ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ МЕРИДИАН 
 

Рождественские каникулы наконец-то закончились. Где-то пораньше, где-то попозже. В школах вдоль всего кругосветного образовательного меридиана потекли неспешные будни. Чем сегодня живет школа? Общая картина складывается из мелочей, деталей, подробностей такой знакомой и такой непохожей иноземной жизни.

Пока еще остались ученики...

Все общественные проблемы начинаются в классе

В прошлом году мы подробно писали о том, как французы обсуждали будущее своей школы. Сейчас во Франции готовится новый закон об образовании, учитывающий мнение нации. А находящаяся в ожидании коренных перемен страна зачитывается новой книгой известного журналиста и социолога Эрве Амона “Пока еще остались ученики”.
Двадцать лет назад автор книг о ключевых событиях современности (о войне в Алжире, о революции 68-го года) вдруг вспомнил, что его родители – педагоги, и написал очень точную и довольно безжалостную книгу о школе “Пока еще остались учителя”. С тех пор он не возвращался к проблемам образования. А теперь, на волне бурных споров о назначении школы и о содержании образования, о том, как воспитывать молодых людей, которым предстоит жить в неизведанном мире, Амон вновь обратился к школе, увидев в ней источник всех происходящих в обществе конфликтов, а также залог счастливого или безнадежного будущего человечества. Причем журналист описывает сегодняшнюю школу не столько по собственным наблюдениям (хотя его внимательный беспристрастный взгляд многое подмечает), сколько дает возможность высказаться главным действующим лицам – педагогам и ученикам.

Прошли времена актеров

Работая над книгой, я встретился с двумя типами учителей. Одни пытаются приспосабливать имеющиеся у них методики преподавания к конкретным, сидящим в классе детям, какими бы ни были они необразованными, грубыми или ленивыми. А другие только и делают, что мечтают, чтобы им дали образцовых учеников, и не желают ничего менять в себе, в своей работе. Конечно, первые мне нравятся больше.
Современный учитель сильно отличается от героя фильма “Общество мертвых поэтов”. Там педагог поднимался на кафедру и разыгрывал целый спектакль, тогда как подростки, затаив дыхание, им любовались. Сейчас идеал хорошего преподавателя совершенно иной. Он не обольщает класс, не устраивает разного рода представления. Он просто создает условия для того, чтобы дети могли сами осваивать культуру человечества, вступать в диалог с огромными запасами накопленных культурой знаний и умений. Я видел такие уроки: не слишком зрелищные, но явно эффективные для учеников. И что примечательно, не слишком обременительные для педагога.
Сегодня педагогикой – искусством и профессией – мы называем умение “найти правильную дистанцию”. А это как раз то, чему, к сожалению, не учат в институтах.
Сила и слабость современного учителя – в его одиночестве. На первый взгляд педагог обладает огромной властью. Он безраздельно царит в классе, где давно уже нет прежнего контроля со стороны бдительного начальства и коллег и где педагог сам несет ответственность и за свою педагогическую стратегию, и за педагогическую тактику.
Но эта сила оборачивается для него страшной опасностью. Если в его работе что-то идет не так (а при существующей системе ценностей такие ситуации неизбежны), учитель воспринимает неудачу как личное поражение. Ему не на кого опереться, не с кем разделить ответственность – ни с администрацией, ни с другими преподавателями. И из профессиональной проблема превращается в личностную. Причем решает ее не школа, не система, а все тот же наполненный сомнениями педагог.

