БЕСЛАН

Урок

Урок английского языка. Тема: “Англоязычные страны”. Вопросы-ориентиры для свободного рассказа выписаны на доске. Ученики 11 класса, взрослые, подтянутые, красивые, один за другим встают и рассказывают о Великобритании, Австралии, США, Канаде… Говорят на хорошем английском.
Из коротких реплик между учителем и учениками становится понятно, что класс собран недавно: кто-то учится по учебнику Клементьевой “Happy English”, кто-то – по учебнику Бонк. Тамара Таймуразовна Дзестелова знает в классе не всех. Время от времени спрашивает имена.
И это неудивительно.
Третий день, как начались занятия в одиннадцатых классах школы № 1 города Беслана Северной Осетии.
Я слушал про омывающие США океаны, про кенгуру и коал в Австралии, про Уэльс и Шотландию и вместе с учениками вспоминал, что в Канаде, кроме Оттавы и Монреаля, есть Ванкувер и Торонто… Но не мог не думать о том, что если в эти дни где-то в самой сердцевине США, например, в одинаково далеком от обоих побережий штате Вайоминг, посреди бесконечных прерий, таких же плоских и открытых небу, как степи Беслана, ученики рассказывают про Россию, ее географическое положение, природу, историю, современные события, столицу и малые города, то почти наверняка – независимо от того, по каким учебникам они учатся, какой учитель им преподает и что они прочли дома к уроку – среди двух-трех других городов России они назовут и город Beslan.
Beslan.
Именно так трагедия в Северной Осетии прозвучала для всего мира.
Такой жестокости, сказал мне кто-то из-за океана по телефону, мир не знал со времен… Я не расслышал. Я понял, но не расслышал. Знание английского на этот раз меня подвело, но безошибочным переводчиком послужила боль – глубинная боль в груди.

Как дальше жить

Я приехал в Беслан, чтобы написать о мирной жизни.
Не потому, что пора. Не потому, что боль утихла. Не потому, что имею на это хоть какое-то право.
Нет.
Я приехал в Беслан написать о мирной жизни, потому что верю в жизнь. Верю, что самая жестокая трагедия, самая горькая потеря, самая мучительная смерть всегда прорастают жизнью.
В этом сила, думал я, которая позволяет нам жить и после случившегося. Суметь совладать с собой, начать с чистого листа, действовать, а не переживать…
Я встречал людей, которых природа наделила этим даром. Они своим по-иному устроенным сердцем открывали дверь в новую жизнь. Такие люди умеют действовать, даже когда душа горит бесконечными “А если бы?”. И в мыслях ты снова и снова возвращаешься к дням до трагедии и остро чувствуешь свое бессилие переиграть судьбу.
Сколько этих “если бы” в каждой семье Беслана, в которой в те дни погибли близкие.
А если бы мы с детьми в тот день проспали? А если бы сразу поняли, что происходит? А если бы уехали из этого города еще год назад, как хотели? А если бы у нас было другое правительство, другая страна?
Я вел редакционный автобус из Краснодарского края в Северную Осетию через Ставропольский край, через Кабардино-Балкарию и безотчетно ждал, что вот сейчас, сразу за этим блокпостом, увижу каких-то других людей, какой-то другой город, совсем другую, далекую от мирной, жизнь. Безотчетно я полагал, что Беслан – город чуть ли не прифронтовой: повсюду солдаты с оружием, бронемашины…
А увидел красивые, опрятные дома, широкие улицы, ухоженные аллеи... Никаких признаков войны. Разве что молоденькие солдаты с автоматами, сиротливо стоящие у школ и детских садов.
В Беслане мирные, очень мирные люди. И для них самый первый и самый главный вопрос: “Почему эта трагедия произошла именно с нами? Зачем всех вас – и террористов, и политиков – нелегкая занесла в наш город? Берите свои танки и стреляйте сколько хотите, но только не там, где дети…”
Люди в Беслане легки на подъем, легки на улыбку.
Здесь, в Беслане, мирная жизнь. Была, есть и будет.
Только кладбище большое. И мужчины плачут как-то по-другому: ровный голос, уверенные жесты, а слезы текут сами собой. Независимо. Гордо. Словно роса небесная.

Вода

В Северной Осетии знают толк в воде.
Здесь – в предгорьях Большого Кавказского хребта – расположены знаменитые источники. Отсюда рукой подать до Пятигорска и Минеральных вод. Каждое застолье сопровождается обсуждением достоинств той или иной воды. Бутыли с минеральной водой производят в самом Беслане.
Здесь вам расскажут про каждую вершину горного хребта, который виден к югу от Владикавказа и Беслана в хорошую погоду. Я запомнил Столовую гору и, конечно, Казбек. В моем детстве отец курил “Казбек”, когда не было “Беломора”.
Сразу за Владикавказом начинается знаменитая Военно-Грузинская дорога, которая вьется между горами вместе с Тереком. Терек и горные ручьи – источники замечательных подземных вод.
Вот почему Беслан – такое плодородное и мирное место на земле.
И именно в этом царстве благодатной воды детей пытали жаждой…
После первого сентября вода в этих местах стала символом печали. Многие дети в школе № 1 погибли не от взрывов, не от пуль, а от обезвоживания. Ослабевшие, они не смогли выбраться из спортивного зала.
Теперь погибших в Беслане поминают и водой тоже.

