ТОЧКА ОПОРЫ 
 

Если ты здесь, пойдем домой...

Сиротство – это пожизненно.
Но среди сложных детей многое кажется нормальнее, чем в нормальной школе

Такая древность обступает со всех сторон… Долины в череде холмов, курганы, могильники. Хакасия…
Полмиллиона народу, десятая часть – хакасы. Тюркоязычная группа, монголовидный тип. Семьсот лет назад хакасских богатырей описывали так: «Со сверхбелой кожей лица, с тонким станом, с черными черемуховыми глазами…»
Такими и остались.
Если судить по Анфизе Ивановне Угдыженовой, прекрасно говорят по-русски.
Из Абакана мы поехали в ее учебно-воспитательное учреждение под названием: «Специальная (коррекционная) школа-интернат для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей».
А коротко – для брошенных детей с психическими проблемами.
Районный центр Аскиз – одна длиннющая улица. Дальше некуда. Приехали.

У подкидышей – стремительный рост

Прямо с дороги директор захлопотала по хозяйству. Но неторопливо, хакасы медлительны. «Воды нет, с котлами что-то, – говорит. – Зимой же минус пятьдесят, а у нас тепло».
«У нас, – объясняет между делом Анфиза Ивановна, – такое учреждение, непрерывно действующее. Детей бывает до ста шестидесяти, они как к нам малышами попадают, так у нас и растут. В основном из детского дома, больше семидесяти процентов – социальные сироты. Годами не видят родителей. Как их бросили, так и не видят. Я им все время говорю: вы никому не нужны, только нам».
Девочке было шестнадцать, когда мама явилась из Дивногорска. Дочь отказалась с ней разговаривать. И даже теперь, когда уже своя семья, не простила.
«Мне кажется, – говорит Анфиза Ивановна, – социальные сироты – это хуже, чем просто сироты. Когда нет – и нет. А когда знаешь, что где-то есть родители, что тебя бросили и ты в интернате пожизненно… Я на себе испытала и знаю, что это чувство постоянно с человеком – чувство сиротства, одиночества… Даже если своя семья, все равно оно остается. Я как подумаю о маленьких – у нас есть дети шести лет и меньше, – им до того хочется иметь родителей – маму, папу, деда... У нас и дед есть – воспитатель… Иду вот, а выпускники басом: «Мама…»
А родители где-то ходят, живут – душа не болит. А у нас болит. Сбежит ребенок, думаешь, где он, ищешь, ищешь. У нас это изредка бывает – “бегучие дети”. Семьи нет, а он – хочу домой, домой.
В прошлом году привезли детей, голодных, заброшенных. Через год не узнать. У нас своя дача есть, коров подоим, рыбы наловим, пожарим. Вы даже чая не попили. Хотите, налью горячего? Пейте, пейте, кушайте. Здесь тепло. Пойду позвоню, как с водой».

Пытаюсь понять, где я нахожусь, в каком мире. Не мегаполис, муравьиная куча. Не девятиэтажка, куда переселились из бараков, и до сих пор живут, как в бараке. Вроде другое: камни, «соктер» – могильники. Сколько их? «Да я и сама удивляюсь, сколько могильников, – говорит мне завуч Наталья Иннокентьевна. – Я больше нигде такого не видела…» – «У вас не буддизм?» – «Нет, шаманизм».
Еще древнее. «Худы» – душа. «Харазы» – тень, аура человека. «Сюрпы» – человек умер, а вдруг привидится…
«Когда мой брат умер, попал в аварию на трассе, – рассказывают мне через минуту после знакомства (тут это норма), – мы с тетей решили вернуться. И я так удивилась: она вынула платочек, развернула, положила монетку и говорит: “Если ты здесь, пойдем домой”. Она его позвала – сюда, в платочек. И когда приехали, развязала…
А у мужа, он тоже умер, – другие обычаи. В Ширин-
ском районе по-другому, в Бельском… Идут на гору, костер поминальный жгут. Если вдова осталась, кормят покойника из чашки и детям дают. Считается, он со всеми делится».
«А шаманы у вас есть?» – спрашиваю завуча.
Есть, отвечает, в Абакане, в Научно-исследовательском институте хакасского языка и литературы, там выделена комната, и три шамана принимают людей. Больше русские приходят, в Абакане же больше русских. В селе Бельтыры тоже есть шаман молодой.
Зашла директор и подтвердила: да, он видит болезни и предсказывает будущее. «К нему идут?» – «Идут».