Эрве Амон, журналист

В Рамадан можно играть на флейте

В классе, куда мы попали, есть музыкальный центр, пианино и еще множество инструментов, в том числе весьма экзотических, вроде африканских дудочек.
Ученики после звонка долго не успокаиваются, громко разговаривают, бегают. Но господин Стефан Обри, учитель музыки, – настоящий профессионал. Он терпелив и спокоен, как критский осел, отдыхающий в тени платана. Он отлично знает, что не стоит ругаться с толпой или кричать, раздражая тем самым молодых людей и попусту нарываясь на неприятности. Педагог усаживается на стуле поудобнее, а вскоре и подростки следуют доброму примеру – устраиваются каждый на своем месте. Никакого раздражения, напряжения, все легко и естественно. И вот уже шум стих, на партах появились тетради…
…Азиз – мальчишка как мальчишка. Разве что чуть повыше ростом, чем одноклассники, чуть пошире в плечах. К тому же под носом у него пробиваются усы. Он откладывает в сторону изумрудного цвета флейту и с выражением «сейчас или никогда!» заявляет:
– Сегодня я не буду играть на флейте. У нас Рамадан.
Но Стефан не теряет спокойствия:
– Не думаю, что Бог запрещает заниматься музыкой в Рамадан.
– Не в том дело. Сегодня ничего нельзя класть в рот до заката.
– Но флейта несъедобна.
– Все равно. Я же глотаю воздух.
– Но разве в Рамадан запрещено дышать?
– А мне сказали, что нельзя играть.
– Кто? Я разговаривал с имамом. Он не возражает.
Азиз растерян.
– Вечером я сам спрошу.
На задних партах одобрительное посмеивание. Стефан не попадает в ловушку. Зато Азиз оказался в неловком положении, он проиграл, и необходимо помочь ему сохранить лицо.
– Согласен. Поговори с имамом, сам увидишь. А пока, раз все равно лучше тебя никто на флейте не играет, зажимай пальцами лады, но не дуй в мундштук. Согласен?
– Если так, ладно…
И только после этого начинается музыка. И только теперь у учителя появляется возможность учить, хотя ради этого ему пришлось вести нелегкие переговоры. Но в этом и состоит суть дела.
В течение часа (отсюда надо вычесть минут десять на всякие перемещения по классу) ребята играли сами, слушали отрывки из опер и мюзиклов, сравнивали аранжировки одной и той же мелодии, разбирались в музыкальных размерах, записали нотами новую английскую песню и тут же разучили ее на своих инструментах (и на флейте в том числе). Они прочли слова этой песни, сумели перевести текст с иностранного языка, а потом, конечно, дружно ее спели.

Стефан Обри, учитель музыки

Мы все время тычем детей носом в их бессилие

Школа ужасна по многим причинам. А главная так банальна, что ее меньше всего замечают. Дело в том, что огромное количество учеников высиживают бесконечные уроки, ничего в них не понимая или понимая лишь самую малость. Потому что все программы и методики написаны не для них. И даже если учитель внимательный, добрый, он, как и все прочие учителя, не имеет ни малейшего представления, что испытывает ребенок, который каждую минуту чувствует свою бездарность, тупость, которого вынуждают биться в дверь, к которой у него нет ключа. Такой ребенок словно немой, которому приказывают произнести речь; словно паралитик, которого заставляют бежать марафон. И это глубокое унижение для ученика. И потому, когда его терпение кончается, наступает кошмар.
Нет, это не значит, что в школах текут реки крови и слез. Хотя случаются драки или бывает, что грубиян поднимает руку на учителя, а потом сам рыдает, не понимая, что с ним случилось. Но все заканчивается тем, что мальчишки уходят в свой мир, параллельный нашему. Мир, наполненный всякой гадостью вроде наркотиков и насилия как нормы. У них свои машины, свой кодекс чести и с таким трудом завоеванная репутация “крутого парня”. А девочкам, по-моему, еще хуже. Ведь у них, как правило, нет даже своей компании, чтобы освободиться от привычного школьного унижения. И, отчаявшись, они способны на крайности.
Я потерял квалификацию