Кладбище

Беслан – город мирный.
Аэропорт в Беслане так и называется – “Беслан”. Это воздушные ворота Северной Осетии. Отсюда до Владикавказа – пятнадцать километров.
Если идти путем траурных процессий из Беслана по направлению к аэропорту, то кладбища – и старое, и новое – сразу за пересечением с трассой Владикавказ – Ростов.
На новом кладбище – больше трехсот могил.
Здесь бесланцы всех возрастов.
Здесь бесланцы разных вероисповеданий.
Здесь бесланцы покоятся целыми семьями.
Здесь на большинстве могил – один день гибели.
Здесь каждый день собирается город.
Город, в котором все знают всех. Потому что в этой кавказской стране принято быть вместе.
Город, в котором на праздник 1 сентября приходят в школу семьями.
Город, в котором семьи большие.
Здесь мир наступит не скоро.
Слишком оно большое – это новое кладбище Беслана.

Школа

Беслан – город не такой уж и маленький. Здесь семь школ. Школы большие – по 800–900 учеников.
В самом старом здании – 1933 года постройки – была школа № 1. Но началась история первой школы еще раньше. Недавно всем городом справляли ее столетие.
Самое новое здание постройки 1984 года – у соседней школы № 6.
Теперь, пока строится новое здание школы № 1, она временно находится в школе № 6. Один микрорайон.
Первая фраза директора школы № 6 Ирины Султановны Азимовой так и прозвучала: “Вы, наверное, ищете первую школу?”
В конце октября, перед осенними каникулами, школа № 1 состояла из учитель-
ской, устроенной в кабинете Аллы Темировны Хаблиевой, завуча по учебной части школы № 6, и двух классных комнат в той же школе. Со второй четверти школа № 1 начнет работать во вторую смену в здании школы № 6.
Все, кто работает в школе, могут представить, что значит лишиться своей школы. Точнее, это невозможно представить.
Но что делать… Нужно жить.
Погибли дети, погибли родители, погибли учителя. Погибли восемнадцать учителей, завхоз, котельщик, лаборант, руководитель кружка. 31 учитель – в больницах Москвы и Владикавказа.
Сколько из них смогут вернуться в школу?
Среди раненых и директор первой школы Лидия Александровна Цалиева, несколько дней назад вернувшаяся в Беслан из московского госпиталя.
В маленькой учительской каждый день собираются учителя вместе с исполняющей обязанности директора первой школы Ольгой Викторовной Щербининой. Учителя русского языка и литературы, математики, осетинского языка, основ современной цивилизации, экономики, английского языка, физической культуры, немецкого языка. С каждым новым уроком школа поднимается из руин.
Но между делами вспоминают – не могут не вспоминать – свою школу. Говорят, она была необычной. Многие педагоги Беслана выросли и начинали работать именно в первой школе под руководством Лидии Цалиевой. И конечно, в любом разговоре вновь и вновь звучит боль страшных событий сентября. Каждый в этом городе пытается понять, как такое могло произойти, можно ли было что-то сделать по-другому? Можно ли было спасти детей?
– Первого сентября мы уже никогда в этой школе занятий проводить не будем. День знаний будет второго сентября. Разве кто сможет первого пойти в школу, считать этот день праздничным?
– Нам казалось, что можно было спасти, можно было что-то сделать, можно было на что-то пойти. Это история, в которой никто вокруг не повинился...
– Ни на защиту детей, ни на школу денег не было. А сейчас на целый город деньги находятся.
– Мы ждали, что в первые минуты захвата нас должны освободить, потому что милиция рядом. И до последней минуты надеялись: вот-вот наши, вот-вот наши.
– Вдруг стрельба началась, ребята-милиционеры прибежали. Ну почему было быстро не организовать это освобождение? Боевики бы вступили в бой, обороняясь, а в это время дети бы убежали. Пусть бы мы погибли, чем эти невинные дети. Это просто невыносимо.
– Я плакала и думала: ну почему всегда потом – и эта любовь, и эта преданность детям, взрослым? Почему потом? Почему какие-то негодяи могут распоряжаться нашими судьбами? Почему они могли детей держать без воды, без воздуха? Там было все закрыто. Кислорода не хватало, все уже умирали третьего числа. Если бы освобождение первого началось, я думаю, у людей было бы больше сил. Они бы убежали сразу.
– Мы ад пережили. И хочется, чтобы власти все-таки сказали свое слово: почему это у нас происходит? почему мы всегда разгребаем только завалы и горы трупов? неужели Буденновск не был уроком? почему надо было 180 детей положить? Вот уже 60 дней прошло, а учителя, которые были в заложниках, говорят: ни одной секунды не было, чтобы мы об этом не думали. Почему? Почему это могло произойти? Ведь школа наша – не где-то у границы, не в лесу. Мы же в центре Беслана учились! Почему, если что-то ожидалось, спецслужбы не проверили все заранее?
– Почему в каждом регионе нет такого мобильного отряда ОМОН, “Альфа”, который через час-два может уже быть на месте? А так мы три дня ждали. И сейчас учителей обвиняют: почему детей не вынесли? Если ты даже своих детей не смогла вынести, значит, не было такой возможности. Моментально все происходило…
– Первый взрыв был в зале. Второй – через пять секунд – еще мощнее был. Им окна выбило, и дети туда рванулись. Так они стали по детям стрелять. А тех, кто был живой, гнали в столовую. Кто не мог встать, добивали. А после этого убили очень много учителей в столовой.
– Минут через пятнадцать начался штурм. Полчаса был бой, страшный бой. Никто даже головы поднять не мог, не то что кого-то спасти. Большинство погибло от взрыва.
– Вся проблема в капитале. Через него зарождается насилие. Им нужно больше денег накопить, за границу отложить. А народ беззащитен. Когда мы говорили, что второй этаж может провалиться, на это денег не было. На ремонты нам денег не выделяли. А теперь вот нашлись. Миллиарды нашлись!
– Вы задайте такой вопрос: почему вся система образования финансируется по остаточному принципу? Если образования не будет, что же будет с жизнью вообще?! Разве без образования страна сможет двигаться вперед? Мы не страна, мы сборище каких-то людей непонятных!
– Если что нас еще и держит на ногах, так это взаимовыручка, поддержка друг друга.

