УРОК МИРОВОЗЗРЕНИЯ 
 

30 октября – день памяти жертв политических репрессий. Памяти? Помнить можно по-разному. Есть память дежурная. Она пробуждается раз в году, непосредственно к памятной дате. Чтобы возложить венки и гвоздики к мемориалу, прочитать по бумажке речь о “скорбных страницах истории”. Вручить кому-нибудь из жертв премию от администрации.
Есть память избирательная. Она видит и удерживает только хорошее. Скорбное прошлое для нее не существует вообще. Не было в нашей истории ни ГУЛАГа, ни раскулачивания, ни массовых расстрелов... Наверное, из-за этого тему репрессий и тоталитаризма по-прежнему изучают в школах вскользь или не изучают вообще. И подрастающее поколение имеет весьма смутное представление о том, что происходило в стране, когда их родители вступали в комсомол и строили БАМ. Родители-комсомольцы тоже не знали об этом. Потому что было нельзя. Сейчас уже можно, но мы все равно не знаем. Потому что такое знание требует от человека предельного напряжения.
Есть и другая крайность: память, зацикленная на плохом, постоянно возвращающаяся к трагедиям. Память, застрявшая во вчерашнем дне, не знающая настоящего, не видящая будущего.
Есть память плодотворная. Прямо и открыто смотрящая в глаза прошлому. Только такая память дает надежду, что ГУЛАГ закрылся навсегда, а не просто приостановил работу.
В России, старающейся забыть свое страшное прошлое, существует очаг этой спасительной памяти. В бывшей колонии для особо опасных преступников ВС-389/36. В музее “Пермь-36”…

Свобода начинается в тюрьме

Кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его снова

Чужое дежавю

Прогулка по территории бывшего лагеря для политических заключенных, а ныне музея “Пермь-36” – занятие не для слабонервных. На первый взгляд в деревянных строениях ничего страшного нет. Но какое-то невидимое излучение этого места быстро проникает в тебя сквозь все рациональные барьеры. Ты как бы попадаешь в чужое дежавю.
Лают собаки. Через секунду ты осознаешь, что это в соседней деревне Кучино. Но этой секунды достаточно, чтобы спина напряглась: сейчас на тебя набросятся псы конвоя.
Из окна двухэтажного здания для вертухаев за тобой пристально наблюдает человек в форме. И ты испытываешь приступ панического страха. А потом вспоминаешь, что музей круглосуточно охраняется, что помещение для охраны находится там же, где когда-то сидели вохровцы, да и бояться-то, в сущности, нечего: где хочу, там и хожу, свободный человек… Но это потом. А в первую секунду ты смотришь на все глазами заключенного.
“Вам тут работать не страшно?” – спрашиваю заведующую музеем Любовь Третьякову. Она понимает, о чем я, без лишних объяснений: “Первое время было как-то не по себе. Я все время ходила и повторяла: ты на свободе, ты на свободе, тебя здесь никто не держит, ты можешь уйти в любой момент… Теперь уже привыкли. Но иногда, бывает, находит”.
На меня “находит” еще несколько раз. Сначала во время экскурсии, когда научный сотрудник музея Олег Нечаев показывает мне бывший лагерный изолятор, внутреннюю тюрьму зоны, где держали “особо опасных” зеков. В здании нет электричества (тогда тоже не было). Хмурый свет уральского дня едва пробивается сквозь двойную решетку окна. Температура в изоляторе почти такая же, как на улице. Из мебели – бетонные табуретки, стол и деревянные нары, на которых спали прямо так, без матрасов и тюфяков. Все выкрашено казенной синей краской.
В этом полумраке и холоде я задаю Олегу вопрос, который приходит в голову, наверное, всем посетителям музея “Пермь-36”: “А как вы считаете, это может повториться?” Научный сотрудник историк Олег Нечаев отвечает: “Точь-в-точь, как было, конечно, не повторится. Но история насилия человека над человеком на этом, я думаю, не закончилась. И вполне возможно, что будет еще хуже и еще страшней. Если мы не помешаем”.
А потом, рассказывая о том, что самым страшным испытанием в изоляторе была полная информационная блокада, Олег выходит из камеры, прикрывает за собой дверь и говорит: “Ты никого не видишь, никого не слышишь, только в глазок за тобой постоянно наблюдают…”
Тут мне снова становится не по себе. Скорее на воздух, под открытое небо! А некоторые, например известный правозащитник и бывший узник лагеря ВС-389/36 (“Пермь-36”) Сергей Ковалев, провели в этих синих стенах по полгода.
Потом Олег Нечаев повел по тому же маршруту десятиклассников, приехавших из Перми. Я видела их до экскурсии: дети как дети – смеются, бегают, толкаются. И после: притихших и хмурых. Одна девочка с заплаканными глазами сказала мне: “Мы думали: ну, экскурсия, ну, съездим, ну, посмотрим. А тут такое! Я прямо не знаю, как жить дальше после этого”.

