СОЛОВЕЙЧИКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ

Всякое настоящее усилие недемонстративно
Что значит быть учителем

Тема чтений звучала как «Что значит быть сегодня учителем?».
Нина Грантовна Аллахвердова-Соловейчик, размышлением которой завершался в Большом зале Дома учителя первый день чтений, просто убрала слово «сегодня». И акцент тут же сместился от «сегодня» к «быть», от мгновенного к вечному:
Это тот случай, когда любой, самый искусный пересказ неизбежно исказит смысл, и потому я решил даже и не пытаться, а просто следовать ее мыслям, надеясь совпасть направлениями размышлений. Тем более что…

«Мое любимое занятие – дарить людям компасы».
Нина Грантовна Аллахвердова-Соловейчик

Подарите и мне, Нина Грантовна, маленький компас, со стрелкой красной и синей с разных краев, чтобы я всегда мог указать в стенах своего дома направление на север. А не на холодильник.
Подарите, чтобы я был определен в своих координатах. Кажется, когда-то в детстве у меня был компас с линейкой и зеркальцем, и я всегда мог сказать, где сейчас солнце.
Но он слишком долго лежал без дела, с меня было довольно взрослых слов, что солнце где-то там. И я никогда не раскрывал компас, чтобы проверить: так ли это? И он сломался.
Подарите мне компас, Нина Грантовна. И фонарик. И я выйду встречать солнце, потому что буду знать, где оно встает. Иногда человеку это очень важно, иногда человек дышать без этого не может.
Наверное, в этом задача учителя – дать человеку компас, а куда идти, он решит сам. Потому что, если компас хороший, к плохому он не направит. Я слышу вас, Нина Грантовна, и ответным эхом где-то в моей глубине звучит: «Что значит – освободить человека в пустыне? Это разбудить в нем жажду и указать путь к источнику» (А. Сент-Экзюпери. «Цитадель»).

В свой последний полет Сент-Экс не должен, не имел права лететь. Ни врачи, ни друзья не пускали его. Но у него был тот самый внутренний компас, который четко указал ему единственное верное направление. Он полетел. И исчез. Растворился в ночном небе над Сахарой.
Я бы дорого дал за такой компас, который всегда, в любой жизненной ситуации укажет на мой Север. И это знание даст мне силы действовать. Даст мне «полномочия» что-то сделать, как говорила Нина Грантовна.
Что значит – написать о состоянии учительства? Я не учитель. И потому, может быть, если бы речь шла о каких-то профессиональных вещах, я бы поскучал часок, вежливо отсидел беседу и удалился. Потом что-нибудь по результатам письменно зафиксировал.
Но речь Нина Грантовна повела совсем о другом – о том, что глубоко внутренне близко мне, как и всякому человеку. Кем прожить эту жизнь?
Я теряюсь, стараясь подобрать слова, как бусины, они рассыпаются, и никак не собрать жемчужного ожерелья.
Я долго думал, как мне построить этот текст, от чего и куда повести, какую тональность найти. Но почему-то по ходу этого размышления во мне все громче в ответ на мысли Нины Грантовны звучали слова и чувства давно ушедших людей, живущих во мне. И я решил уступить, стать той нитью, на которую нанижутся жемчужины-слова.
...Вот я собираюсь в путь, я беру крепкие ботинки, теплую куртку, немного еды и питья и двух славных попутчиков, каждый из которых стоит тысяч других, я спешу – иду вслед ее мыслям и, почти нагнав, слышу: «Соединение с жизнью на всех уровнях нашего бытия – это главное, что дает учителю полномочия быть с детьми. Все остается при этом – уроки, дружба, самоотверженность. Но полномочия человеку дает то, как он непосредственно соединен с жизнью. А без полномочий ничего в жизни сдвинуть нельзя. И очень видно бывает, у кого есть эти полномочия, а у кого их нет».

И кивает в ответ идущий рядом большой, грузный человек в летной куртке, он тяжело ступает по траве и светло, по-детски улыбается: «И по мере того как будет прибывать воздух, ты будешь дышать все глубже и очищаться. Станешь живым и похожим на траву, что пробилась среди каменистой пустоши и, раздвинув камни, тянется к небу, похожим на пробуждение – и, несмотря на хрупкость, на уязвимость, в тебе очнется сила, способная повлиять на ход веков. Ты станешь звеном в цепи».

