ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N37
GENIO LOCI 

Бородатый старик в теплых валенках

Самый парадоксальный из отечественных революционеров, безусловно, Петр Алексеевич Кропоткин. Он же – самый парадоксальный житель города Дмитрова.

Жизнь Пети Кропоткина начиналась блестяще. Он родился в 1842 году в Москве в семье зажиточных дворян. Неспешное и качественное домашнее обучение. Затем – казенная гимназия, в которой юноша влюбился в Географию. Эта наука сразу сделалась особой, с большой буквы. Мальчик просто грезил ею. Примером тому – описание третьего класса, составленное вместе с приятелем, но явно по инициативе гимназиста Кропоткина: “С юга он омывается морем – “Пречистенкой”, на востоке граничит с государством второклассников, а с запада прилегает к обширному государству четвероклассников, говорящих на чужестранном языке, именуемом латынью”.
Это описание входило в весьма пространную и обстоятельную “Географию гимназии”. Казалось, выбор сделан.
Да не тут-то было. Личная история Пети Кропоткина вдруг развернулась и пошла по новому, придворному пути. Санкт-Петербург, княжеский корпус, царские приемы, личное общение с императором. Впереди – блестящая и безмятежная карьера царедворца. Но к изумлению самого царя, Кропоткин от нее отказывается и уезжает в самые что ни на есть далекие края – в Сибирь.
– Тебе не страшно ехать так далеко? – спросил Александр Второй своего камер-пажа Кропоткина.
– Нет, я хочу работать, – отвечал девятнадцатилетний придворный. – Проводить реформы, намеченные Вашим Величеством.
Государь на это ничего не возразил.
С поездкой вышла незадача. Петр Алексеевич писал: “Что, брат, сказать про то, каковой показалось мне Сибирь? Обманула! Ведь с детства учат нас про сибирскую тайгу, про тундры, про степи, и мы при слове “степи” рисуем себе Сахару с ее песками. А тут выходит совсем наоборот. До Тюмени еще и не-
сколько за Тюменью тянутся безотрадные болота: едешь по гати, а кругом густая, высокая трава, но не суйся в нее – сгинешь, так и втянет в тину. По болоту растет мелкий березняк, пересохший большей частью. А за Тюменью начинается благодать, да какая! – чернозем, какого я никогда еще не видал, тучность почвы такая, что трава растет в поле в аршин вышины, да густая такая, что муравью кажись не пролезть, камыши ли в болоте, – так-таки и видна их сила, рослость. А хлеба, овса такие, какие едва ли в Тамбове родятся. Страна богатая...”
Но пребывание в Сибири обернулось новой неожиданностью. Кропоткин разуверился в реформах и в самом царе. Он сделался революционером. И по прибытии в Санкт-Петербург примкнул к так называемым народникам.
Кропоткин признавался: “В Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом”.
Но одновременно с этим Петр Алексеевич вошел в пик своей географической карьеры – сибирский опыт вышел очень даже кстати. И в 1871 году Кропоткин получает лестную и неожиданную телеграмму из Императорского русского географического общества: “Совет просит Вас принять должность секретаря Общества”.
Но революционер в нем был сильнее, чем ученый. Кропоткин ответствовал: “Душевно благодарю, но должность принять не могу”.
Еще бы! “Наука – великое дело, – писал князь Кропоткин. – Я знал радости, доставляемые ею, и ценил их, быть может, даже больше, чем многие мои собратья... Но какое право имел я на все эти высшие радости, когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба?”
В то время жизнь его была гораздо интереснее, чем могли пообещать высоколобые географы. Князь, самый настоящий князь бегал по столице, обрядившись, как простой крестьянин, а менял внешность где-нибудь в полузаброшенных домах на городских окраинах. Научная работа отошла на второй план, однако полностью не забывалась.
21 марта 1874 года молодой специалист сделал сенсационный доклад в Русском географическом обществе. Он утверждал, что некогда земля была покрыта ледниками. А на следующий день Кропоткина арестовали – не за ледники, а за участие в тайном кружке.
Как политического узника его определили в Петропавловку. Но сделали некое послабление в режиме – по личному указанию царя Кропоткину дали перо, бумагу и возможность пользоваться книгами. И за два года пребывания в тюрьме Петр Алексеевич перечитал множество книг, написанных на русском, итальянском, немецком и французском, выучил два новых языка – шведский и норвежский, а также составил “Исследования о ледниковом периоде” – фундаментальный научный труд, впоследствии легший в основу всей ледниковой теории.
В 1876 году Кропоткин из тюрьмы бежал. Все получилось очень просто. Обычным летним днем его вывели на прогулку. Условия тюремного заключения, напряженный умственный труд подорвали здоровье Кропоткина. Больного, с признаками цинги его перевели в тюремный госпиталь, откуда летом 1876 г. с помощью друзей он совершил дерзкий побег. Вдруг за стеною тюрьмы заиграла мазурка – условный сигнал. Под эти скрипичные звуки веселой мазурки Кропоткин рванулся к воротам, выбежал из тюрьмы, сел в пролетку и быстро уехал на ней.
История, в общем, была бы банальной, если бы не одно обстоятельство – речь идет не о каком-нибудь провинциальном арестантском доме, а о грозной крепости. За всю историю этой тюрьмы только один из ее узников смог убежать оттуда – первооткрыватель ледникового периода князь Петр Алексеевич Кропоткин.
Дальше – эмиграция, более чем сорокалетнее изгнание, в котором наш искатель приключений времени даром не терял. В 1881 году его за революционную работу выгоняют из Швейцарии, а спустя пару лет, уже во Франции, сажают на пять лет в тюрьму Клерво – за причастность к местным анархистам, баловавшимся террористическими актами. Якобы в действительности князь Кропоткин не был к ним причастен. Какова действительность? Бог весть. Ведь настоящие подпольщики не оставляют дневниковых записей.