Как после этого жить

Эту фразу почти слово в слово я потом услышала из уст исполнительного директора мемориального центра “Пермь-36” Татьяны Курсиной, одного из вдохновителей, основателей и ангелов-хранителей музея: «Я историк по образованию, преподавала историю в университете. И рассказывала своим студентам, что в Советском Союзе не было политических репрессий, что у нас была великая страна. И вдруг начинают открываться факты. Все выходит наружу. И оказывается, что все это было, причем прямо здесь, под боком, в родной Пермской области. И я понимаю, что я всю жизнь врала. Врала своим студентам, глядя им в глаза. Для меня это было шоком. Я не знала, как дальше жить. Создание музея “Пермь-36” и работа в нем стали для меня просто условием физического выживания».
Мемориальный центр “Пермь-36” обязан своим появлением на свет в основном историкам. Директор музея Виктор Шмыров – в прошлом декан исторического факультета Пермского государственного университета и специалист по феодализму. В начале 90-х он “заболел” темой политических репрессий и всю свою энергию и исследовательский талант направил в новое русло. “Заболела” и Татьяна Курсина, до этого завкафедрой истории XIX века. Потом к делу подключились аспиранты ПГУ.
Первые несколько лет ученые собирали материалы, проводили конференции, искали бывших узников колонии “Пермь-36”. Многие нашли жертв репрессий… среди своих ближайших родственников.
«Об этом не принято было говорить. Этого стыдились, скрывали, – вспоминает Татьяна Курсина. – Я дожила до 40 лет и не знала, что являюсь “членом семьи врага народа”! Только когда мы стали вплотную заниматься ГУЛАГом, я спросила у своей мамы невзначай: а правда, говорят, были репрессии? И она мне вдруг рассказывает, что деда моего, ее отца, тоже раскулачивали и ссылали. Я говорю: как же так? почему я не знала? А она мне: меньше знаешь, крепче спишь!»
По семейной легенде, дед Татьяны Курсиной плакал всего два раза в жизни. Когда умер Ленин и когда, вернувшись из ссылки, он увидел, что случилось с его лошадью, попавшей в “коллективное пользование”. По словам деда, лошадь его узнала и тоже заплакала…
Эту историю Татьяна Георгиевна рассказывает школьникам из Перми во время занятий, которые ведутся по специальной образовательной программе “Уроки истории в музее ГУЛАГа”, разработанной сотрудниками мемориального центра “Пермь-36”.
Эти уроки проходят в бараке. На стенах – агитплакаты сталинских времен, фотографии счастливых пионеров из “Артека”, лозунги и знамена. Рядом – полосатые робы рецидивистов, приказы о расстрелах, фотографии репрессированных. Над экраном, где показывают документальную хронику с тощими зеками, валящими лес, натянут транспарант “Марксизм вечен, ибо верен”.
В центре урока – письмо раскулаченных крестьян товарищу Сталину. Они просят отца народов “дать им работу в мозолистые руки”. Они не могут прокормить семью и вынуждены смотреть, как умирают их дети. Это письмо есть и в школьных учебниках. Но после экскурсии по бывшему лагерю на фоне фотографий этих самых “кулаков” оно воспринимается совсем по-другому.
“Мы ни в коем случае не выносим никаких оценок, – говорит Татьяна Курсина, – мы просто не имеем права этого делать. Мы не говорим: вот это хорошо, а это плохо. Мы просто приводим факты. И задаем вопросы: в чем виноваты эти люди? почему такое было возможно? и как этого избежать в будущем? А отвечает на эти вопросы каждый сам для себя. Поиск ответа может быть очень долгим. Наша цель – сдвинуть человека с мертвой точки равнодушия”.