В районе – сорок четыре школы, есть совсем маленькие. Их стараются сохранить, чтобы не исчезли хакасские деревни.
А вот коррекционные школы начали закрывать, а детей распределять по обычным школам, открывать там классы коррекции. Этого нельзя допускать, говорит директор. Она знает, что говорит. Два раза в неделю ее учителя ездят в обычные школы и консультируют. Дело не только в автобусе и дорогах. О каких детях речь? Об особых, с ограниченными возможностями. Сегодня в обычном классе, утверждают специалисты, из двадцати детей шесть – аномальные. Им нужны специальные учителя. В Аскизской школе-интернате тридцать педагогов имеют по два высших образования, одно – дефектологическое. В обычной школе таких специалистов нет.
«Почему, – говорит Анфиза Ивановна, – наши дети раскрепощены, раскованны, чувствуют себя на равных? Они действительно тут на равных. А такой ребенок в обычном классе – это уже другое…»
Наш ученик, говорит она, не станет ни летчиком, ни врачом. Сегодня она была в Абакане и видела выпускника, который красил потолок в институте. Это его дело. Мы их воспитываем, выводим в жизнь, говорит директор, и они потом на хорошем уровне держатся.
Директор рассказывает о своих воспитанниках: бывает, идет ровно, а бывает – психоз. Есть торпидные, заторможенные, есть – наоборот. С этим ребенком так, а с тем – по-другому. Одни могут себя обслуживать, другие – нет. Самая тяжелая группа, пять детей, – нарушение интеллекта в явно выраженной степени. Состояние, пограничное с имбецильностью. Очень тяжелая группа, «собесовские», как их называют, потому что вообще-то они должны относиться к собесу.
Разные дети поступают к Анфизе Ивановне. Из детдома, как правило, с поздним развитием. Девочке семь лет, не могла надевать трусики – бросала, в туалет ходила босиком, себя не обслуживала. Теперь и одевается, и в туалет нормально ходит. Она из Орджоникидзевского района, говорит директор, район такой заброшенный, я ни разу там не была. А бывает, ребенка бросили, а он тут так быстро развивается! У них рост очень стремительный, говорит Анфиза Ивановна про подкидышей. Одного, рассказывает, нашли под мостом, вырастили. Но непонятно, какой национальности – ни хакас, ни русский, что-то африканское в характере проявляется и во внешности. «Пушкинское?» – спрашиваю. «Всякое бывает».