Остров (Остов)

Образ уютной, теплой первой школы не совмещается в сознании с ее обгорелым остовом, буквально пропитанным кровью детей и взрослых.

...Мы вошли во двор школы через низкие ворота возле котельной. Я узнал их по прямым включениям сентябрьских дней. Узнал и удивился: как, оказывается, все здесь близко. Камера искажает реальность. Или нет, не камера. Пространство, простреливаемое пулями, где каждый шаг может оказаться последним, увеличивается в размерах во много раз. До бесконечности.
Школа № 1.
Вот она. Вот ее остов, зажатый между жилыми домами. Как близко, оказывается, было детям до дома, тепла, любимых игрушек, до воды. Страшно сказать – рукой подать.

Я ехал в Беслан писать про мирную жизнь.
А теперь испуганно стою на пороге спортивного зала. Меня колотит. Все утрамбованные, загнанные глубоко внутрь, неотвеченные невозможные вопросы рванулись с новой силой, пробиваясь слезами, которых здесь и стыдно, и нестыдно одновременно. Кто ты такой и что весь твой жизненный опыт, чтобы понять хотя бы толику пережитого здесь горя?

Кто их сюда пустил? Почему они выбрали именно эту школу? Школу, которую даже не видно с дороги? Почему они не остановились, увидев, как много здесь детей? Почему никто ничего не смог сделать для спасения?
…Вот обгоревшие шведские стенки. И мне кажется, что я уже не люблю спорт.
Вот заваленное детскими вещами бревно. И мне кажется, что уже никогда не захочу ходить по бревну, удивляясь старой истине, что на высоте нужно уметь держать равновесие.
Вот два баскетбольных кольца, на которых были подвешены самые большие бомбы. Кольца каким-то образом уцелели, остались непокореженными, словно вся убойная сила ушла в сторону детей.
Вот бесчисленные пластиковые бутылки с водой. В разных странах мира всегда найдется уличный артист, исполняющий классическую музыку на бутылках, в которые налита вода на самом донышке, на треть, на половину… Кажется, что здесь звучит вся музыка мира. Но я вновь и вновь вспоминаю, что воду бандиты перестали давать, когда услышали злосчастную цифру – 354 заложника. Какая же страшная цена этой ошибки.
Или не ошибки?
Не хочется думать, что мы хуже бандитов.
Вот этот маленький зал ровно в размер баскетбольного поля, в котором невозможно разместить более тысячи людей, даже если некоторые из этих людей – маленькие и очень маленькие дети.
Я посчитал – 52 на 24 шага. Один и три десятых квадратных шага на человека. Лечь было негде, сидеть без опоры невозможно. Дети и взрослые сидели спиной к спине. Опереться здесь можно было только друг на друга.

Так что же мы все наделали? Когда сотворили мы в нашей стране этих нелюдей, которых не остановил вид страдающих детей?
Ссылки на международный терроризм в спортивном зале бесланской школы не проходят. Слишком много во всей этой истории доморощенного, нашего, страшно родного. От блокпостов, которые можно легко объехать, до мобильных телефонов начальства, отключенных, когда нужно было договариваться, договариваться и еще раз договариваться…

Хотя я не за этим сюда приехал.
На эти выяснения, говорят, есть следствие. Это, наверное, мое личное дело, что я перестал верить официальной информации. Мне все больше кажется, что они – официальные информаторы – действуют по принципу “не пойман – не вор”. Говорят что-то, и если не поймают на лжи, то так оно и есть. А когда ловят, за убедительными цифрами и уверенным тоном обнаруживается прямо противоположная картина. Именно от этой уверенности и псевдоточности первоначальных сообщений и сходишь постепенно с ума.
Но я пишу не про это. Я пишу сейчас про страшное, но великое умение людей жить после смерти.
Уже который час я стою в спортзале Беслана, слушаю истории тех, кто был здесь в заложниках, остался жив. Тех, кто ждал там, за оцеплением, все эти почти три дня и не дождался… Я слушаю версии – одна, другая, третья… Они не сходятся. Но я не следствие. Я слышу боль и перенимаю у своих учителей первое робкое умение жить с ней дальше.

На нашем автобусе надпись: “Первое сентября – газета для учителей и родителей”. На одном из блокпостов солдаты попросили экземпляр газеты. Я ошибся – дал свежий номер. И сразу вопрос: “А где же здесь про Беслан?” Я нашел номер со статьей про Беслан и на остальных блокпостах уже не допускал этой ошибки. В Северной Осетии “Первое сентября” – это только и исключительно про Беслан.