Новые передвижники

Изначально работа с детьми не являлась основным направлением деятельности музея. Главное было – восстановить почти полностью разрушенные здания лагеря, собрать материалы. Но как-то незаметно все силы сотрудников мемориального центра – здесь работают 24 человека – оказались направлены именно на образование.
Во-первых, “Пермь-36” живет в основном на гранты, а тратить эти деньги на строительные работы нельзя. Во-вторых, почти все сотрудники музея, начиная с директора, – бывшие преподаватели.
“Но главная причина, конечно, не в этом, – объясняет Татьяна Курсина, – мы столкнулись с тем, что и сейчас, когда с темы массовых репрессий снято табу, в курсах истории она остается белым пятном. Даже лучшие ученики самых продвинутых школ имеют об этом весьма смутные представления. Общественное сознание отторгает трагический опыт истории, и учителя наши – не исключение. Об этом трудно говорить. Знаю по собственному опыту. И многие выбирают путь наименьшего сопротивления: просто молчат”.
Именно поэтому возникла программа “Уроки истории в музее ГУЛАГа”. Но добраться до бывшего лагеря могут далеко не все. От Перми до музея 270 километров. Дорога не только долгая, но и дорогая: у музея нет собственного транспорта, и надо нанимать автобус.
Но в музее придумали, как решить эту проблему. В 1999 году научный сотрудник Олег Нечаев выиграл грант на организацию передвижных выставок. С тех пор у него началась кочевая жизнь.
“Мы побывали во всех медвежьих углах области, – рассказывает Нечаев, – туда, по словам жителей, добираются только “миссионеры” и “стражники”. Это они милицию так называют. Для них приезд выставки – настоящее событие.
Мы же не просто приезжаем в село и развешиваем в местной школе экспонаты. Мы еще и общаемся, проводим уроки, экскурсии, читаем лекции.
Меня обвиняют, – продолжает Олег, – в излишне эмоциональной подаче материала, который трагичен сам по себе. Но я по-другому не могу. Иначе ребенок просто не будет тебе верить”.
Но самым сложным испытанием оказался не рассказ о репрессиях, а разговоры с людьми, от них пострадавшими (сбор устных свидетельств очевидцев – одна из задач сотрудников, сопровождающих передвижные выставки).
“Для меня было шоком, – говорит Олег Нечаев, – насколько сильно обработала этих людей пропаганда. Они, непосредственно пострадавшие от этого режима, полившие потом и кровью великие стройки коммунизма, сейчас утверждают, что это было лучшее время в их жизни! Многие искренне возмущаются, когда я начинаю рассказывать о преступлениях советской власти. Какие преступления! У нас была великая эпоха! И это говорят люди, которые по 10 лет, а то и больше провели просто в нечеловеческих условиях!”

Враги советской власти

Но большинство заключенных колонии ВС-389/36 к советской власти теплых чувств не питают и не питали никогда. Здесь сидели не просто “подозрительные”, не мифические японские шпионы, а настоящие враги режима.
При Сталине зона у деревни Кучино была обычным лесным лагерем. Заключенные валили лес. После разоблачения культа личности колонию стали использовать для содержания сотрудников правоохранительных органов, особо “отличившихся” во время сталинских репрессий. А поскольку бывшие вертухаи знали в лагерях все ходы и выходы и легко могли использовать эти знания для побега, зону пришлось дополнительно укреплять.
Именно сюда, в особо укрепленный лагерь, в 1972 году из Мордовии этапировали настоящих врагов режима. Главным образом это были активные участники национально-освободительных движений союзных республик и всемирно известные диссиденты. Некоторые были осуждены не только за “антисоветскую агитацию и пропаганду”, но и за вооруженное сопротивление советской власти.
В заключении эти “особо опасные преступники” не оставляли своей подрывной деятельности. Из мордовских политлагерей информация просачивалась и уходила за границу. Поэтому власть решила упрятать своих оппонентов подальше в глубь России, в неприступную ВС-389/36.
По воспоминаниям одного из лидеров литовского антисоветского сопротивления Балиса Гаяускаса, заключенные не знали, куда их привезли. Ехали в глухих вагонах, без остановок. Вокруг зоны – высокий забор. И вокруг барака, где жили, – тоже забор. Свое местонахождение определили… по пению птиц. Балис Гаяускас по образованию орнитолог.
Правда, очень скоро информация стала утекать и отсюда. Известный правозащитник Сергей Ковалев продолжал вести “Хронику текущих событий” – бюллетень о нарушении прав человека в СССР. “Хроника” каким-то образом попадала за границу, где считалась одним из наиболее авторитетных правозащитных изданий и перепечатывалась в разных странах.
Поэт Василь Стус, осужденный за публикацию стихов за рубежом, находясь в заключении, был выдвинут на соискание Нобелевской премии в области литературы. Но накануне заседания Нобелевского комитета Василь Стус погиб при невыясненных обстоятельствах в камере штрафного изолятора отделения особого режима лагеря ВС-389/36. Причем случилось это в 1985 году, то есть уже во время перестройки и начала демократических преобразований, когда Горбачев заявлял на весь мир, что в Советском Союзе больше нет политзаключенных.
На самом же деле зона для врагов режима “Пермь-36” существовала до 1988 года.
“Это нужно помнить, – говорит Татьяна Курсина. – Для чего? Для того, чтобы очень осознанно, очень вдумчиво проживать сегодняшний день. Проживать так, чтобы сохранить будущее. Чтобы не наделать новых ошибок. Чтобы уметь распознавать старые грабли. И уметь выходить из тупиков. Я хочу, чтобы все мы, и дети, и взрослые, научились смотреть в глаза нашему прошлому прямо и спокойно, без истерик, не пытаясь спрятать голову в землю, как страус, и вычеркнуть из памяти миллионы погибших в лагерях. Я хочу, чтобы мы на основе нашего прошлого научились жить спокойно и достойно, уважая человека в себе и других. Очень хочется пожить в цивилизованной России. В стране, которой можно гордиться”.

