели довольно бледно. Полковниками и подполковниками запаса вернулись из разных концов бывшего Союза в родной Энгельс – практически к тому же, от чего уходили 25 лет назад, – в училища, но только с семьями. Тогда все рассказы были похожие:
– Я полком командовал на Дальнем Востоке, ко мне губернатор приезжал с поклоном, просил помочь то в одном, то в другом… Попросил помочь детскому дому, так я 30 мальчишек взял в полк на довольствие: кормил, одевал, воспитывал. Все у меня было! Две машины-«японки» пригнал, квартира трехкомнатная... В 98-м все продал – готовился к увольнению и переезду. А после дефолта и увольнения без копейки приехал к родителям – только жену и двоих детей привез, больше ничего. Пошел в Энгельсе в службу занятости, а мне говорят: «Ты что, парень! У тебя хоть пенсия есть, а у нас столько молодежи без копейки!» А как быть – у меня старший в этом году поступать будет, дочка в третьем классе – мне еще тянуть и тянуть...
Сейчас картина, конечно, повеселей. Организационный опыт командиров и заместителей командиров полков оказался-таки востребован. Все вроде у дел.
– А ты знаешь, Сашка закончил служить полковником, в Энгельс приехал и поступил в университет на исторический.
– Это в 40-то лет?
– Да. Но зато теперь работает в администрации. И все у него нормально.

* * *
Мне кажется, что наше школьное детство для нас – успешных и не очень, семейных и не создавших семью, бездетных и многодетных, толстых и не очень, седых, лысых, оправдавших ожидания учителей, одноклассников, родителей и не оправдавших – для всех нас школьное детство – это место, где свет. Макаревич точные слова нашел.
Хотя я знаю и других людей, которые вспоминают школьные годы как страшное время, о котором хочется забыть. Не думаю, что только школа в этом повинна. И все-таки… Что же должна была делать она с ребенком, чтобы все защитные силы детства и вся романтика юности не смогли заслонить полученных обид.
Не знаю, обязана ли школа дать всем математику на таком уровне, чтобы поступить в вуз без репетитора, но она точно должна каждому дать крылья. Человек без накопленного в детстве тепла – как здание без фундамента или дерево без корней. Не удержаться, не устоять.
Но ведь и у нашей Риммы Васильевны есть своя печальная арифметика? Значит, и в том счастливом месте нашего детства были перебои со светом?

Людмила РЫБИНА

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"