Богатырь, пнувший камень

В Хакасии много чего перемешалось: киргизский каганат, Великий шелковый путь, древнетюркские руны… Древние бронзовые котлы, легированные, сплавленные из двенадцати элементов. Древний сплав долго не застывал, и его получали небольшими порциями. Сливали, сливали и получали целостный сосуд. И его уже чеканили…
После колоритных рассказов по истории меня отвезли ночевать в общежитие профессионального училища.
Хлеб в училищной столовой лежит не на тарелках, а свален горками прямо на столах. Чай – в баночках из-под майонеза. Парни в фартуках разносят их на железных подносах – картинка напоминает тюремную. Сопровождавшая меня методист из районо смутилась, попросила для меня стакан. У нас нет, ответили ей, мы бедные.
Вышел из столовой – на улице стая черных, гудящих, беспризорных подростков. Мальчишки и девчонки – курящие, подвыпившие, матерящиеся. Эти ученики ПТУ не социальные сироты, а похожи на сирот. Мне дали комнату в общежитии. С туалетом, куда лучше не заходить. Облезлый номер в другом районе вспомнился как «люкс»…
Что остается? Лечь на кровать и изучать древне-хакасскую литературу, эпитафии на плитах: «Я нынче с элем разлучен и с ханом,/ С конем своим и с золотым колчаном…»
Или это, обращенное к своим детям:
«Жаль ушел, не увидев…»
Строчки на памятнике прочтению не поддаются, а интересно – что он, живший полторы тысячи лет назад, хотел увидеть в потомках? В общем-то нетрудно догадаться. Все мировые религии – об одном и том же. Но при этом – непрекращающиеся войны, кровь льется рекой и из толщи веков будто передают нам привет: «Ослабли времена,/ Порок и зло/ Усилились, все доброе ушло/Из душ людей./Там стало не светло…»
По хакасским поверьям, мир был сотворен утками. А человек жил у подножия горы, где текла «Вернись-река». Она и сейчас здесь течет. В Аскизском районе есть «камень, который пнул богатырь», на нем виден отпечаток босой ноги богатыря.
Правда, неизвестно, из какого он века.
У селения Казановка находилась священная для хакасов родовая гора, ее взорвали при строительстве железной дороги в город Сталинск.
Другая возвышенность называется «гора, где застревал Минатей» – в память о мальчике, который никак не мог выбраться из скал. Я его не знаю, он жил много столетий назад, но мне его почему-то жалко. В Орджоникидзев-
ском районе, том самом, откуда к Анфизе Ивановне поступает много сирот, нашли камень с изображением древней сцены угона скота: бегущие животные, отстреливающиеся всадники, один тащит за волосы пастуха.
Китайские летописцы упоминают о хакасах как о высоких, рослых людях «с красными волосами, с зелеными глазами…»
Встречались и голубоглазые – «динлины».
История Хакасии: казаки, остроги, мирное присоединение к России. Хакасскую интеллигенцию, как повсюду, выкосили в 1937-м… «Тадар чyлун тоозыларга чор» («хакасская культура исчезает»), – говорят нынче старики, глядя на молодежь, забросившую традиции и обычаи, не помнящую родства…
Утро. Я просыпаюсь и смотрю, как встает за окном кровавое солнце над холмами. По коридору общежития ходит воспитатель и стучит в двери, как в камеры: «Девочки, поднимаемся!»