* * *

Изгнание закончилось лишь в 1917 году. В самом начале лета на одном из питерских вокзалов собралось 60 тысяч человек – встречать легенду русской революции. Экзальтированные девицы с непременными букетами. Офицеры. Хмурые анархисты с черными знаменами. И самые первые лица нового, Временного правительства – Александр Керенский и Павел Милюков.
Кропоткин посмотрел на все на это, повернул свой бородатый лик к жене и тихо произнес:
– Уверен, февралем дело не кончится. Россию еще ждут великие жертвы.
Керенский предложил Кропоткину любой, на выбор, министерский пост в правительстве. Кропоткин возразил в том духе, что считает ремесло дворника или же чистильщика сапог более честным и полезным, нежели служба государству. Как-никак, Петр Алексеевич был все же анархист.
А после был октябрь. И настороженность Кропоткина переросла в отчетливое неприятие всего происходящего вокруг. Как и до революции, Петр Алексеевич был вхож в самую что ни на есть власть. Так же, как с Александром, он мог запросто встречаться с Лениным. И говорил ему что думал:
– Если б даже диктатура партии была подходящим средством, чтобы нанести удар капиталистическому строю (в чем я сильно сомневаюсь), то для создания нового социалистического строя она, безусловно, вредна. Нужно, необходимо местное строительство, местными силами, а его нет... совершаются самые грубые ошибки, за которые приходится расплачиваться тысячами жизней и разорением целых округов.

* * *

А что же Дмитров? Именно из Дмитрова Кропоткин ездил на аудиенции к главе нового государства, потому что в Петербурге и в Москве было и голодно, и неуютно. К тому же очень явственно виделись перемены, о которых наш герой якобы говорил Плеханову: “Неужели для этого я всю жизнь работал над теорией анархизма?”
Он жил в доме “бывших Олсуфьевых”, писал свою “Этику”, встречался с “болотниками” (членами Комиссии по изучению болот), помогал местному музею. Кропоткин писал Вере Фигнер: “Вчера я выступал здесь на учительском съезде. Стремятся уничтожить наш… краевой музей, и я говорил о том, какую пользу молодые люди, сами добивающиеся образования, находят в таких музейных учреждениях, и рассказал о том, какую роль в моем развитии как естествоиспытателя сыграл Иркутский музей – сперва крошечный, как наш Дмитровский”.
Вроде бы участие Кропоткина в действительности помогало сохранению музея.
Сам же Петр Алексеевич чувствовал себя спокойно и уверенно. В бывшем барском доме его сберегала охранная грамота: “Дано сие удостоверение… известному русскому революционеру в том, что советские власти в тех местах Российской Федеративной Советской Республики, где будет проживать Петр Алексеевич Кропоткин, обязаны оказывать ему всяческое и всемерное содействие. Ни его вещи, ни его квартира и всякий живой и мертвый инвентарь… ни в коем случае не подлежат ни конфискации, ни реквизиции…”
В начале 1921 года Петр Кропоткин заболел. Из Москвы прибыла бригада самых квалифицированных докторов. Но поделать ничего было нельзя – 8 февраля Кропоткина не стало.
Было ли это акцией тихого устранения столь неудобного для власти оппонента? Никаких свидетельств этому не существует. Разве что понимание того, что смерть Кропоткина явилась очень даже кстати большевистской власти. И странный факт – еще за день до этой смерти председатель исполкома Дмитровского Совета отправил в Москву телеграмму с требованием выслать “гроб с полными принадлежностями”.
13 февраля состоялись похороны. На Новодевичье кладбище прибыли из своих тюрем анархисты – их отпустили под честное слово, до двадцати четырех часов. Президиум ВЦИК постановил “предложить ВЧК по ее усмотрению отпустить содержащихся в местах заключения анархистов для участия в похоронах П.А.Кропоткина”. И ВЧК согласилась.
Похороны главного русского анархиста вообще сопровождались неожиданным либерализмом. Ленин даже позволил анархистам издать “свою однодневную газету со всеми теми высказываниями, которые они хотели сделать в честь и память своего гениального учителя”. И те ее действительно издали – к годовщине смерти Петра Алексеевича.
А в 1924 году на скромненьком дмитровском домике возникла роскошная мемориальная доска работы самого Меркурова.

* * *

Ромен Роллан говорил: “Я очень люблю Толстого, но мне часто казалось, что Кропоткин был тем, о чем Толстой только писал. Он просто и естественно воплотил в своей личности тот идеал моральной чистоты, спокойного ясного самоотречения и совершенной любви к людям, которого мятущийся гений Толстого хотел достичь всю свою жизнь и достигал только в искусстве”.
Бернард Шоу называл Кропоткина “одним из святых столетия”.
А для жителей города Дмитрова Кропоткин был обычным бородатым стариком в высоких теплых валенках, что-то там пописывающим по вечерам за своим письменным столом в доме неподалеку от кремля.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"