КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ТАНЦКЛАСС
Ад воспоминаний, унесенный с собой
Как молча говорить на родном языке, знает
хореограф Жозеф Надж
С тех пор как несколько лет назад лучшим
зарубежным спектаклем сезона Москва назвала
«Полуночников» Национального хореографического
центра Орлеана, у нас выработался условный
рефлекс – слюнки текут при звуках имени Жозефа
Наджа. Чем же оказался так близок нам доселе
неведомый французский хореограф?
Подобно чеховским трем сестрам, каждый из 12 тысяч
жителей местечка Каньица в области Воеводина
близ венгерской границы мечтает вырваться в
большой мир. Но их мечты никогда не сбываются. Во
всяком случае так утверждает Надж, сын плотника,
внук крестьянина и, быть может, единственный
уроженец Каньицы, которому вырваться удалось.
Сначала в Будапешт, потом в Париж. Если бы ему
сказали тогда, что он, сын ремесленника-венгра из
югославской глубинки, станет знаменитым
французским хореографом, желанным гостем на
самых престижных международных фестивалях,
Жозеф очень удивился бы. Ни о чем таком он и не
помышлял. Увлекался восточными единоборствами,
изучал историю искусств и музыки, учился на
философском факультете Будапештского
университета. Думал заняться драматическим
театром. И вдруг в 22 года неожиданно открыл для
себя совершенно новый мир. Мир современного
танца.
Случай характерный. То, что для классического
канона – феноменальное исключение, для
современного танца скорее закономерность. К нему
часто приходят уже взрослыми, сложившимися
людьми. Современный танец – категория прежде
всего мировоззренческая, а мировоззрение должно
успеть сформироваться. С другой стороны,
человеку открывается вдруг, что именно в
движении, в пластике, как ни в чем ином, ему дано
самореализоваться. Не социализироваться, а
самореализоваться. И в этом смысле современный
танец даже не род занятий, а экзистенция.
В 1980 году Надж перебрался в Париж. Постигал
искусство мимов в школах Этьена Декру и Марселя
Марсо, брал уроки классического и модерн-танца.
Выступал на улицах, где, как уверяет, его и
заметили. В 1986-м организовал свою первую труппу –
Theatre Jel. А через год поставил «Утку по-пекински» –
первый самостоятельный спектакль, навеянный
воспоминаниями о родном городке и ставший его
визитной карточкой.
Критики называют Наджа хореографом собственной
памяти, не устающим инсценировать свое прошлое и
превращающим Каньицу в живую легенду. Нам, нации,
которой, быть может, острее всех дано испытывать
чувство ностальгии, это близко.
Даже становясь гражданами мира, выходцы из
Центральной Европы остаются выходцами из
Центральной Европы. Пепел ее стучит в их сердца.
Среднеевропеец это не география и даже не
биография. Это – судьба. Жизнь между Балканами и
Берлинской стеной накладывала неизгладимый
отпечаток. Не ограничивала мировосприятие и не
обедняла воображение. Просто совершенно
по-особому окрашивала их. Вот и работать Надж
предпочитает с соотечественниками: по его
словам, это «позволяет вместе молчать на родном
языке».
Помолчали на этом языке и мы, когда Международный
театральный фестиваль NET представил «Дневник
Неизвестного» – танцевальное соло Жозефа Наджа
по его собственным дневникам и стихам
венгерского поэта Отто Толнаи.
Сам хореограф после одной из репетиций рассказал
о трех ближайших своих друзьях той поры, когда он
был студентом Школы изобразительных искусств в
Будапеште. Двое из них, художник и скульптор,
внезапно покончили жизнь самоубийством, третий
отправился в Рим, где в приступе безумия молотком
обезобразил картину.
Эти трое и послужили коллективным прообразом
«Неизвестного», чей Дневник ведет Надж.
Его творчество представляет собой, казалось бы,
парадоксальный симбиоз столь милого нашему
сердцу литературоцентризма и чуждого нашей
ментальности абстрактного видения. В тридцатых
ему вынесли бы страшный приговор – «формалист»
(о курьезном диагнозе шестидесятых лучше и не
вспоминать). Самые знаменитые свои спектакли он
поставил по произведениям Бюхнера, Борхеса,
Кафки, польского философа Бруно Шульца. Однако
увлекают его не сюжеты и даже не ассоциации.
Отражения, отблеск прочитанного, впечатления и
рожденное ими состояние души куда важнее.
Стилизация воображения. И – воспоминания. Эти
настроения, эти наития, причудливо переплетаясь,
составляют ткань спектакля. Прочную ткань.
Основной формообразующий элемент – сценическое
пространство. Ширмы, выгородки,
фуры-трансформеры. Деревянная рама на полу.
Бессмысленное топотание меж ее переплетов. Углы,
углы… Воспоминания о детстве в доме
деревенского плотника? О
приграничной-пограничной жизни? Ведь так просто
переступить через бортик. Но зачем бежать, если
свой ад все равно унесешь с собой? Разве только
для того, чтобы поведать о нем миру?
Композиционно и ритмически организованный
Наджем спектакль так крепок, что это исподволь,
неосознанно рождает в зрителе ощущение
гармонической целостности, способное
противодействовать трагедийной интонации. Не
нивелирующее, но выводящее наше восприятие на
некий над-уровень, где нет чернухи, нет набитой
веком-волкодавом оскомины. Надж создает
пограничное состояние, пограничную ситуацию
между явью и сном, между жизнью и смертью, когда
человек таков, каков он есть, со всеми своими
страхами и чувством вины. Его язык метафоричен и
многослоен. Он дарит нам особый мир. С
феерической изобретательностью он увязывает
цирковую стихию со стихией уличной, трагедию и
фарс. И иронию. Терпковатую, как дым его
самокруток.
Театра, считает Надж, нет без публики. Он никогда
не предлагает ей ответы, всегда только вопросы.
Каждый слышит свое и по-своему отвечает на них, а
возможно, и задает новые. Коллективное событие –
вот, по Наджу, великая тайна и фундаментальное
отличие живого театра от других искусств. Он
терпеть не может видео и никогда не смотрит
собственные спектакли. Ему достаточно наших
глаз.
Наталья ЗВЕНИГОРОДСКАЯ
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|