Пасти гусей – выгодное занятие

Анфиза Ивановна и сотрудница – обе такие нарядные, красивые – разговаривают между собой о детях, а по телефону – об обоях, о гвоздях, о половой краске…
Школьный звонок.
«Действительно, так много сирот в этом училище, – говорит Анфиза Ивановна по поводу моих общежитских впечатлений. – Но я смотрю, им просто нечего делать. У нас, например, вся неделя расписана – хоры, конкурсы, дела. У нас по трудовому обучению очень хороший мастер, заслуженный, наших берут на работу с удовольствием. Девочки – швеи, а мальчики осваивают основы сельского хозяйства. Сапожное дело, слесарное, столярное… Пчеловодство – у нас своя пасека. Лозоплетение, работа с берестой, глиной, ковроткачество – это все издревле идет, и мы продолжаем…
У нас одна бабушка вышила ковер простыми нитками, картина с тенями и полутенями. Совершенно неграмотный человек, а создала произведение искусства – посмотрите, в Доме культуры на выставке висит. Наши дети учатся у мастеров и тоже создают древнетюркские украшения, национальные костюмы с узорами… Мы проводим национальные праздники, у нас дети разных национальностей, хакасов процентов тридцать, а так и русские, и украинцы, и цыгане попадаются. Детей никто не жалеет, их выкидывают. Они попадают к нам, и благодаря тому, что мы больше связаны с природой, у них злоба пропадает, они лучше становятся.
Вот получили мальчика, он отовсюду сбегал, бродяжничал. Весной поехал с нами на дачу, там работал, все делал. Осенью устроили его в училище, он на второй день сбежал – хочу, говорит, на дачу, а из другого места сбегу. У нас дача есть, два спальных корпуса, столовая, большие огороды, ну, я потом покажу».
«А как ваши к действительности адаптируются? Интернат, а потом?» – «А потом мы их в одно училище отдаем, а не в разные. И они один за другим приходят, а там уже наши. И в этом училище сложилось: “Сирот не обижай”». – «Традиция?» – «Да, и потом они говорят: ой, Аскиз, с удовольствием берем…»
Вдруг заиграл оркестр.
«Оркестр наш духовой. Устраиваем концерты. В этом году играли на выборах в Верховный Совет…»
«Вовочка, закрой двери». – Это она любопытной головке, просунувшейся в дверь столовой, где мы сидим, разговариваем и едим картошку с папоротником. Его жарят и солят, как грибы. И булки с папоротником замечательные пекут.
«Повара у нас хорошие, – подтверждает Анфиза Ивановна, – повара, доярки. Каша на молоке, блинчики стряпаем. У нас в прошлом году четыре коровы было, а в этом одна принесла двойню…
Судьбы детей? Всякое бывает. Немножко уходят в криминал, но и из обычной школы уходят. А наркомании, алкоголизма у наших детей нет. Вот судьба… Девочка живет в Москве, вышла замуж за китайца-торговца, хорошо устроена. Другая выпускница шьет, плетет макраме, а в деревне это пользуется спросом. У них с мужем есть дети».
«А какие дети?» – спрашиваю осторожно. – «Ученые говорят (любимое выражение Анфизы Ивановны), что у женщин-матерей с “проблемами” девяносто процентов рождающихся детей “проблемные”, даже если отец нормальный. А вот если отец “проблемный”… Наша выпускница вышла замуж за выпускника Томского государственного университета, и дети нормальные получились…»
Но не надо себя успокаивать. Многие заболевания, переходящие по наследству, приносит цивилизация. У нас в районе, на прииске, говорит Анфиза Ивановна, моют золото не как в старину, а используя химические процессы. И вот бежит речка… Вчера прошел слух, что в деревне обнаружили двадцать женщин с раковыми опухолями. Это уже экологическая катастрофа.
То же с ребенком… Комиссия делает запись: «Подлежит обучению в коррекционном учреждении». Но не выяснена этиология, непонятна причина происходящего. «Я знаю, – говорит Анфиза Ивановна, – что ребенок может стать умственно отсталым вследствие родовой травмы, от перенесенной матерью болезни… А здесь пишут: причина неясна. Я думаю, что это нарушение равновесия в природе», – продолжает она, и за ее словами я вижу священную родовую гору и тех, кто ее взрывает.
«У нас Саянский алюминиевый завод, и когда выпадают кислотные дожди, на корню гибнет все, чернеет и высыхает… Выращиваем под пленкой, – говорит она об овощах, но получается шире. – Но пленкой все не закроешь же…»

Дача коррекционной школы расположена в удачном месте: с одной стороны – тайга, с другой – горы. Горы и тайга, а посредине течет река, и туда эти кислотные дожди не доходят. Верховье чистое, ловят рыбу, ягода вызревает обильная, из нее кто варенье делает, кто йогурт… Кругом у населения грабят скот, а у них не грабят. Это всего десять километров от трассы через гору. Там коровы, лошади – иппотерапия, пожалуйста. Пчелы… Некоторые на лето отдают поросят, дети их пасут. И гусят пасут – очень выгодное занятие, нужна только зеленая трава и вода, и они такие большие вырастают. Ходят вместе семьями, вытягивают шеи и гогочут – детям так нравится. Они так любят животных… Ругаемся ежедневно, говорит Анфиза Ивановна: они и котят тащат, и щенят. И тыкву такую выращивают необыкновенную, она всю зиму не гниет, и получается салат.
И вот эта близость к природе, говорит, она нам так много дает…
Анфиза Ивановна смотрит в расписание. Так что же вам показать? Эти придут попозже. Ну, пойдемте, посмотрим.