Наш автобус стоит у ворот школы № 1.
На нем написано: “Первое сентября”.
Я не могу к нему вернуться.
Здесь у первого сентября свое горькое значение.
Я иду по школе. Детские парадные пиджачки, обрывки белых рубашек, взрослые туфли на высоком каблуке. Затоптанные, разбросанные, покрытые пылью ученические тетради, списки классов, книги, учебники, газеты, плакаты.
В одном из классов на полу разбросаны виниловые пластинки. Они из другой эпохи. Эпохи, когда, кажется, не было таких зверств.
А вот и старый проигрыватель. Он остался стоять, хоть и на подкошенных, но на всех четырех ногах. Есть какая-то особенная жизненная стойкость в старых вещах. Я дотронулся сквозь слой пыли до знакомой с детства лакированной поверхности и будто услышал, как этот старый проигрыватель говорит мне: не нужно торопиться менять, не нужно торопиться меняться. Мир старых вещей защищеннее. Мы махнули через бездну, не зная, сможем ли зацепиться за другой край.
Вот упавший со стены портрет Дарвина за свалившейся на него решеткой. Дарвин за решеткой. Наверное, поделом, если задуматься о его теории развития видов, которая сейчас в этом месте кажется ложной.
В другом классе над всем ужасом беспорядка удержались на своих местах Ньютон и Эйнштейн. Сразу вспомнилась могила Канта в Кенигсберге, оставшаяся невредимой среди развалин кафедрального собора, разбомбленного нашей авиацией.
Вот класс русского языка и литературы. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Тургенев – над доской. Упал только портрет Достоевского. Его кто-то аккуратно прислонил к стене.
Классы начальной школы. В какой-то из этих комнат так и не начали учиться первоклашки. Плакаты на стенах с трудными словами и арифметикой. Здесь же прямо на стенах слова молитв, имена детей, просьбы простить, простить и еще раз простить. Выбитые окна кажутся просто открытыми – так солнечно и мирно сразу за стеной класса. Цветы. И вода. Много воды.
Учителя начальной школы. Погибли почти все.
Кто-то попросил прощения и у учителей тоже.

Разбитый актовый зал. Какой же он маленький!.. Судя по пулевым отметинам на стенах, здесь шел настоящий бой. Кто-то поднял с пола и аккуратно разложил детские и взрослые вещи. Сцена проломлена. Она видела много праздников. Первая школа была знаменита своими праздниками.

Левое крыло школы разрушено так, что можно видеть несколько классов сразу. А за окнами зеленая листва и примыкающие вплотную гаражи. Хоть сейчас спрыгивай на крыши и беги. Наверное, так и сделали отступавшие террористы.
Думаешь, если бы дети были не в спортзале, многие могли бы убежать. Какое великое слово – “убежать”. Нужно было бежать. Бежать сразу. Но в жизни, в нормальной жизни не можешь поверить в гибель и одного ребенка. И готов сделать все, чтобы дула автоматов стреляли только вверх.
Теперь все стены школы изрешечены пулями.

Но в одной стене пулевых отверстий меньше, чем прозвучавших здесь выстрелов.
Это тоже класс русского языка и литературы.
На двух стульях и на подоконнике – тысячи недокуренных сигарет.
Цветы, вода в бутылях и недокуренные сигареты.
Цветы – это наша вера в то, что наши дети, наши родные, наши учителя живы и теперь помогают нам оттуда справиться с болью для новой жизни.
Вода. Ну пусть хотя бы там вам будет вдоволь воды.
И недокуренные сигареты… Это последняя сигарета, которую не выкурили отцы, мужья, сыновья, деды, расстрелянные террористами в первые часы после захвата школы.
В этом классе многие пули до стены не дошли.
На расстрельной стене в правом верхнем углу портрет Маяковского. А у самого входа в класс уцелела стенгазета, посвященная Пастернаку.
Два поэта, определившие крайности двадцатого века нашей страны. Двадцатого века, который породил и бандитов, и их жертв. Так сама природа, дающая жизнь, взрывается время от времени страшными стихиями, уничтожающими все живое.
Так не остановили бандитов ни лица великих людей, невозмутимо взирающие со стен классов, ни плакат с правилами написания “жи” – “ши”, ни надпись над доской “2+2=4”.

“Педагогическая поэма” Макаренко. Книга лежит корешком вверх среди мусора в одном из классов. Мусора, который справедливо было бы назвать культурным слоем. Если бы не поколебленная вера в культуру как защитную грамоту. По-пастернаковски – “Охранную грамоту”...

Как острова в океане, плывут по мирному Беслану острова горя, печали, пронзительной тишины.
Два острова видимые.
Это остов первой школы и кладбище по дороге в аэропорт.
И много невидимых островов, сокрытых от чужих глаз в домах и дворах Беслана, куда не вернулись участники первосентябрьской линейки 2004 года.

Как дальше жить-2

– Я даже представить не могу, как это я буду их ругать, – говорит учительница бесланской первой школы.
Эти слова я слышал в Беслане не раз.
– Бог с ней, с учебой. Лишь бы были живы. Лишь бы забыли ужас тех дней.
Умеем ли мы учить и выучивать не ругая?
Нужно ли после Беслана учить тому же, чему мы учили до Беслана?
Что знают дети, побывавшие в том аду, и с чем теперь мы не можем не считаться?
Оставить ли решение этой проблемы психологам, социальным работникам и центрам реабилитации или это наша, учительская забота?
Что все мы узнали про себя и про жизнь за эти два месяца? Что каждый из нас, на каком бы расстоянии от Беслана ни работал, понял за это время?
Знаем ли мы, как сделать так, чтобы цель – любая цель – никогда не стала для наших детей ценнее человеческой жизни?

Я попросился на урок в одиннадцатый класс и, чтобы снять некоторое замешательство, произнес что-то вроде – не стесняйтесь, я же не инспекция.
И тут же услышал в ответ возмущенное:
– Какая инспекция? Нам теперь никакая инспекция не страшна! Кто посмеет нас инспектировать?
Это правда. Мы не смогли защитить эту школу. И не нам ее инспектировать.