Зона важнее Китайской стены

В таком ракурсе, конечно, на первый план выходит не ремонт бараков и работа в архивах, а именно образовательная, точнее, даже общественно-просветительская деятельность.
Музей “Пермь-36” выступил инициатором проведения областного конкурса для учителей гуманитарного цикла “Власть и общество. Россия. Век ХХ”. Его победители участвуют в общероссийском этапе конкурса, организованного Фондом Сахарова: «Уроки по теме “История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР”». Кроме конкурса специалисты центра проводят обучающие семинары для учителей, специально для этого в штат взяли одного из ведущих историков-методистов области.
Еще в центре занимаются разработкой методических программ и пособий по изучению истории политических репрессий. Проект, поддержанный областным департаментом образования и науки, предусматривает «системную переподготовку учителей через курсы повышения квалификации на базе мемориального центра “Пермь-36”».
Начиная с 2002 года сотрудники музея регулярно проводят гражданские чтения памяти Виктора Астафьева, который был членом совета музея с первых дней его создания. В чтениях участвуют политологи, историки, музейные и архивные работники со всей России.
На базе музея работают летние волонтерские лагеря для студентов и старших школьников. Ребята помогают в реставрации, участвуют в раскопках на территории бывшего лагеря, учатся проводить экскурсии, работать с передвижными выставками.
Недавно в музее стали проводить еще и заседания дискуссионного клуба “Имею право”. Школьники обсуждают с представителями органов юстиции такие темы, как свобода, толерантность, критическое мышление. Поначалу представители судебной власти отнеслись к инициативе музея “Пермь-36” более чем настороженно, а потом стали регулярно участвовать в заседаниях клуба.
В Пермской области сложилась уникальная ситуация: правовое сознание здесь формируется в стенах зоны. А основы гражданского общества закладываются в бывших бараках для политических заключенных.
В 2004 году масштаб и значение мемориального центра “Пермь-36” признали и на международном уровне. Всемирный фонд памятников внес музей в список ста объектов, нуждающихся в особой опеке и внимании. В этом списке четыре барака у деревни Кучино Чусовского района Пермской области стоят на первом месте. Великая китайская стена – на пятом.

Буратино на стене барака

В 1994 году, когда сотрудники музея впервые попали на территорию бывшей зоны, никто и представить себе не мог, что через несколько лет здесь будут проходить экскурсии и уроки. Место выглядело не просто необитаемым, а каким-то совершенно непригодным для жизни, как Зона в “Сталкере”. Забор снесен, бараки полуразрушены. Под ногами первый снег, сухая трава и обрывки колючей проволоки. Низкое небо, ветер завывает.
«И неуютнее всего было от мысли, что здесь на много километров вокруг нет ни одной живой души, – вспоминает Татьяна Курсина. – И вот подходим мы поближе к этим баракам. И вдруг видим, что там люди какие-то ходят. Присмотрелись, а они все как один с безумными улыбками и бешеными глазами. Дикое впечатление. Потом выяснилось, что часть помещений лагеря отдана под психоневрологический интернат…
Это было не последнее потрясение в тот день. Мы вошли в барак, а там щели в два пальца, сквозняки гуляют. И бывший политзаключенный, который с нами ездил, говорит: “А вот здесь я спал. И дуло тогда так же”. Я в это время смотрю на стену, а там нарисован… Буратино. Эта картинка меня добила…»
Место, где находился лагерь для политзаключенных “Пермь-36”, густо обросло легендами и мистическими историями. Одна из них произошла во время театрального фестиваля прямо на территории бывшей зоны. Вологодские артисты показывали спектакль “Отче наш” по Варламу Шаламову. И в тот момент, когда главный герой проклинает своего отца-священника, вдруг хлынул дождь, хотя до этого было ясное небо, налетел ураганный ветер и разметал все декорации. А когда эпизод доиграли, все опять улеглось.

Зона постоянно подает знаки. Я вот, например, уезжая из Перми, уже на вокзале задумалась: почему не утихает тревога? Нет, не синие стены изолятора виноваты, а что-то другое. И я вдруг поняла: у меня нет уверенности, что это закончилось навсегда. Затихло, прервалось на время… И тут я случайно взглянула на сидящего рядом со мной мужчину. Он был в наручниках.

Фото автора

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"