ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N41
ДОСУГ 

“И звучит оркестрион”

Гостиница “Москва” была построена в 1936 году по проекту архитектора А.В.Щусева.
Ранее на этом месте стоял ряд знаменитых московских трактиров.

Глядя на реконструируемую “Москву” (точнее, на рекламу, прикрывающую эту реконструкцию), можно пофантазировать. О том, сколько различных баров и кафе было на этажах, о том, как скромные командировочные пили в них по ночам русскую водку под салатик “Оливье”, о том, какие сумасшедшие деньжищи они в этих стенах оставляли. Все-таки отель в центре Москвы. Дешевый общепит здесь неуместен.
Но гораздо интереснее пофантазировать несколько на иную тему. О том, что было тут во времена дореволюционные. Тем более и фантазировать не нужно. Достаточно воспользоваться сохранившимися документами.
Некогда территория, сегодня занятая под гостиницу, была застроена трактирами и лавками. Самый же знаменитый из трактиров располагался дальше всего от Тверской, ближе к нынешнему памятнику Марксу. Это был известный Тестовский трактир, возникший в 1868 году. Правда, он официально назывался несколько иначе – Патрикеевским, поскольку находился в доме знатного миллионера Патрикеева.
Тестов же всего-навсего снимал эту недвижимость. В какой-то степени благодаря тому, что подольстился к жадному до славы Патрикееву и тем его прельстил, что вывесил над входом огромнейший плакат: “Большой Патрикеевский трактир”. А снизу скромно приписал: “И.Тестов”.
Фирма становилась все известнее, и через десять лет разбогатевший Тестов прибавил к своей вывеске российский герб и надпись, самую престижную из всех возможных, мечту каждого дореволюционного предпринимателя, – “Поставщик высочайшего двора”. Значит, сам государь-батюшка не брезговал отведать тестовского расстегайчика.
Да что там поставщик – ближайшие царевы родственники не брезговали посетить тестовские владения. Сюда любил захаживать брат Александра III Владимир Александрович. Однажды это даже вызвало курьез. Великий князь Владимир как-то раз приехал в маленький город Боровичи. А тамошний купец, заранее прознав об этом, “выписал” из Москвы одного из лучших тестовских поваров, который, зная вкусы постоянного клиента, приготовил соответствующее угощение.
После обеда гость задал хозяину вопрос:
– Скажите, почтенный, как вы узнали все кушанья, которые я особенно люблю?
– Господь Бог надоумил, Ваше Императорское Величество, – смиренно ответил хозяин.
– Ну, – недоверчиво протянул Владимир Александрович, – я полагаю, что у Господа Бога есть заботы поважнее и ему некогда заказывать для меня обеды.
Естественно, что у купца после такого поворота темы душа, что называется, скакнула в пятки. Но, впрочем, обошлось без строгостей – царскому брату очень уж понравился обед.
Тестовский трактир был всенародным в широчайшем смысле слова. Поутру сюда слетались жаворонки ранние – купцы, любители гонять чаек из блюдечка. Затем приходили чиновники. Следом – интеллигенция. А поздним вечером и ранней ночью тестовские залы наполнялись театралами. Благо, рядом и Большой, и Малый, и Манеж, и Благородное собрание.
Перед каждой осенью, когда помещики везли в Москву на обучение своих детишек, здесь устраивали, по традиции, семейные обеды. Иной раз сюда даже гимназисты забегали. К примеру, Брюсов вспоминал, что в день открытия памятника героям Плевны он, удрав из гимназии, смотрел торжества, а потом ел расстегаи у Тестова.
Состоял трактир из кабинетов и двух огромных залов. В них, как правило, устраивали всякие банкеты, но некоторые любители скопления народа предпочитали кабинетам места в общих залах. А многие известные и, разумеется, богатые клиенты имели тут свои столы. За них никто не смел садиться, но это правило срабатывало лишь в определенные часы обеда или завтрака. В другое время те столы были доступны каждому желающему.
Главной же достопримечательностью тестовского заведения был дорогой оркестрион или “машина”. Стоил он невиданную сумму – 12 тысяч рублей и по заказу публики играл практически любую музыку, в том числе классику. Его даже в стихах воспевали:

Вина крепки, блюда вкусны,
И звучит оркестрион, на котором:
Мейербер, Обер, Гуно,
Штраус дивный и Россини
Приютилися давно.