Умеем ли мы управлять школой без инспекции?
Умеем ли строить школу без страха с бесстрашными учителями?
Это тоже вопрос, поставленный Бесланом.
Мы со всеми своими законами, со всеми своими стандартами, инспекциями, со всей своей государственной политикой допустили трагедию в Беслане. Мы воспитали и тех людей, которые с оружием в руках пришли в школу, и тех, кто не смог защитить наших детей.
Стоя здесь в одиночестве в центре спортивного зала, слушая то ли шум ветра, то ли голоса безвинно убиенных, я не могу не задать, быть может, самый главный вопрос к властям, к следствию, которому не верю и которому придется завоевывать мое доверие, как и доверие осетинских матерей: что значит непредвиденное развитие событий? Что значит непредвиденное развитие событий в школе, про которую известно, что там больше тысячи людей и повсюду развешаны бомбы? Как можно было не предположить, что в любой момент может сработать взрывное устройство? Или профессионалы одной стороны рассчитывали на профессионализм другой?
Тогда эти профессионалы друг друга стоят.
Самолет, запрашивающий аварийную посадку, встречают все возможные наземные службы спасения.
А здесь не самолет, который вот-вот приземлится, а больше тысячи людей, здесь дети под самодельными взрывными устройствами, взятые на прицел людьми, потерявшими человеческий облик. И времени было отпущено судьбой аж целых два дня… Какое такое непредвиденное развитие событий? Где хотя бы пара бэтээров, под прикрытием которых можно было бы выйти из школы, не получив пулю в спину?
Об этом и речь!
Быть педагогами по-настоящему – это самая сложная задача, которую поставил Беслан перед всеми нами – учителями России, учителями мира.
Путь из школы № 1 в жизнь долгий, очень сложный.
Но по-другому и быть не может.

Мирный Беслан

Мирная жизнь в Беслане налаживается быстро. Городу помогают всем миром, но и сами бесланцы – люди деятельные .
К 1 августа 2005 года будут построены две школы. В этом уверили меня мэр города Олег Александрович Габуев и министр образования республики Алина Афакоевна Цомартова-Левитская.
Школа № 1 начнет работать сразу после осенних каникул. Многие дети придут в классы, хотя, понятно, никто не будет настаивать на обязательном посещении. Здесь выстраивается другая педагогика.
Школы Беслана сегодня охраняют солдаты 58-й армии – двое перед входом и несколько по периметру. Но все, с кем я говорил – и директора школ, и министр образования, – не верят в педагогику оружия.
Молодая директор школы № 6, воспитанница первой школы, преподаватель математики Ирина Султановна Азимова говорит совершенно определенно:
– Я против того, чтобы при входе стоял человек с автоматом. Дети не должны к этому привыкать. Школа по-прежнему должна оставаться местом, где ничего плохого с ними произойти не может. А сделать так, чтобы дети были в безопасности, – дело правительства.
Но пока родители собирают деньги на охрану, готовятся защищать школу самостоятельно, проходят специальные курсы.
При наличии армии этого не требуется, но родители видят ситуацию по-своему. Их можно понять. В школах устанавливаются тревожные кнопки, камеры слежения, металлические сейфовые двери.
Законодательное собрание Санкт-Петербурга предложило места для выпускников первой школы.
Над некоторыми школами Беслана берут шефство крупные предприятия.
Один предприниматель прислал огромный игровой центр из Японии для будущего реабилитационного центра.
На благотворительных счетах жертв бесланской трагедии большая сумма денег, которая будет вскоре распределена.
Все пострадавшие в первой школе получают федеральную помощь.
И все население Беслана ждет результатов следствия. Следствие по такому преступлению быстрым быть не может. Но хватит ли терпения у матерей и отцов, потерявших своих детей, дождаться правды? Будет ли правда правдой?
Трудно сказать.
Говорят, дети в этом смысле мужественнее взрослых. Истории о детской стойкости передаются из уст в уста. Но и дети приспосабливают свое жизнелюбие к новой реальности.
Один мальчик на вопрос, кем ты хочешь стать, ответил: мухой. Чтобы вылететь в окно, когда в следующий раз придут террористы.
Надеюсь, они больше не придут никогда. Надеюсь…

Надписи на стенах школы

ДАВИД И ХЕТАГ МЫ ВАС ЛЮБИМ
МЫ СКОРБИМ
РУХСАГ УТ ВСЕМ ПОГИБШИМ
ТЕРРОРИСТЫ УБЛЮДКИ
ЗДЕСЬ БЫЛИ ЗВЕРИ
ТОТ КТО ПРОЛИЛ КРОВЬ НАШИХ ДЕТЕЙ ПУСТЬ БУДЕТ ПРОКЛЕТ
АЛЬФА ВЫМПЕЛ СПАСИБО ЗА ТО ЧТО ВЫ СПАСЛИ НАШИХ ДЕТЕЙ!!!
МЫ ВСЕ РАВНО НЕ СТАНОВИМСЯ ЗЛЕЕ

