УЧИТЕЛЬСКОЕ ЧТЕНИЕ

Сорок лет назад, в 1964 году, вышла в свет одна из лучших книг о том, как видится школа изнутри – с точки зрения школьного учителя. Самое удивительное, что школа, про которую рассказала американская учительница Бел Кауфман, оказалась очень похожей на русскую, английскую, французскую – на все школы мира. А название книги как нельзя лучше отражает парадоксальную школьную действительность: “Вверх по лестнице, ведущей вниз”.
Сколько человек за сорок лет прочитали книгу Кауфман? Миллионы? Десятки миллионов? Сотни? Сколько учителей благодаря этой книге нашли свой путь к детям? Сегодня, в День учителя, мы предлагаем вашему вниманию взгляды двух педагогов на это произведение. Один текст в виде личных “заметок на полях”: рассуждения о собственном опыте, родившиеся во время чтения. Второй – подборка цитат из любимой книги: оказывается, что собственные мысли можно изложить, выбрав самые главные именно для тебя фразы.

Школьный палимпсест. Заметки на полях романа

Похоже, это неистребимая страсть – черкать в книге карандашом, загибать уголки понравившихся страниц, оставлять ниточки и бумажки закладок. Книга перерастает саму себя, врастает в читателя, оставляющего на ее полях следы жизни своей души. Тем более если это книга о школе, пусть и запросто помещающаяся в кармане. Разве может учитель спокойно пробежать ее глазами или торопливо проглотить между уроками? Даже в шумном метро, в лязгающей электричке, в тряском автобусе все равно читаешь не спеша, отчеркивая и оставляя пометки. Неслышный попутчикам, яростный диалог человека и школы. Человека, не сломанного школьным конвейером да еще вы-
бравшего после этого школу на всю жизнь. Диалог не с автором, а со Школой, такой, какая она есть – в романе и в жизни.

Утренний классный час продлить до первой половины второго урока, всем классам икс-2 выйти в зал на торжественное собрание во второй половине второго урока. Первый урок переносится на четвертый, второй – на пятый, третий – на шестой…

Как меня все это раздражало в мои первые учительские годы!.. Казалось таким расточительным – отвлекаться на школьное административное безумие, составлять бумажки, которые ничего на самом деле не отражают, корпеть над журналом, в котором не увидишь ни живого урока, ни живых детей. Все силы души были против этого. А теперь, спустя десять лет? Тот же журнал, те же бумажки. Ручка привычно бежит по строчкам. Сдалась на милость победителя? Нет. Теперь мне кажется, что глупо сердиться и расстраиваться всерьез из-за такой ерунды. Я просто делаю свое дело, как это нужно нам с детьми, как того требуют законы совести и любви. А бумага, как известно, все стерпит. Ну и пусть терпит. Пусть каждый займется своим делом.

Ни курсы английской литературы и педагогики, ни дипломная работа по Чосеру к такому меня не подготовили…

Мальчишки перекидывались у нее на уроке тряпкой, без конца переспрашивали во весь голос. Один упал под парту…
В самом деле, кто из нас, входя в свой первый класс, представлял себе, как будет разговаривать с детьми? В голове схема урока, парочка красивых фраз, которые должны были накрепко приковать их внимание, зажечь интерес. И тогда нам останется только уверенно вести их в русле любимого предмета, который мы прекрасно знаем.
Об это, по-моему, все и ушибаются. У нас, молодых учителей, нет, да и не может быть образа ребенка, к которому мы приходим. Не обобщенного образа из курса лекций по возрастной психологии, а того, что должен родиться в сердечных муках, как рождается дитя у матери. Пока не переболит душа от их грубых и глупых шалостей, от той грязи, которой они успели нахвататься, от тех несчастий, среди которых им приходится жить, пока не проплачешь ночи напролет – ничего не будет. Тем более учения не будет. Приходится выкладываться целиком. А как же профессиональное сгорание? Эмоциональная зависимость? Способность держать себя в руках? Почему-то все чаще думаю, что учительский профессионализм в том и проявляется, что не боишься с головой уйти в человека. Не влезть к нему в душу, не копаться назойливо и без спросу в его житейских обстоятельствах. А войти в человека, разделить с ним его жизнь. Когда помогаешь словом, вовремя не поставленной (или поставленной) двойкой, деньгами, теплым свитером, горячей молитвой.

Пишите на доске, не поворачиваясь спиной к классу. Никогда не повышайте голоса. Пусть они замолчат, чтобы лучше слышать вас.

Кажется – лицом к лицу с учениками, а на самом деле – лицом в меловую пыль. И голос твой, даже самый поставленный и громкий, доносится к детям, как из-за стены. Поворачиваясь спиной – отворачиваемся, выключаемся из контакта с их миром. Почему после этого они должны нас слышать и слушать, тем более слушаться?
А тихий голос – как знак уважения к собеседнику в противовес громкому – давящему, вынуждающему, физически утомляющему….

“Пусть это вдохновит вас на подвиг...”