Из еды же более всего пользовались спросом тестовские поросята. Выращивали их на специальной ферме, каждого – в особом чистеньком пенальчике со специальными перегородками, чтобы поросенок “с жирку не сбрыкнул”. Их кормили преимущественно творогом, а после, розовых и нежных, везли в Москву и подавали с кашей. Те поросята почитались как одна из главных достопримечательностей Москвы, в одном ряду с Царь-пушкой и Василием Блаженным.
Славилась и гурьевская каша с фруктами, и суп из раков с расстегаями, и ботвинья с белорыбицей. А иные обязательно заказывали кулебяку в двенадцать этажей, каждый этаж с особенной начинкой. Были в ходу и расстегаи с рыбой. Идет половой с подносом расстегаев, а за ним несется рыбный дух.
Из напитков же все больше шла Смирновская. Ее подавали в специальных ведерках, во льду.
Владимир Гиляровский описал “простой” обед у Тестова, в котором ему как-то довелось участвовать: “Моментально на столе выстроились холодная смирновка во льду, английская горькая, шустовская рябиновка и портвейн Леве № 50 рядом с бутылкой пикона. Еще двое пронесли два окорока провесной, нарезанной прозрачно розовыми, бумажной толщины, ломтиками. Еще поднос, на нем тыква с огурцами, жареные мозги дымились на черном хлебе и два серебряных жбана с серой зернистой и блестяще-черной ачуевской паюсной икрой. Неслышно вырос Кузьма с блюдом семги, украшенной угольниками лимона.
Начали попервоначалу “под селедочку”…
Потом под икру ачуевскую, потом под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок, по рюмке сперва белой холодной смирновки со льдом, а потом ее же, подкрашенной пикончиком, выпили английской под мозги и зубровки под салат оливье...
После каждой рюмки тарелочки из-под закуски сменялись новыми...
Кузьма резал дымящийся окорок, подручные черпали серебряными ложками зернистую икру и раскладывали по тарелочкам. Розовая семга сменялась янтарным балыком... Выпили по стопке эля “для осадки”. Постепенно закуски исчезали, и на месте их засверкали дорогого фарфора тарелки и серебро ложек и вилок, а на соседнем столе курилась селянка и розовели круглые расстегаи.
– Селяночки-с!..
И Кузьма перебросил на левое плечо салфетку, взял вилку и ножик, подвинул к себе расстегай, взмахнул пухлыми белыми руками, как голубь крыльями, моментально и беззвучно обратил рядом быстрых взмахов расстегай в десятки узких ломтиков, разбегавшихся от цельного куска серой налимьей печенки на середине к толстым зарумяненным краям пирога”.
Особенно же колоритным едоком считался миллионер Иван Васильевич Чижов. Его ежедневное меню было таким: порция осетра или белуги, икра, две тарелки ракового супа (иной раз он заменялся рыбной или же какой другой селянкой с расстегаями или же кулебякой в двенадцать этажей), жареный поросенок (заменялся иногда приличной порцией телятины или же рыбы), а на десерт – большая сковородка сладкой гурьевской каши. Сопровождался тот обед вином и вместе с перерывами на дрему между блюдами занимал около двух часов.
Впрочем, не все в этом трактире было благостно. Иной раз не обходилось без курьезов. Здесь, например, служил известный половой Иван Селедкин. В первую очередь он славился своей патологической обидчивостью. Каждый раз, когда кто-нибудь из гостей заказывал селедку, этот специалист без страха и упрека проявлял собственное недовольство.
Как-то у Тестова обедал один высокопоставленный жандармский генерал. Генерал сделал заказ и, когда его половой уже направился на кухню, понапутствовал его:
– Селедку не забудь, селедку!
По случайности, как раз в этот момент в зал заходил Селедкин. Не разобравшись в ситуации, он гневно выкрикнул:
– Я тебе, мерзавец, дам селедку! А по морде хочешь?
Лишь чудом удалось умять этот скандал.
Многие известные люди, приезжая в первопрестольную столицу, первым делом отправлялись в тестовский трактир. Например, писатель Федор Достоевский. Его супруга вспоминала, как они после прогулок “усталые и проголодавшиеся обычно ехали завтракать к Тестову. Муж любил русскую кухню и нарочно заказывал для меня, петербургской жительницы, местные блюда, вроде московской селянки, расстегаев, подовых пирожков...”
Редактор популярного “Московского листка” Н.Пастухов, обедая, просматривал “Новости дня” – издание конкурента Липскерова и, тыкая в рекламу некого портного Мандля, с презрением пояснял:
– Штанами плотють!
Здесь преподаватели Консерватории торжественно отпраздновали первый выпуск, а знаменитый фабрикант Савва Морозов не гнушался приводить с собою всяких подозрительных господ. К примеру, начинающего литератора Максима Горького. Да еще и громко, на весь зал, расхваливать его:
– Я поклонник ваш… Привлекает меня ваша актуальность. Для нас, русских, особенно важно волевое начало и все, что возбуждает его.
Неудивительно, что тестовский трактир вошел в литературу. Например, “московский Гамлет” из рассказа Чехова “В Москве”, нисколько не смущаясь, исповедовался: “Я от утра до вечера жру в трактире Тестова и сам не знаю, для чего жру”. Да и Михаил Аверьяныч, почтмейстер из “Палаты № 6” того же автора, не брезговал известнейшим трактиром. Как-то раз, зайдя туда вместе со своим другом доктором, он “долго смотрел в меню, разглаживая бакены, и сказал тоном гурмана, привыкшего чувствовать себя в ресторанах как дома:
– Посмотрим, чем вы сегодня нас покормите, ангел!”
Увы, как редкостный и уникальнейший московский феномен тестовский трактир погиб еще до революции. Владимир Гиляровский сетовал: “Во время японской войны большинство трактиров стало называться ресторанами, и даже исконный тестовский трактир переменил вывеску:
“Ресторан Тестова”.
От трактира Тестова осталась только в двух-трех залах старинная мебель, а все остальное и не узнаешь! Даже стены другие стали.
Старые москвичи-гурманы перестали ходить к Тестову. Приезжие купцы, не бывавшие несколько лет в Москве, не узнавали трактира. Первым делом – декадентская картина на зеркальном окне вестибюля… В большом зале – модернистская мебель, на которую десятипудовому купчине и сесть боязно.
Приезжие идут во второй зал, низенький, с широкими дубовыми креслами. Занимают любимый стол, к которому привыкли, располагаясь на разлатых диванах”.
Впрочем, и в этом зале посетителей преследовала череда чернейших разочарований. Половой, оказывается, не половой, а этакий официант, притом не из Владимирской губернии (откуда по традиции в Москву съезжались представители этого промысла), а из Московской. Да и тот гостей не потчует: дескать, у нас теперь на это есть метрдотель. А метрдотель какой-то странный – смотрит в сторону, бубнит какие-то невероятные слова:
– Филе из куропатки… Шоффруа, соус провансаль… Беф бруи… Филе портюгез… Пудинг дипломат… Шашлык по-кавказски из английской баранины.
А вместо известного оркестриона был нанят румынский оркестр.