Но есть там и другие надписи, которые я приводить не буду. Сегодня в Беслане на наших глазах разворачивается новая трагедия. Трагедия поиска виноватого.
Боль утраты, помноженная на неизвестность, часто выливается в ненависть.
Сегодня эта ненависть обрушилась на директора первой школы Лидию Александровну Цалиеву. Надписи, выражающие эту ненависть, встречаются на стенах школы повсюду.
Конечно, директор школы, как капитан корабля, отвечает в школе за все. Но не военного же корабля капитан Лидия Цалиева.
Лидия Александровна, быть может, единственная из всей вертикали власти, не стала ссылаться на нашу политику – с террористами в диалог не вступать. Потому что там, в спортивном зале, у нее на руках оказалась вся ее школа.
Я не знаю, что там происходило. Я не знаю, как нужно было действовать. Но я знаю, что хоть чай им наливай, хоть обещай все, что у тебя есть, хоть себя самого отдавай, лишь бы они не тронули детей; задобрить всем, чем можешь, и тянуть время, чтобы, ни дай Бог, кто-нибудь из этих нелюдей не спустил курок в очередной раз. А дети шумят, а взрослые сходят с ума, и ты единственная, которая здесь, внутри, которая за все отвечает…
Власть отвела от себя обвинения и направила тем самым людскую ненависть на директора
школы.
Как же я хочу, чтобы город одумался и, прежде чем Лидия Александровна придет к руинам школы, эти ужасные надписи были бы уже стерты или замазаны.
Родители обвиняют и директора, и всех выживших в этой мясорубке учителей. И никто сегодня не может их защитить.
Учителя говорят:
– Если бы это, не дай Бог, случилось в Москве, как вы думаете, отвечал бы за это один директор школы? Разве директор может защитить столько детей?
– Зачем обвинять людей, которые выжили? А те, кто не пришел тогда на линейку, значит, они вообще все знали. Вы понимаете?! Это значит – надо было всем погибнуть, чтобы сегодня все было хорошо.
– Понятно, что террорист есть террорист. Но как сейчас ведет себя народ по отношению к учителям и нашему директору... Почему это нигде не освещается? В конце концов, надо же что-то ответить...
– В администрацию зашла, документы, что остались, собрать. На меня там налетели: “Мы еще поговорим с вами”. Я отвечаю: вопросы задают не на улице, надо зайти в кабинет. Там я отвечу на вопросы, задавайте. Почему меня не убило? Получается, что мы все изгои.

Я понимаю, время пройдет и люди одумаются. Я понимаю, не все родители потеряли голову настолько, что обвиняют в случившемся директора школы и учителей. Я, кажется, понимаю даже и тех, кто не может с собой совладать и справляется с болью таким образом.
Но по отношению к замечательному директору замечательной школы, которая вырастила не одно поколение бесланцев, граждан России, это несправедливо.
Я еще ни разу не обращался к читателям с такой просьбой и надеюсь, что подобного случая больше не представится. Пожалуйста, напишите письмо Лидии Александровне, поддержите ее. Пишите на адрес редакции “Первое сентября” для Лидии Александровны Цалиевой, и мы эти письма ей передадим.
Это не акция.
Это восстановление справедливости.
Я бы, не раздумывая, наградил всех учителей, кто оказался первого сентября в школе № 1, любой наградой. Наградой за мужество быть учителем. За мужество быть на передовой в прямом смысле этого слова.
Теперь это и такая профессия.

Урок-2

В эти же дни я был на уроке истории в пятом классе школы № 6 города Беслана, который вела Виктория Мухарбековна Арчегова. Пятиклассники говорили про родовые отношения, про появление семьи, про зарождение государственности.
Дети этой школы, этого класса знают историю первой школы лишь понаслышке. Это там – на другой улице. И это нормально. Жизнь идет своим чередом.
На вопрос, почему в родовом обществе людям нужно было быть вместе, они бойко и правильно отвечали, вспоминая прочтенное в учебнике про далекие времена и далекие страны.
А сегодня? А здесь? Нужно быть вместе?
Не знаю.
Я люблю одиночество. Любил, когда меня в школе предоставляли самому себе.
Я люблю и компанию. Любил, когда в школе мы что-то делали все вместе.

Моим проводником по Беслану и Владикавказу все эти дни был замечательный человек Артем Бузоев. Тезка. Говорят, если окажешься между двумя Артемами или двумя Георгиями, это к счастью.
Мы прожили с Артемом эти несколько дней в Беслане плечом к плечу. Так что весь мир в эти дни был между нами.
Беслан уж точно.

* * *

«Крик, шум детей и взрослых.
Они: “Где директор?”
Я встала...»

Лидия Александровна Цалиева,
директор школы № 1 города Беслана

– Страшно жить, очень страшно. То, что я пережила, никому, даже злейшему врагу – хоть у меня и нет врагов, – не пожелаю. Я все время вспоминаю эти двое суток, вспоминаю детей. И все не могу успокоиться. Днем и ночью только об этом и думаю. Как страдали дети, как страдали взрослые, как учителя страдали...
Это ведь ни с чем нельзя сравнить. Такого еще не было. Даже во сне не увидишь.