Подвиг – очень точное слово, обозначающее то, что мы делаем. Не в смысле геройского поступка, а как точное название образа жизни. По-двиг, медленный ежедневный с-двиг с мертвой точки замкнутости на себе, своем предмете. Мы открываемся в сторону детей, они открываются нам. А там, глядишь, и с предметом дело налаживается. Это самое трудное – открываться другому человеку, тем более младшему, признать: я ничего по-настоящему не знаю и не могу. Потому что сам в вечном воспитательном процессе. Может быть, только поэтому и возможен мой диалог с ребенком?
Столько ловушек подстерегает всякого входящего в школу, упоенного своей молодостью, знаниями и желанием переделать мир. Действительно, приходится совершать подвиг. Маленькая зарплата и ранние подъемы – не в счет.

Занимаемся грамматикой, и вдруг девочка выскакивает из класса с криком “Мама убьет меня!”. И это может сбыться , потому что девочка потеряла восемь долларов семьдесят центов для уплаты за газ и свет. И теперь бросилась искать их.

Так всегда… Стоит только отлететь в заоблачные выси высокой культуры, как дети больно приземляют. Эй, учитель! Вот ты спрашиваешь с меня подробности сюжета произведения, а ты лучше спроси: ел я сегодня?
Вечное противоречие – любовь к человеку и любовь к знанию. Когда учитель больше учитель – когда интересно рассказывает и строго спрашивает или когда незаметно подложит бутерброд и не станет ругать за не надетую на праздник белую рубашку, которой нет? Сегодня мой ученик прогулял уроки. Случайно встречаю на станции. Прячется. Оказывается, ездили покупать ботинки. Наконец-то. До этого неделю не был в школе – учебники не купили. Бедный мальчик. Разве он виноват в том, что у него дома такая непутевая жизнь?

Ответы на свои вопросы я ищу в том, что говорят или пишут ученики. Я установила в своей аудитории ящик для пожеланий в надежде на то, что они начнут делиться своими чувствами…

Вот оно! Дети разговаривают с нами, а не только мы с ними. Глупо не замечать этого. У любого хорошего учителя есть в классе нечто, похожее на ящик пожеланий мисс Сильвии Баррет. Вопрос не в том, разрешать или не разрешать ученикам откровенничать на уроках. Как бы соединить их сиюминутные бурные реакции на жизнь и, например, искусство, литературу, математику, физику? Не после уроков обсуждать с ними их проблемы. Не на уроке тратить время на это. А дать каждому войти в мир культуры своей дверью. У Сильвии Баррет один ученик написал: “Когда человек изучит мифы, он немножко по-другому смотрит на жизнь. Со мной это так”.

Помочь им можно, только говоря на их же языке.

Ну уж нет, ни за что! Жаргон как способ самовыражения не годится для диалога. Можно им помочь, разговаривая не на их языке, а на одном языке. Это важно. Искать общие для нас точки, а не только то, что им интересно, подстраиваться под них. Это нечестно и фальшиво. Кстати, и ребята сами чувствуют, когда с ними заигрывают.

Некоторые просто не скроены, чтобы быть учителями…

Это из “Ящика для пожеланий”. Если бы это пожелание мы помнили… Если бы тем, кто переступает порог педвуза, не очень понимая зачем, встречалась эта фраза! Дар писательства, дар учительства… Нельзя, нельзя, нельзя становиться учителем, если ты не очень в этом уверен. Лучше делать что-то другое. Неосмотрительность и легкомыслие могут оказаться смертельными. Одна ученица Сильвии Баррет выбросилась из окна. От несчастной любви. Что с этим делать – в институте не объясняют.

Проверяя тетрадки, я думала: как их исправлять и что исправлять – правописание, пунктуацию или одиночество, сквозящее между строк?

Чем победить одиночество никем не любимых детей? В юности я рассуждала категорично: если их никто не любит, буду любить я. Буду читать хорошие книжки, рисовать, играть с ними, покупать им еду… А оказывается, одиночество от этого только страшнее: им же приходится все равно возвращаться в дом, где они никому не нужны. Больнее вдвойне. Может быть, все-таки честнее просто учить? Но разве это возможно?

Мы их слишком балуем. Они так к этому привыкли, что приходят ко мне в класс без малейшего представления о том, как надо учиться и что такое предложение…

Еще одна ловушка. Похоже, в нее так или иначе попадается каждый, кто искренне любит детей. Заинтересовать, увлечь, облегчить им жизнь – равнозначно “я их люблю”. А если попробовать по-другому? Не избавлять от трудностей, а помочь с достоинством входить в них, нести их, исчерпывая до конца. Разумеется, не словами учить, а своей жизнью. Это опять трудно – жить перед ними, а не играть роль, не нести (знания, информацию, самого себя, статус), а жить. Не заигрывая, не возвышаясь. Почему уроки должны быть привлекательными и легкими? Пусть будет трудно. Главное – чтобы не было скучно и мертво.

“Я стал чувствовать себя человеком”.

Собственно, ради этого все и делается, не так ли?

“Вот почему я хочу учить” (мисс Сильвия Баррет, 304-я комната, язык и литература). Мне почему-то кажется, что здесь могла бы быть не только ее подпись.

Елена ЛИТВЯК

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"