* * *

Ближе к Тверской, с той стороны, где Воскресенские ворота, располагался, можно сказать, предок нынешней гостиницы “Москва” – Большая Московская гостиница с одноименным трактиром. Она была построена в 1879 году на месте столь же знаменитого Гуринского трактира. Впрочем, слава этого, по словам П.Д.Боборыкина, “длинного замшаренного двухэтажного здания” была относительной. Один из современников, юрист Н.В.Давыдов, так описывал его: «Довольно грязная, отдававшая затхлым, лестница, с плохим, узким ковром и обтянутыми красным сукном перилами, вела во второй этаж, где была раздевальня, и в первой же комнате прилавок с водкой и довольно невзрачной закуской, а за прилавком возвышался громадный шкаф с посудой; следующая комната – зала была сплошь уставлена в несколько линий диванчиками и столиками, за которыми можно было устроиться вчетвером; в глубине залы стоял громоздкий орган-оркестрион и имелась дверь в коридор с отдельными кабинетами, то есть просто большими комнатами со столом посредине и фортепиано… Все это было отделано очень просто, без ковров, занавесей и т.п., но содержалось достаточно чисто. Про тогдашние трактиры можно было сказать, что они “красны не углами, а пирогами”. У Гурина были интересные серебряные, иные позолоченные, жбаны и чаны, в которых подавался квас и бывшее когда-то в ходу “лампопо” (то есть невероятная смесь всяческих алкогольных напитков, своего рода коктейль. – А.М.)».
“Поел у Гурина пресловутой утки с груздями, заболел и еду в деревню”, – рассказывал один из героев Лескова. Но подобное и в общем-то вполне реальное развитие событий не останавливало гостей города, особенно предпринимателей. Один из современников писал: “Для иногороднего коммерсанта побывать в Москве и не зайти к Гурину было все равно что побывать в Риме и не видеть папы”.
В 1879 году на месте этого трактира купец Карзинкин выстроил новое предприятие – Большую Московскую гостиницу. И придумал потрясающий рекламный ход – установил в трактире при гостинице собственный стол, где на глазах у посетителей питался сам и угощал приятелей. Москвичи посмеивались:
– Лучший потребитель ресторана – сам хозяин.
Но притом сами охотно ужинали и обедали в Большом Московском.
Публицист П.Вистенгоф писал: “Тут половые имеют какую-то особенную расторопность и услужливость; закуски к водке подают столько, что при безденежье можно, выпивши несколько рюмок, утолить голод одной закуской и быть, понимаете, так сказать, навеселе, не тратя много денег, притом с постоянных посетителей ничего не берется за табак”.
Но, разумеется, не только это привлекало посетителей.
Здесь любил бывать Петр Ильич Чайковский и Антон Павлович Чехов. Здесь играл шумную свадьбу Алексей Бахрушин – купец и основатель театрального музея. Здесь постоянным посетителям вручали стихотворные открытки с праздничными поздравлениями. Например, с такими:

С неделей Сырной поздравляем
Мы дорогих своих гостей
И от души им всем желаем
Попировать повеселей.
Теперь, забыв тоску, гуляет
Весь православный русский мир,
С почтеньем публику встречает
Большой Московский наш трактир.

А как-то раз сюда вошел Шаляпин и, будучи в отличном настроении, с порога начал подпевать оркестру. Естественно, что он своим невероятным голосом сразу перекрыл тех, кто стоял на сцене, и, к удовольствию публики, повел сольную партию.
Пели и пили до утра. После чего Шаляпин обратился к Бунину, также участвовавшему в том безумном кутеже:
– Думаю, Ванюша, что ты очень выпимши, и потому решил поднять тебя в твой номер на собственных плечах, ибо лифт не действует уже.
– Не забывай, – ответил Бунин, – что я живу на пятом этаже и не так мал.
– Ничего, милый, – ответствовал Шаляпин. – Как-нибудь донесу!
И разумеется, донес, хотя смущенный Бунин всячески старался отбиваться от шаляпинских ручищ.
Сам же писатель просто обожал этот трактир. Один из его героев вожделел: “В Большом Московском блещут люстры, разливается струнная музыка, и вот он, кинув меховое пальто на руки швейцарам, вытирая платком мокрые от снега усы, привычно, бодро входит по красному ковру в нагретую людную залу, в говор, в запах кушаний и папирос, в суету лакеев и все покрывающие то распутно-томные, то залихватски-бурные струнные волны”.
А в другом рассказе тот же Бунин смаковал: “По случаю праздника в Большом Московском было пусто и прохладно. Мы прошли старый зал, бледно освещенный серым морозным днем, и приостановились в дверях нового, выбирая, где поуютней сесть, оглядывая столы, только что покрытые белоснежными тугими скатертями. Сияющий чистотой и любезностью распорядитель сделал скромный и изысканный жест в дальний угол, к круглому столу перед полукруглым диваном. Пошли туда…
И через минуту появились перед нами рюмки и фужеры, бутылки с разноцветными водками, розовая семга, смугло–телесный балык, блюдо с раскрытыми на ледяных осколках раковинами, оранжевый квадрат честера, черная блестящая глыба паюсной икры, белый и потный от холода ушат с шампанским... Начали с перцовки”.
Кстати, от такого “наследия прошлого”, как “машина”, или же “оркестрион”, новый владелец решил не отказываться.

