ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ
Последний аргумент
Что означает указание точной даты при
публикации стихотворения, которое уже полтора
столетия воспринимается как
религиозно-философский и политический манифест?
Поэтический афоризм всегда был легкой
добычей фольклора и карнавальной культуры.
Многие строки Тютчева были изначально обречены
на это. Интереснее другое…
Тютчева, имея в виду и характер его поэзии, и его
(всегда небольшую) популярность, никак нельзя
назвать народным поэтом. Строки из “Горя от ума”
воспринимаются как долг, который Грибоедов
возвращал разговорному языку, они как бы
вернулись в него, легко забыв имя автора и
утратив кавычки. Стих же Тютчева подчеркнуто
литературен, в разговоре он всегда звучит, как
цитата.
Здесь первый парадокс: отсылка к авторитету есть,
а самые даже поверхностные сведения о нем у тех,
кто оперирует его строками, в подавляющем
большинстве отсутствуют. О контексте, из
которого они взяты, и говорить не приходится.
Еще столетие назад Валерий Брюсов среди
блестящих тютчевских афоризмов называл строчку:
“В Россию можно только верить”. Память у народа
не короткая, но чрезвычайно актуально
избирательная. Сегодня эту строчку можно
встретить разве что в речах политических
ораторов, слух которых настроен на
“патриотические пророчества”. В разговорной же
речи прижилась только первая строка и в основном
иронически переосмысленная.
Вспоминаю начало одного театрального
капустника. Ведущий открыл папку и с пафосом
прочитал: “Умом Уганду не понять!..” Потом
смутился: “Простите, программки перепутал…”
Это была пародия на ставшие расхожими идеи о
таинственной русской душе и исторической,
мессианской избранности России. В комментариях
она не нуждалась. Зал смеялся. Пародировалась,
надо заметить, не только сама идея, но стилистика
советского политического официоза.
Самое большое искушение, конечно, толковать эти
стихи как поэтическую декларацию
Тютчева-политика, что обыкновенно и делается. Тут
не о чем особенно толковать. Разве что сошлюсь на
Наума Берковского, который писал, что “в
политических писаниях участвует не весь Тютчев,
они взяты как бы с
поверхности его сознания и полностью не
совпадают даже с его бытовой личностью”.
Монархист по убеждениям, Тютчев не узнавал в лицо
высочайших особ и, заскучав на богослужении в
Исаакиевском соборе, бежал по улице в
камергерском мундире, являя собой вид ряженого.
К этому можно добавить, что и отношение к России у
Тютчева не было однозначным. Он говорил Погодину:
“В России канцелярия и казарма”.
И еще: дерево, пересаженное с одной исторической
почвы на другую, дает обычно ядовитые плоды.
Панславизм Тютчева у нынешних патриотов
перерождается в откровенный шовинизм,
оправдание которому они могут найти, к сожалению,
и в высказываниях Тютчева-публициста. Но мы все
же говорим о поэзии.
И тут обращает на себя внимание такая деталь.
Стихотворение впервые опубликовано в 1868 году с
датой: “28 ноября 1866 г.”. В рукописях поэт часто
ставил дату написания стихотворения, вплоть до
указания дня, высоко ценя поэтическую
импровизацию. Но в печати столь точная дата
указывалась далеко не всегда.
Например, из рукописи известно, что
стихотворение “Над этой темною толпой…”
написано 15 августа, но в публикации стоит только
“1857”. Значимая дата иногда выносилась в
заглавие. Более точно указывалась дата, если
стихи были связаны с каким-то случаем или
событием. Так, стихотворение “Пожары”,
навеянное зрелищем лесных пожаров под
Петербургом, напечатано в газете “Русский” от 19
июля 1868 года с датой “Июля 16”. И так далее.
Что означает указание точной даты при публикации
стихотворения, которое уже полтора столетия
воспринимается как религиозно-философский и
политический манифест?
Можно с большой вероятностью предположить, что
это реплика в споре по какому-то конкретному
поводу или, во всяком случае, с конкретным
собеседником. Так написаны многие стихотворения
Тютчева. Что-то задело. “За стихотворениями
Тютчева чувствуется присутствие человека, к
которому он обращается”, – писал Борис
Эйхенбаум.
Скорее всего стихотворение “Умом Россию не
понять…” из этого же ряда. Тогда это не столько
политическая или религиозная декларация,
сколько сердечное высказывание. Оно актуально и
органично без исторических натяжек и пафосного
подхвата.