Произведения

Несколько человек борются на полу в коридоре. Никто на них не кричит, не ругает. Две девочки прыгают через скакалку. А 8«А» столярничает. Воспитательница Маргарита Леонидовна Гнатюк говорит мне, что это самые лучшие ребята. Шустрые, но на руки умелые. Как это получается: проблема с психикой, запоздалое развитие – и умелые? От рождения?
Как и многие учителя этой школы, Маргарита Леонидовна считает: если ребенка учат, он старается, и у него получается. Ребенка надо просто настроить: у тебя лучше всех… Они любят работать. Домашние дети могут над котенком поиздеваться, а у этих больше жалости к животным. Вообще больше жалости.
Однажды я пришла, рассказывает воспитательница, – высокое давление, болит голова, говорю, мне нужен покой. Они: «Ш-ш-ш, маме нужен покой…»
Они и к труду приучены, им это не тяжело. Работают с удовольствием. Картошку посадить – плевое дело. У меня, рассказывает, муж неправильно посадил, а они знают как, агротехнику соблюдают. «Я по образованию не воспитатель», – говорит она, когда я записываю в блокнот ее фамилию. «Господи, – говорю, – да какая разница…»
Рассматриваю работы детей коррекционной
школы.
Шахматы и панно изготовил Вася Александров из девятого класса. По мотивам хакасской народной сказки (сюжеты для своих произведений дети берут в основном из сказок). Шаман в процессе камлания. «Ээзе» – дух с рогами, сидит, положив ногу на ногу. Ставлю в блокнот три восклицательных знака. Рядом с хакасской сказкой – русская, панно Степы Баргоякова. Настоящие произведения искусства!
В прошлом году москвичи купили за доллары, сообщают мне учителя.
Вот еще картинка из деревенской жизни: курган вдали, деревянная юрта, такие еще встречаются, хозяин сидит верхом на лошади, жена несет кислое молоко – айран…
Вся школа в таких панно, картинах, поделках. «Да, такие дети, – объясняют мне. – А так были бы все брошенные. Мама у Васи где-то блудит. А он – лучший музыкант в духовом оркестре. Вообще умный, разносторонний мальчик. С дебильностью в легкой степени…»
Есть дети, которые могут и наукой заниматься.
«Но мы, – объясняют мне учителя, – высоко не летаем, земля под ногами. Чтобы могли прокормить себя, ни у кого на шее не висели, чтобы семья была – вроде простые цели, но у нас непростые дети, и мы работаем…»
Один из учителей этой специальной школы получил премию за лучшую программу по трудовому обучению, представленную на конкурс – не коррекционных, а вообще школ…
Пусть не обидятся на меня коллеги-читатели, но тут многое кажется нормальнее, чем в нормальной школе, чище, лучше. Дети добрее и талантливее, учителя профессиональнее. И условия жизни, которую взрослые создали для детей, достойнее.
Я заглянул в спальни: в комнате где-то по двое детей, где-то – один. Коврики, занавески, цветы – как дома. Изумительное белое панно, изготовленное выпускницей Машей Зубовой из веревок, которыми связывают солому для скота. Нам подарили, объяснили мне с восторгом, эту веревку, и мы наделали из нее веников, мочалок, сумок; целую машину подарили, четыре тонны, теперь нам хватит надолго…

Поделки детей с отставанием в умственном развитии. «Девочка с шарами» (анимационная картина). Лошадь, изящно выгнувшая шею, как на древней стелле… Костюм с хакасским узором…
Татьяна Николаевна ведет в восьмых-девятых классах швейное дело и кружок макраме. Бывает, говорит, не ожидаем от этого человека, а у него такое прорывается… Изделия покупают, и у детей появляются личные средства. Первая покупка – швейная машинка. У каждого воспитанника – личный счет в банке, на нем пенсионные накопления, а то, что необходимо для повседневности – одежду, обувь, – помогает приобрести интернат. Бывает, приезжает выпускница: скоро свадьба, а ничего нет – помогают. Зарабатывают на хлеб тем, чему на-
учились в школе: вот, рассказывают, две выпускницы шьют на пару жакеты. В обувной школьной мастерской преподают профессионалы, работающие на фабрике, ученики шьют унты, зимние сапоги, ремонтируют себе обувь.
Разговариваю с Наташей, автором картины «Саяны», сделанной из пуговиц (есть даже «Богоматерь» из бисера): «Твоя фамилия пишется через «у»?» – «Ну». – «Ты из седьмого класса?» – «Ну». – «Тебе нравится этим заниматься?» – «Ну».
Витя Сапронов из шестого разговорчивей. «Это у тебя какое время года?» – «Осень». – «Сколько времени делал?» – «Минут двадцать». – «А какие тебе картины нравится делать – грустные или веселые?» – «Повеселей». Скромный, тихий мальчик. «А сам по характеру какой?» – «Веселый». Вспомнил: «Подождите-ка…» Прибежал, принес картину, написанную маслом, – речка в лагере. Течет, говорит, и каждый год русло меняет, камни сносит, река течет, а камни как бы в разные стороны. И то с этого берега глубоко, то с другого…
Одна стена расписана народным мастером, а другая детьми. Есть что сравнивать и у кого учиться.
К директору школы Анфизе Ивановне подошли мужчины: машина вернулась с Овцеводов, застучала. И другая тоже на издыхании. Она и сама водит, а куда, говорит, денешься. Очень красивая женщина, заслуженный учитель России. Я хочу ее сфотографировать, но она все время подставляет детей, воспитателей, ускользая от объектива: «Не здесь, в другом месте»…