Нина Грантовна оборачивается, и ветер доносит ее слова: «И способность учителя взаимодействовать с жизнью так, чтобы переходить из состояния учителя в состояние ученика, – это способность сохранять такую гибкость человеческую – один из моментов, дающих учителю счастье. Потому что он ощущает, что он живой. А каждый человек, который ощущает себя живым, счастлив. У него нет разговоров о недостатках, о несвободе. И это состояние перехода бесконечно ценно».

Другой мой попутчик, тая печальный огонь в глазах, касается рукава и сбивчиво шепчет: «Юноша, брат мой, у птичек прощения просил: оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо все, как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается».
Ветер усиливается, треплет его бороду и сечется о скулы.
«Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное, сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим…»

Мы переходим вброд мелкий ручей, вода струится, и видно каждую каплю гальки на дне. Береза на склоне ослепительно вырезывается в быстрых осенних сумерках, и Нина Грантовна проводит рукой по стволу: «Боже мой, что такое чистота! Как просто решаются некоторые вопросы, может быть, иногда трагично в связи с этим обстоятельством. Все неприятности, все сложности бывают оттого, что потеряна чистота. Взрослый должен оберегать пространство детей, чистоту детей. Потому что передается не то, что мы говорим. То, что мы говорим, – это самая поверхность наших возможностей что-то выразить, самый простой способ взаимодействия, на самом деле мы общаемся помимо слов. Поэтому взрослый, который понимает эти вещи, не гладит детей по голове, не берет их за руку, потому что он знает, насколько они чисты. Понимание таких вещей дает состояние учительства.
И когда взрослый имеет представление о том, что он принесет детям не только свои знания, но и самого себя, он будет осторожен в непосредственном взаимодействии с детьми».

Летчик молча слушает, покусывая травинку, а второй попутчик мой, с лицом изможденного ангела, задумывается: «Вот ты прошел мимо малого ребенка, прошел злобный со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а может быть, ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно, пожалуй, а все потому, что ты не уберегся пред дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе».

Мы взбираемся на склон, все выше, навстречу словам: «Взрослый человек понимает тяготы жизненные как неизбывные, и чем глубже он их понимает, чем больше у него открыты на это глаза, тем больше у него полномочий оберегать детей, хранить их, растить, любить и наслаждаться присутствием рядом с ними».

Летчик опирается о камень, переводит дух и, сбивая пилотку на затылок так, что силуэт птицы на ней рвется в небо, вдруг заразительно широко улыбается: «Перед ребенком всегда робеешь, словно он всезнающ. Так оно и есть, в нем дышит дух, который ты потом иссушишь. Он улыбался тебе белозубой улыбкой, и ты приостанавливался, пытаясь понять, чем же тебя одарили».

Цепляясь за корни и ветви, помогая друг другу, мы поднимаемся на холм. На холодном ясном небе одна за другой, будто выкладывая темноту искорками-пазлами, проступают звезды. И Нина Грантовна, кутаясь в шаль, замечает: «Любая брешь обязательно закрывается. Но все настоящие усилия незаметны, недемонстративны. И никто не ведает и не знает, сколько учитель успевает дать детским душам. Иногда умом своим, иногда глупостью своей, иногда терпимостью своей, а иногда нетерпимостью – но он все равно отдает свою жизнь, все равно он здесь для этого. Потому и говорят, что именно учительство спасает общество. И это оказывается самым главным».

Поздней осенью, вернувшись с дороги, надо обязательно заварить себе крепкого чаю с лимоном и сесть у окна. Обернув ладонь краем рукава, нужно обнять горячие фарфоровые бока, прихлебывать мелкими глотками и смотреть в окно. Там, в прозрачном от холода воздухе, между черных стволов, догоняя друг друга, несутся вереницей рыжие листья. И вдогонку им летят листы памяти...
Мне показалось самым верным свести в одном пространстве трех замечательных людей, говоривших и думавших об одном, но самом важном. И в Достоевском, и в Экзюпери рождались те же самые вопросы, и удивительно, что они приходили к тем же ответам, что и мы с Ниной Грантовной. Время и расстояние не так уж и важны, когда ты знаешь, что это те люди, с кем можно было бы идти всю ночь до рассвета, и говорить о «старом, о странном, о безбольном, о вечном», и видеть, как светлеет воздух вокруг.

Алексей ОЛЕЙНИКОВ

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"