* * *

А с противоположной стороны, ближе к Пушкинской площади, стоял еще один довольно колоритный, егоровский трактир. Невысокое здание, у входа – огромный швейцар в треуголке.
Сам Егор Константинович Егоров был старообрядцем, и это обстоятельство, конечно, отразилось как в интерьерах, так и в правилах этого заведения. Всюду развешаны иконы, множество сортов “трезвого напитка” – чая, полный запрет на курение и какие-то особо вкусные блины. Их пек известный в Москве блинник по фамилии Воронин, а подавали этот замечательный деликатес с хорошо замороженным шампанским.
Трактир славился двумя сотрудниками – Петром Кирилловичем и Козлом. Первый самым виртуозным образом умел обсчитывать клиентов. Выпил посетитель, например, три рюмки водки и съел три пирожка. За все он должен 60 копеек. Однако же Петр Кириллович подходит и заводит странную скороговорку:
– С вас-с… вот, извольте видеть… По рюмочке три рюмочки, по гривенничку три гривенничка – тридцать, три пирожка по гривенничку – тридцать, три рюмочки тридцать. Папиросок не изволили спрашивать? Два рубля тридцать.
Посетитель недоумевает, а Петр Кириллович ему втолковывает дальше:
– Да как же-с? Водку кушали, пирожки кушали, папирос, сигар не спрашивали… По рюмочке три рюмочки, по гривеннику три гривенника – тридцать, три пирожка – тридцать. По гривеннику три гривенника, по рюмочки три рюмочки, да три пирожка – тридцать. Папиросочек-сигарочек не спрашивали – два рубля тридцать.
Многие и вправду не выдерживали и платили.
Второй, как и хозяин из старообрядцев, носил кличку Козел за большую седую козлиную бороду. Над ним иной раз издевались подвыпившие посетители. Они ставили на середину стола бумажный пакетик, а когда Козел, принесший кушанья, пытался сдвинуть его в сторону, то обнаруживалось, что внутри лежит игрушка, козлик. Половой хватал этого козлика, скверно ругался и швырял его об пол. А впрочем, если козлик был поделкой дорогой, его ждала иная участь – тот же половой все с той же руганью утаскивал игрушку.
Видимо, под старость у Козла скопилась яркая коллекция своих прообразов.
Это заведение было особо популярным у купечества. Один из них, предприниматель П.Медведев, вел в 1859 году дневник. Вот что мы можем в этом документе прочитать:
“28 января.
…Иван А. Свешников пригласил, и я обрадовался, как будто какому кладу. Пошли в Егоров. Слово за слово, судили-рядили про дела, про себя, да касалось и до людей. Рюмка за рюмкой, в голове зашумело, ну и ври что попало, а там шампанского. Напился я до положения риз, а он, кажется, равно пил, но все-таки довольно тверд. Кое-как я доехал до дома и лег на кровать, как говорится, лыком не вяжет, мертвецки пьян. Вот и поди смотри на себя. Стараюсь исправиться, и сколько даю себе обещания не быть пьяным, а ежели пить, то пить разумно, но никак не могу удержать себя; к тому же и страсти не имею к вину, а с людьми и за компанию налижусь – вот слабость характера. И не хочется, и не по комплекции, и нездоровится, и трата денег, а все пью.
29 января.
Поутру проснулся в шесть. Голова больна, сердце ноет и таково стыдно самого себя – при моих-то летах и при моем положении так делать, стыдно очень! А поди, иногда читаю другим проповеди, чтобы жить лучше, фу, какая гадость!”
Словом, строгости старообрядца Егорова не останавливали посетителей от обычного в подобных случаях поведения и результата.

* * *

Перед Великой Отечественной войной на месте этих трех трактиров поставили гостиницу “Москва”. Газеты ликовали: “В величественном здании открывшейся гостиницы... нетрудно увидеть строительную культуру нашего метрополитена. Она сказывается в архитектурном размахе и просторе помещений, в бытовых удобствах, которые найдет в гостинице приезжий, в щедрой облицовке мрамором фасада, лестниц, колонн и комнат. Вестибюли и комнаты этого здания украсят картины, гравюры, панно и скульптуры лучших наших художников”.
Кстати, существует занятная версия (никто ее не опроверг) того, почему левая и правая части фасадов гостиницы – разные. Якобы Сталину принесли на подпись чертеж, на котором было два варианта: один слева, а другой справа. Сталин же куда-то торопился и, не вникая, подмахнул весь чертеж целиком. Не посмели ослушаться и сделали то, что мы все до недавних пор видели, пока гостиница была жива.
Очень напоминает историю с Николаем I, который подобным образом прочертил траекторию железной дороги Москва – Петербург: взял линейку и провел прямую линию. При этом карандаш задел за палец, и подданные государя императора, которые и в мыслях не могли его ослушаться, так и проложили новую железную дорогу – с загогулиной.. Как известно, каждый уважающий себя историк может показать на карте эту загогулину. Каждый свою.
А в двадцать первом веке в невозвратном прошлом оказались не только старые дореволюционные трактиры, но и некогда популярное кафе “Огни Москвы”, которое располагалось на пятнадцатом этаже гостиницы и из окон которого был потрясающий вид на Манеж и на Кремль. И наверное, пора уже с тихим восторгом вспоминать о блюдах, подаваемых там двадцать лет назад. А документы сохранились. И путеводители по социалистической Москве расхваливают, например, сельдь “Олимпийскую” с картошкой, луком, майонезом, огурцом, сметаной и яйцом. А также рыбные котлеты, торты “Славянка”, “Сувенир”.
И в этом пусть не слишком отдаленном прошлом можно также отыскать свое очарование.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"