РОДИТЕЛЬСКАЯ ГАЗЕТА
СЕМЕЙНОЕ ЧТЕНИЕ
С.Ю. Румянцев. Книга тишины.
Звуковой образ города С.-Петербург:
“Дмитрий Буланин”. 2003
 Это необычная книга о шуме, тишине и
колоколах. Сергей Юрьевич Румянцев, писатель и
музыковед, написал свою “слуховую биографию” –
мемуары зрячего человека о личном звуковом
опыте. И не только о личном – он был еще и
историком: в книге есть “звуковые пейзажи
Москвы” конца XIX и первой трети XX века.
С.Ю.Румянцев пишет о том, что в звуковой картине
мира в последние десятилетия, о которой часто
пишут и говорят, как правило, нет понятия тишины
– только оппозиция шум/музыка. В хаосе звуковых
явлений, происшествий, катастроф, составляющих
историю взаимодействия звуковой среды города с
живыми формами народного творчества России XX
века, возникла ситуация извечного
противостояния, битвы шума и тишины. “Великое в
шуме не родится. Недаром великая вера выходила из
пустыни, из молчания неба и земли, обрученных в
союз тайны. Недаром научные открытия выходили из
тишины лабораторий и кабинетов. Недаром все
великое в русской литературе – все из тишины
полей и усадеб…” – писал в томской ссылке
философ С.Н.Дурылин.
В очерке “Пожар московский” есть замечательные
описания шума пожаров в Москве в XIX веке, в начале
XX века – ведь в городе тогда возникало в среднем
около 500 пожаров в год. С.Ю.Румянцев пишет: “В
жизни звуковой среды города присутствовал
пожаром навязанный ритм: шум сполоха, ревущий
хаос пожара – мертвая, выжженная тишина
пожарища, шум стройки – живая тишина
возрожденной, стройной, мирной жизни... Звуковой
облик пожара в городе складывался веками. Уже
одно это позволяет назвать русский городской
пожар именно “звукозрелищем”… Главным,
центральным звукоэлементом пожара во всех фазах
“пожарного действа” традиционно и неизменно
выступал самый мощный из звукотембров города –
звон. Древнее било, набатные и церковные
колокола, сигнальный колокольчик на каланче… В
дороге – колокола повозок пожарной команды, звон
подков лошадей, звенящие в окнах стекла…
Непосредственно на пожаре – звяк ведер, топоров
и багров, раскрывавших железо кровли
“топорников… Вокруг этого звонно-звенящего
стержня группировались все другие звуки, тембры
“пожарного оркестра”: деревянные (стук, треск,
грохот отдираемых досок, валящихся балок),
огненно-водяные (рев раздуваемого ветром
пламени, разноголосица криков и плачей, шипенье
обращающихся в пар головней), каменно-земляные
(цокот и грохот летящих на пожар коней и экипажей,
топот ног толпы)”.
В очерке “Изменение звукового облика городской
жизни” подробно рассказывается о
предназначенных заменить колокольный звон
“концертах гудковой музыки” в Москве 1920-х годов,
в которых духовыми инструментами были десятки
паровозных гудков, “ударными” – батареи орудий,
а “барабанами” с мелкой дробью – ружейная
стрельба красноармейцев.
В этом же очерке рассказывается об оркестрах
“шуморитмовой музыки, в которых, в частности, был
и инструмент – “свиной пузырь для дирижера
оркестра, которым он во время исполнения бьет по
голове музыкантов”, и приводятся описания
“новых музыкальных инструментов” 1920-х годов –
стулофонов, гитароидов, бутылофонов: “Шумовики
20-х – шумы в сердце новорожденной советской
жизни: не искусства, не культуры прежде всего, а
первобытного состояния души и ушей”.
Очерк “Мне стан твой понравился Теплый”
посвящен шумам современного города. С.Ю.Румянцев
замечает, что тихость исчезла, осталась одна
громкость (супер-, классная, большая, приличная и
т.п.), что громкость стала гегемоном звукомира,
точкой отсчета, техническим параметром.
“Прислушайтесь к шуму современного города:
одинокий свист снегиря не слышен – вокруг бушуют
взбесившиеся противоугонные сирены автомобилей,
хлопки и залпы петард, вороний грай на
помойках…”
Но, замечает С.Ю.Румянцев, появились и новые для
города явления. В очерке “Рух века” он пишет:
“Слух и звон в Москве и в целом по России
находится на пороге, только-только вступает в быт
и сознание “безколокольных поколений”. Мы
только начинаем вспоминать глубинные смыслы
Звона…” По его мнению, на гребне времени (на
переломе жизни) мы присутствуем при столкновении
гудка и звона. “Есть что-то глубоко символичное,
даже навязчивое в той неуклонности, в которой
гудок и звон “сшибаются” в переломные для жизни
страны годы. Так было в середине 20-х, на грани
50–60-х (когда были запрещены и звуковые сигналы
автотранспорта в Москве и других столицах и
накатила последняя волна антирелигиозной
борьбы), так случилось и “под занавес”.
Одновременно с возрождением колокольного звона
на Россию обрушилось сиренное бедствие… Но
выбор существует. Уши можно открыть. Колокола
вновь звонят. И можно слушать звон. И думать о
вечном, и видеть небо, и ощущать присутствие
Тишины”.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|