ОТКРЫТЫЙ ДИАЛОГ

Мы живем не сами по себе. В нашу жизнь врываются такие общественно-политические события, после которых все меняется. Даже разговорный язык. И первыми его осваивают подростки.
Если они говорят, что на вас «паранджа», когда считают ваш наряд немодным, а суровых учителей называют «террористами», – это еще цветочки. Куда серьезнее оскорбление – «осама твою маму». Будет ли «синдром Беслана», охвативший российские школы, иметь обратный эффект?

Зыбко, многозначно.
Поручиться нельзя ни за что
Но опасения по поводу гибели русского языка как минимум преждевременны

С русским языком происходят странные вещи. Если верить филологам-ретроградам и школьным учителям, он стремительно умирает под натиском гастарбайтеров, безграмотных журналистов и подростков с окраин.

Год-другой, и глядишь, от языка ничего не останется. Добавим сюда тлетворное влияние Интернета, книжки в мягких обложках, издаваемые за те полчаса, когда корректор ушел пообедать, и вот она, картина, достойная кисти художника Верещагина: груда черепков там, где раньше кипела жизнь.
Но если верить своим глазам и ушам, нетрудно заметить, что с русским языком все в порядке. Просто он изменяется, переживает переходный период. Болезнь роста протекает так бурно, что за языком не поспевают справочники и словари. Это нормально. Ведь словари не указывают, как и куда развиваться, а лишь фиксируют изменения. Языковая норма не догма, а констатация текущего состояния дел. Она подвижна, как подвижно все в этом мире.
Только такой максималист, как Бродский, мог утверждать, что улица должна говорить языком литературы. С какой стати? Даже в суровые времена абсолютной монархии слуга не разговаривал на языке господина. А уж в наше демократичное время и вовсе смешно ориентироваться на эстетов. Футуристы же (от Маринетти до Маяковского) считали ровно наоборот. Поэт должен слушать улицу. Толпа – учитель поэта.
На самом деле никто никому не должен. Процесс этот живой и разруливанию не поддается. Можно лишь с интересом следить за ним. А еще – если, конечно, хватает на это смелости и честности – судить по мутациям языка о том, как мы сами мутируем. Если внимательно слушать собственную болтовню, выяснится, например, что в ходу у нас сегодня галантерейная вежливость. Та, которую Владимир Даль метко назвал лакейской. Без уменьшительных суффиксов не обходится уже ни один, даже самый непрезентабельный разговор. Недаром так престижна сфера услуг.
Мы социально неустойчивы и путаемся с собственным статусом. Отсюда такое разнообразие обращений (брат, любезный, мужчина-женщина, командир…) и ни одного общепринятого. Как к нам обращаться, не знают даже на самом верху. Вспоминается история, как Ельцин приехал в Астрахань. Встретился с народом, прошел по цехам, заглянул в детский сад при сталелитейном заводе. Воспитательницы собрали испуганных малышей. Президент обвел их строгим взглядом и произнес короткую речь:
– Здравствуйте, дети! Будущие россияне…
По языку можно судить даже о гендерном равноправии. Возникают чудовищные неологизмы: домработник, вице-спикерша, бэбиситер… Пол уже не имеет значения.
Или, например, прилипчивое словечко «как бы», свидетельство победы постмодернизма в отдельно взятой России. «Как бы» обозначает несерьезное отношение к себе и миру. Все зыбко, поручиться нельзя ни за что. Вышла замуж и как бы счастлива… Выпил водки и как бы уснул…
Апокалипсические настроения (причем не только в филологической сфере) связаны во многом с компьютеризацией и распространением Интернета. Глупо отрицать их влияние на русскую речь. Но страхи как минимум преждевременны. Повальная латинизация и уж тем более переход на другой алфавит не грозят нам в ближайшие пару веков. Русификация компьютеров и мобильной связи, с которой были некоторые проблемы, движется полным ходом. Пример Японии, активно присутствующей в Интернете и не поступившейся своими языковыми богатствами, утешает.
Еще один контрдовод. Русский язык много сотен лет переваривал заимствования из других языков: тюркского, греческого, латыни, немецкого, французского… Отработана мощная схема “русификации” заимствований. Мы и сейчас употребляем огромное количество слов греческого, немецкого или французского происхождения, даже не подозревая об этом. С чего бы тогда в начале двадцать первого века русскому языку пасть под иноземным нашествием? Неужели мы такого плохого мнения о своем языке и считаем, что он сам не сможет себя защитить, как делал это всегда?
И наконец, третье. Компьютеризирована нынче лишь малая часть страны. И компьютерный сленг, вокруг которого столько страхов и разговоров, – сегодня достояние только узкой части продвинутой и зажиточной молодежи. Преимущественно столичной. А потому компьютерный сленг смахивает скорее на профессиональный жаргон, чем на массовую языковую мутацию. Жаргоны же были всегда. И языку они не помеха. Субкультура не в силах сгубить культуру. По крайней мере в истории нет таких прецедентов.
Языковых мутаций не меньше, чем звезд на небе. Они, как зеркало, отражают нашу суетливую, нелепую, сумасшедшую жизнь. С этим ничего не поделать ни думским законам, ни академическим словарям, ни школьным учителям. Остается смириться, с интересом и удивлением вслушиваясь в то, как мы говорим. По этому поводу Черномырдин высказался: «У меня нет претензий к русскому языку».

Ян ШЕНКМАН

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"