Колетт Леви, школьный инспектор

Я потерял квалификацию

Я закрываю глаза и спрашиваю себя: что произошло, куда все исчезло, почему так чудовищно изменился мой дорогой лицей? Это было заслуженное учебное заведение в центре города. Мы набирали обычных ребятишек: из соседних домов, детей рабочих и бродяг, иммигрантов, средний класс – словом, всех. Но они были хорошими учениками, и мы все были “одной культурной крови”, говорили на одном языке.
А потом все рухнуло. И произошло это где-то в начале 90-х. В какой-то момент просто стало бросаться в глаза: в классе стало гораздо меньше белых детей. А все больше негров, арабов, азиатов. Постепенно обычные ученики словно испарились. Возможно, благополучные семьи переехали в кварталы поспокойнее, возможно, лицей стал пользоваться дурной репутацией... Наверное, и то и другое. В городе появилось два престижных лицея, которые стали “снимать сливки”, выбирать лучших, оставляя нам тех, кто не может или не хочет учиться.
А в результате я потерял хороших учеников. Потерял квалификацию. И больше всего меня бесит то, что я участвую в создании гетто. Хотя вокруг все говорят о равенстве, об интеграции. Но на самом деле каждое утро я переступаю порог гетто. И мне стыдно. Не за детей, не за свою работу. Мне стыдно за то, что строится это гетто и что стены его поднимаются все выше и выше.

Поль Фромен, педагог

Здесь берут только лучших

Он как раз работает в одном из тех овеянных мифологией престижных учебных заведений, куда амбициозные родители мечтают пристроить своих отпрысков. Здание с колоннадой, уютные дворики, галерея, зал, прекрасные аудитории, повсюду чудесные цветы, звонкие детские голоса летают под высокими сводами. Не школа, а волшебный сон!
Но Роланд еще не утратил представлений о том мире, откуда я к нему прибыл...
Мои родители были скромные, небогатые люди. Я начинал как помощник учителя и даже не подозревал, что существуют школы вроде этой. По сути, это потрясающая фабрика по производству элиты общества. Все очень просто. Хочешь попасть сюда? Рвись, занимайся, вырви свою удачу! Мы берем только лучших. Нет, это не значит, что мы презираем остальных, просто каждый получает по заслугам. Ведь ничего не бывает просто так. Обычные ученики в обычных классах тоже чувствуют себя прекрасно, у них замечательные учителя. Но мы берем лучших и предоставляем им максимум возможностей.

Роланд Малер, директор лицея

У нас все прекрасно!

У нас потрясающая материальная база. И платят за все предприятия, которые поняли, что нельзя жалеть денег на образование будущих рабочих. Когда они увидели, что мы действительно можем научить ребят обращаться с техникой, они стали активно помогать нам. “Ситроен”, “Рено”, “Пежо” снабжают нас машинами, технологиями, чтобы мы смогли подготовить для них классных профессионалов. И лет через 20 мы изменим мир. Хотя многие учителя вздыхают: “Мы стали частью заводской системы”. Но я думаю, это правильно. Инженеры и конструкторы приходят к нам и помогают нам, потому что они экономически нуждаются в нас. Мы – главные.

Даниэль Паравизан,
преподаватель техникума

Диплом – это чудо

Попасть на эту работу – большая удача, если только сам все не испортишь. Сейчас мне кажется, что со мной не может случиться ничего плохого. Я справлюсь с любой неожиданностью, если, конечно, буду достаточно осторожной. Я научилась разрешать конфликты, сохранять дистанцию. Я знаю, что если подросток на уроке употребит сленговое или даже нецензурное слово, то вовсе не потому, что хочет меня обидеть. Просто у него дома так разговаривают, во дворе. И он привык. А я должна научить его использовать слова уместно.
Я знаю, что в порыве гнева ученик может сказать и сделать что угодно. А я должна остановить поток агрессии и, не впадая в обиду, снять напряжение, продолжить работу с классом.
Мне нравится работать в команде, все время учиться чему-то новому. И теперь у меня есть такая возможность. Если раньше у педагога было пять классов нагрузки, то сейчас три. Раньше в классе было 35 учеников и больше. Сейчас не более 30.
А еще я вижу детей, на которых все уже махнули рукой, почти выбросили на помойку, а в них вдруг что-то меняется. Человек начинает учиться, читать, к чему-то стремиться... Конечно, такое случается не каждый день. Но случается, а значит, у меня, у моих коллег, у детей есть надежда.
Конечно, проблем полно. Особенно трудно с девочками. Они просто помешались на сексе. И приходится следить за каждым словом. Стоит сказать “я кончила”, и взрыв хохота обеспечен.

Элизабет де Сапорта,
учитель словесности, 20 лет

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"