Тогда понятно и тепло, и можно сопрячь это с
самыми глубокими, сокровенными проблемами не
только мирочувствования Тютчева, но и с нашим
отношением к происходящему сегодня.
Тютчев боялся “самовластия человеческого я,
возведенного в политическое и общественное
право”. Отсюда у него, человека насквозь
европейского, утопические упования на
российскую “соборность”: “О, нашей мысли
обольщенье,/Ты, человеческое Я…”. Здесь и
развенчание гипертрофированной личности, но и
страх перед ее исчезновением: “Бесследно всё – и
так легко не быть”. Поэтому ни биографическая, ни
даже условно лирическая личность не стала
сюжетно образующей в его поэзии. Дипломат,
салонный острослов, фактический двоеженец,
чиновник цензурного ведомства как будто не
знакомы со стихами Тютчева. Беда для биографов.
Природа прекрасна, потому что она существует до
сознания, он готов был раствориться в природе.
Утопичность этого желания понятна, но ведь оно
того же фантомного свойства, что и упования на
соборное возрождение России. Основой того и
другого была ненависть к индивидуализму, и как
следствие – неприязнь к самому себе. Один из
исследователей назвал лирику Тютчева “лирикой
самоотрицания”. Он был не способен произнести
слово “любить” в первом лице единственного
числа, потому что отрочески стыдился прямого
изъявления чувств как слишком явного объявления
о реальности собственного, призрачного, по
внутреннему убеждению, существования. Такая
личность и должна была искать значимости либо в
причастности к историческим “минутам роковым”,
либо в безрелигиозной молитве пантеистическому
богу, либо как атомарное существо, участвующее в
соборном воскресении России.
Тютчев, что свойственно большинству из нас, искал
спасения в вере, в том числе вере в Россию. В этом
смысле безличность высказывания понятна. А
требовать отчета и аргументации у верящего
нельзя.
Велико искушение найти событие, происшедшее в
этот день в России и вызвавшее к жизни
стихотворное восклицание Тютчева. Но, похоже,
главным происшествием этого дня в России было
как раз создание четверостишия, которое на
столетия стало разменной монетой для политиков.
Нельзя же считать таким событием то, что в
Майкопе было упразднено комендантское
управление и крепость объявлена станицей.
В этом серьезном стремлении подверстать к
стихотворению некий исторический факт есть доля
наивности. Будто наше негодование, восторг или
недоумение вызывают явления, которые потом
непременно находят место в исторических анналах.
Человек живет другими масштабами.
Между тем мозаика событий 1866 года в России
пестра. Под Петербургом продолжаются концерты
Штрауса, число питейных заведений вырастает до 35
376 тысяч, кредитный рубль падает до 68 копеек, а в
российской печати впервые появляется термин
“экология”. В этом году упразднена статья 436
Устава, по которому иностранные евреи могли
выехать из России на свою родину только при
наличии разрешения губернатора. Упразднена
(узнаете?) под угрозой экономических санкций со
стороны США.
В стране полным ходом идет судебная реформа. Суд
совершенно отделяется от других ведомств.
Мировые судьи избираются населением.
Александр II скрепя сердце переносил и введение
открытых судов, и гласность в прессе. Наградой
ему могла быть только благодарность народа. Но
ответом были крестьянские восстания, угрюмое
недовольство дворян и сопротивление бюрократии.
В этом же году полубезумный Каракозов у решетки
Летнего сада стреляет в государя. За несколько
дней до выстрела Каракозова в печати появляется
работа молодого юриста Кони “О праве
необходимой обороны”. После покушения автора
обвиняют в “одобрении и оправдании действий,
запрещенных законом”.
Попробуйте найти в этих событиях некую
закономерность и логику. Вряд ли получится. И по
сей день пребываем мы в подобном состоянии.
Преступники разговаривают с нами с телеэкранов и
напоминают проповедников, в школе пытаются
внедрить Закон Божий, но прежде учат мальчиков
разбирать автоматы и бегать в противогазах.
Вертикаль власти, само собой, азиатского толка
наместники в регионах, глухонемая пресса и
карманная Дума… Это все еще не катастрофа. Вот
если власти удастся вновь овладеть
коленопреклоненным энтузиазмом масс! Тогда и
правда останется только верить, если позволит ум
и сердце готово.
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
 Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить.
Эти строки Тютчева знакомы даже не
умеющему читать. Они, что называется, на слуху. Но
нет ничего более таинственного и более
непонятого, чем общеизвестное.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|