Старая школа была. Но настолько любимая, настолько родная. Очень хороший коллектив, замечательные дети. Я в ней проработала 52 года и сама выпускница этой школы. Школа хоть и старая, а никогда не выглядела убого. Даже в этом году, когда никаких средств не было, все равно мне помогли родители, и мы ее привели в надлежащий вид.
Но что они с ней вытворили!.. Когда меня в первый раз вывели в штаб – а штаб в учительской был, – это вообще... Что они там наделали – все изуродовали, изломали. Я в первый раз грубо с ними поговорила, а потом боялась, конечно. Говорю: “Ну, кто это сделал?” А тот, который меня под конвоем привел, отвечает: “Это я сделал. Я двоечник был”. Я: “Оно и видно. Нормальный человек такие вещи никогда бы себе не позволил”.
Пришли они первого сентября… Дети построились, уже стояли на линейке!
И вдруг с левой стороны бегут человек 30. Стреляли, кричали, загоняли всех в школу. Маленькие дети падали. Стариков – окна ломали – в окна загоняли. Потом всех затолкали в спортивный зал и одной командой усадили. До меня сразу не доходило. В масках, с автоматами… Думаю: “Все. Это нас захватили”.
Крик, шум детей и взрослых. Они: “Где директор?” Я встала, вышла. “Наведите порядок, чтобы ни одного звука не было!” И стрелять опять начали. Я детей стала упрашивать: “Дети, посидите тихо”. Но дети сколько могут спокойно посидеть? Ну 10, 15, 20 минут. Больше же они не могут. Потом кто воду стал просить, кто в туалет. Разрешали. А сами очень быстро на провод навешивали взрывпакеты. И так во всем зале. Заставили все входы и выходы. Окна заставили скамейками, столами, шкафами. Правда, наверху окна разбили, чтобы воздух шел.
Но все равно воздуха не хватало. Воды не хватало. Дети с ума сходят. В первый день еще кое-как, а потом объявили, что вода отравлена. Это они нарочно. И не стали давать воду, а на второй день и в туалет не стали выпускать. Это было ужасно.
Занесли три ведра. Дети лежат уже, изнемогают без воды и без воздуха. В туалет в ведро ходят. Некоторые подходят, набирают оттуда и в рот себе наливают.
Потом меня вызвали – это было в первый день – в штаб. Говорят: “Послушайте телевизор, что про вас говорят”. А по телевизору сказали: “354 человека”. Я говорю: “Как же 354? Нас же больше тысячи!”
Потом появился Аушев. Я никак не могу вспомнить – в первый или во второй день. От меня этот вход был далеко. Он зашел, и шепотом все стали передавать: “Аушев... Аушев...”
Минут через десять меня снова вызвали в штаб, в учительскую. Там стоял Аушев. Я начала его молить, упрашивать: “Помогите, пожалуйста, чтобы ни один ребенок не пострадал. Я вас очень прошу, помогите малышей вывести с их родителями. На руках. Пожалуйста, они голодные. Выведите их”.
Позже мне передали, что вроде бы разрешили выйти женщинам с маленькими детьми. Некоторые, правда, не согласились, потому что у них и первоклассники были, и малыши на руках. Они не захотели своих первоклассников оставлять и вернулись обратно. Шум продолжался. А те стреляют, кричат: “Замолчите! Тихо!” Но навести порядок было невозможно.
Уже во второй половине дня они меня вызывают и говорят: “За вас никто не ходатайствует, никому вы не нужны. Вот мы сейчас нажмем кнопку, и все взлетите вверх”. Я еле на ногах стою, говорю: “Я вас очень прошу, не делайте этого”. – “Тогда звоните своим, президенту звоните”. – “Я не знаю телефона президента, но номер его помощника я могу найти”. Стала искать по журналам, но не нашла. У меня дети председателя парламента Мамсурова. Спустилась в зал. Мальчик и девочка говорят: “Мы знаем папин сотовый. И домашний знаем”. И они со мной пошли. Еще одна женщина: “Я тоже пойду. Позвоню своему сыну, он прокурор”. И еще одна, с маленьким ребенком на руках, тоже говорит: “У меня есть родственник”. Я им все объяснила: “Вот так и так, сказали – нажмут кнопку, и все взлетим”.
Нашли мы номер телефона. Я переговорила с Мамсуровым. Говорю: “Пропадаем”. По-осетински сказала. Он мне говорит: “По-русски говорите”. Я говорю: “Таймураз, плохо нам, дети умирают без воды и еды, от голода. В туалет не пускают. Помогите”. В ответ: “Мы занимаемся”. Один из них выхватил у меня телефон. Потом мальчик говорит: “Дайте, я папе тоже позвоню”. Взял трубку и папе: “Папа, нам плохо, помогите нам”. У него тоже телефон отобрали. А той, у которой сын прокурор, сказали: “Хватит, одному позвонили и хватит”.
Мы вернулись снова в зал. Ждем. Ночь опять наступила, страшная ночь. Потом утро. И никто ничего. Никакой помощи.
Потом совершенно, как мне кажется, случайно произошел очень сильный взрыв. С какой стороны? Меня сразу ударило. Я оглохла и потеряла сознание. Говорят, что потом еще один взрыв был. Очень многие погибли. Когда я пришла в себя, в зале сидела только одна учительница, истекая кровью. А остальные были все неживые. Я поползла. Увидела, что у меня на ноге кусок отвалился, завязала его детской курточкой.
И так меня вытащили оттуда и привезли в больницу.

Я пятый день сегодня как вернулась. Ко мне и учителя, и дети, и родители приходят. Даже те, у которых погибли дети. Вчера были. Вместе со мной поплакали.
Что я могу сделать? Все, что могла, сделала, ничего не пожалела. Но, может быть, что-то упустила? Может быть.

С ними по-другому нельзя было, только по-хорошему. Их нельзя было раздражать.

* * *

«Сдают нервы, и учителя просят родителей:
“Извините, что мы остались в живых”»

Алина Афакоевна Цомартова-Левитская,
министр общего и профессионального образования Республики Северная Осетия-Алания