Наедине со всеми

В актовом зале для меня собрали духовой оркестр, в котором играют ученики и бывшие воспитанники. Каждый год выпускают оркестрантов…
Оркестр заиграл национальную мелодию. Сверкает медь. Музыканты дуют в трубы. Вот маленький белобрысый Вова Иванов и его одноклассник Сема Тюльберов из 4«А». Витя Софронов – из 6-го. На барабане – Витя Кирсанов из 7-го. И трое выпускников – Вася, Юра и Степа. Хакасская мелодия сменяется вальсом «Амурские волны». Руководитель оркестра, учитель русского языка и литературы Степан Семенович Угдыженов, дирижирует, играет на трубе. Так вместе учатся и играют.
Хумус – у мальчиков, у девочек – бубен, древний струнный инструмент чатхан… Юные балерины в стилизованных национальных костюмах из марлевки. «Это мы от бедности, – извиняются, – можно сделать богато, в этом году заработаем и пошьем…»
«…И нам никогда не забыть/Те добрые песни, что пели мы вместе./Мы будем беречь и любить…»
«В добрый путь», – написано на занавесе.
Они поют, чуть покачиваясь, о доброте, я не склонен к сентиментальности, но едва сдерживаю слезы.
Да они нормальнее многих других! Добрые, скромные, талантливые…
«В один из дней весенних,/Тех дней, что не забыть,/Наедине со всеми/Хотел бы я побыть…»
Голос у мальчика тонкий, пронзительный. «Давно поешь, Вова?» – «О, я с малых лет пою. Маленький был, все время пел. Выйду на улицу, девочки поют, и мне охота…»
Кончил восемь классов, еще год здесь поучится, а потом будет дальше учиться, если получится. «В музыкальное училище?» – «Нет, это не важно, если я могу, я пою. Не имеет значения, песня большая, маленькая…»
Про него мне сказали, что попал в интернат в семь лет и за все годы его ни разу никто не навещал. Всегда он один. Наедине со всеми. Сложный мальчик. Бывает расторможенность, бывает наоборот – вспышки.

Анфиза Ивановна настраивает видеомагнитофон – хочет показать летнюю жизнь на даче. Охлаждает мои восторги – среди воспитанников есть дети с выраженной степенью дебильности. Но главное, говорит, общаться с людьми, чтобы войти в жизнь.
Картинки из жизни. «Места очень красивые, – комментирует Анфиза Ивановна, – это тоже значение имеет, человек другим становится».
Огороды, покосы. Сорняк у них не растет, дети так выпалывают. Баня есть деревянная, топится с утра до вечера.
Раз взрослые поросенка закололи, сделали шашлык. Дети объелись. Целая свинья, был праздник. Эти поля вдали – все их земля.
Смотрите, показывает: ну, казалось бы, как мы это будем строить? Вот только столбы поставили, вот крыша. А вот уже стоит дом.
Вот он, их дом, – в стране, где все меньше остается жалости.
Директор интерната много ездит в сиротские учреждения, смотрит. Мне кажется, говорит она, моя школа лучше всех. Ну, это, может быть, всем так кажется?..

Фото автора

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"