– Многие родители говорят сейчас очень несправедливые вещи. А у учителей сдают нервы, и они просят родителей: “Извините, что мы остались в живых”. Я им говорю (среди учителей есть и мои студентки): “Девочки, нельзя так. Нельзя. Надо молча выслушать или найти способ поговорить о чем-то другом, как-то переключить разговор. А так вы их провоцируете на еще более обидные вещи”.
У многих учителей там близкие погибли. И вообще выйти из этого ада живыми, суметь сохранить себя – да они уже герои! Я и в республиканской газете выступала, и по телевидению... Но Беслан – город маленький, все друг друга знают. И когда какая-то мама это все выплескивает… Учителя оказываются незащищенными.
Это происходит не только в отношении учителей. Молодых мужчин Беслана упрекают: “Ты где был в этот момент? Почему ты туда не побежал и не вытащил?”
На встрече с президентом Александром Сергеевичем Дзасоховым выступила учительница истории, которая была с тремя своими детьми в заложниках, – Надежда Ильинична Валоева-Гуриева. Двое ее детей погибли, Вера и Борик, с младшей девочкой-второклассницей она вышла. Она сказала: “Как вы можете осуждать тех, кто остался в живых, особенно учителей и директрису. Я была там. Двое моих детей погибли. Я находилась рядом с Лидией Александровной и не видела ничего, что заслуживало бы таких оценок”. Но люди не хотят слышать.
А с другой стороны… На прошлой неделе была встреча с родителями. Одна мама сказала: “Наши дети умнее нас. Моя девочка рассказала, что учительница в какой-то момент схватила ее, потому что она с собой не справлялась, стала трясти и говорить: “Если ты не перестанешь плакать, я тебя прикончу”. Во мне поднялось такое чувство, я была готова бежать и эту учительницу чуть ли не растерзать: как могла она в такой ситуации девочке угрожать? Моя 10-летняя дочь поняла это мое состояние и сказала: “Что ты, мама, успокойся. Там было очень страшно. Там было страшно всем – и взрослым, и детям. Осуждать мою учительницу никто не может. И ты тоже”. Тогда я остановилась и подумала, что моя девочка умнее и выше меня”.
Знаете, в годы Великой Отечественной войны Ахматова сказала о ленинградцах: “Час мужества пробил на наших часах, и мужество нас не покинет”. Я думаю, мы найдем в себе столько сил и мужества, чтобы справиться. И потом, мы не одни. Может быть, впервые вот так остро мы почувствовали, что мы и правда часть России.

Сегодня часть родителей считает, что нужно в каждой школе выставить вооруженную охрану, обнести их, как в Израиле, заборами, сеткой. У меня это и как у министра, и как у учителя, и как у мамы, чьи дети тоже ходят в школу, вызывает резкий протест. Я против того, чтобы из школы делать оборонительное сооружение. Да, мы не защищены, да, никто не даст гарантии, что это больше не повторится. Но мы вправе требовать, чтобы власти навели должный порядок. А запирать ребят в образовательном учреждении за семью замками, ставить автоматчиков – это воспитать больное поколение испуганных детей.
Но конечно, бывает очень трудно говорить с родителями, которые требуют, чтобы ты им сказал, какие меры власть предпримет, чтобы исключить повторение. Никто этого не скажет, никто на себя эту ответственность не возьмет. Просто родителям говоришь: “Ну когда он из этой школы-крепости выйдет, дальше что – за ним тоже будет идти рота автоматчиков?” Мы же от этого не защищены нигде, ни в какой части нашей жизни.

Любая школа могла бы оказаться на месте школы №1.
Но есть же структуры в любом государстве, которые отвечают за внештатные ситуации. Почему не нашлось людей, которые смогли бы принять адекватные решения? Почему? Почему, когда все это внезапно началось, все, кто должен был быть готов к любому развитию событий – не по сценарию “Норд-Оста”, не по сценарию какому-либо другому, а к любому, в этом же и состоит профессионализм, – почему они оказались не готовыми? Этот вопрос меня мучит так же, как и всех остальных. И не в том только дело, чтобы наказать виновных. Мертвых не вернешь. Но если такое, не дай Бог, снова случится, те, кто должен быть готов к такому трагическому случаю, должны быть к нему готовы.
А совершенно нелепые разговоры о том, что местное население помешало спецслужбам, вызывают возмущение. Я с 11 часов первого сентября находилась там, в Беслане. Люди выполняли абсолютно все, о чем их просили. Беспрекословно. Никакого кольца не было. Они просто вели себя как живые люди. Как можно было не бежать навстречу детям, которым в спину стреляли бандиты? И как можно было этих детей не пытаться собой защитить? Конечно, люди бежали, и они хватали чужих детей, и никто, ни один человек не бегал и не искал своего ребенка. Спасали, кого можно было еще успеть спасти.

С первых дней нам стали звонить, спрашивали фамилии, телефоны, адреса. Потом мы открыли учителям, детям банковские счета, объяснили, что можно оказывать адресную помощь.
Тут есть общественный совет, он следит за тем, чтобы деньги, собранные в общий фонд, распределялись максимально справедливо. Инвалидами остались многие. Без кормильцев остались многие. Дети-сироты есть. А дети, которые остались в живых! У них такая травма по жизни будет. Им же нужно помогать учиться, получать образование. По-разному могут семейные обстоятельства складываться. Деньги должны быть в первую очередь употреблены на то, чтобы как-то поддержать каждую семью. Но люди будут сами решать как.
Моя забота другая, моя забота сейчас все школы Беслана оборудовать, оснастить, сделать все, чтобы не только 704 ученика первой школы, которые придут в разные школы Беслана, но и все дети, которые учатся в бесланских школах, как можно быстрее вернулись к нормальной жизни.

По сей день у людей вызывают возмущение некоторые вопросы. Про количество заложников, например. Они все время говорят об этом. Их сейчас больше всего заботит то, что снова не скажут правду, что опять уведут от наказания тех, кто должен был принимать решения и не принимал или принял такие решения, которые допустили эту трагедию. Они спрашивают: почему? почему? Столько “почему”. “Почему Патрушева здесь не было? Почему не было Нургалиева?” Люди задают эти вопросы. Ну и как я могу на них ответить?