КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ПРОСТРАНСТВО ЖИВОПИСИ
Бесконечность графического
переживания
Объемный взгляд художника Михаила
Ромадина
Глаз известного московского художника
Михаила Ромадина видит все. Он так у него устроен.
Не избирательно – те или иные пейзажи, фигуры и
предметы, а их вечно длящееся единение в
пространстве. Поэтому линия в его рисунках,
подкрашенных акварелью, и даже в живописных
полотнах, где так или иначе главенствует
графическое начало, никогда не кончается. Иногда
от этой бесконечности устаешь. Хочется какой-то
паузы, передышки и даже (страшно сказать!) свободы
незаконченности... Тем более что есть теория
такая европейская – “нонфинито”, оставляющая
нам, зрителям, дополнительную свободу для
воображения и домысливания. Но, увы, это не теория
Ромадина. Он не позволяет ни себе, ни нам никакой
незаконченности и рисует все подряд – дом, улицу,
фонарь, аптеку... Садится посреди любой улицы
любого города мира и разит окружающее.
Летом этого года я наблюдал результаты этого
завораживающего ромадинского рисования в
весенней Калуге, где художник обнаружил
несколько гармоничных строений, которые он
назвал античными по пропорциям, хотя обнаружить
в современной Калуге подобную “античность”,
сотворенную в XVIII–XIX веках, все труднее.
Советский и постсоветский архитектурный сюр и
китч агрессивно наступают с пугающей быстротой.
Кто не видел Калуги 10–15-летней давности, тот ее
российско-античной прелести уже никогда не
увидит. Ромадин же, вместо того чтобы скорбеть по
этому печальному поводу, поступает так, как и
должен поступать каждый настоящий художник, –
рисует уцелевшее. Не приукрашивает, а
“консервирует”, как опытный реставратор, не
позволяющий себе ваять тупые современные
новоделы, которыми, в частности, с еще более
пугающей скоростью, чем Калуга, покрывается
сегодня наша Москва.
В Калугу Михаила Ромадина, как и меня, привела
одна затея, которая именуется групповой
выставкой калужских и московских художников
“Коллаж”. Выставку придумал местный художник
Михаил Мантулин и объединил под крышей музейного
флигеля восемь авторов, склонных к этой сложной
технике. Выставку с полным правом можно
предварить известными словами Анны Ахматовой:
“Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не
ведая стыда, как желтый одуванчик у забора, как
лопухи и лебеда”. Строки эти тем более уместны,
что зеленые дворы и переулки Калуги изобилуют
всеми перечисленными дикорастущими прелестями.
Ромадин показывает на выставке театральные
эскизы 1969 года к спектаклю Театра сатиры “Теркин
на том свете”. Эскизы не были осуществлены. Более
того, увидев их, режиссер театра Валентин Плучек
сказал художнику: “Спрячь это подальше, иначе
меня с работы погонят, а тебя посадят”. Так они и
пролежали в мастерской до наших
нежданно-негаданных вольных времен и впервые
явились на глаза публике в летней Калуге.
Посотрудничав с разными режиссерами в театре,
успешно поработав с Андреем Тарковским в кино
(“Андрей Рублев”, “Солярис”), Ромадин в
последние три-четыре десятилетия целиком
погрузился в станковую графику и живопись. В
своей обширной монографии, вышедшей в Москве в 2000
году, он пишет: “Я люблю создавать картины,
которые бы не надоедали быстро, которые хотелось
бы долго рассматривать, каждый раз находить в них
что-то новое. Я люблю насыщать и перенасыщать
работы множеством деталей; чтобы увидеть большее
пространство, разворачиваю перспективу, рисую
даже то, что нормальным глазом увидеть
невозможно...”
“Ненормальный”, а точнее сказать –
кинематографический, то есть подвижный и
объемный, глаз этого художника поистине
неутомим, и если бы можно было собрать все его
произведения на одной выставке, то не исключено,
что даже шести тысяч квадратных метров
сгоревшего московского Манежа было бы
недостаточно, чтобы разместить ретроспективную
экспозицию нашего неистового рисовальщика.
Пейзажи, натюрморты, интерьеры, портреты,
нарисованные и написанные во всех частях света;
улицы и дома Парижа, Нью-Йорка, Севильи, больших и
малых городов Индии; деревенские проселки
средней России с покосившимися избами и
полуразрушенными церквами – все близко и
интересно нашему художнику.
В 1980–1990-е годы Ромадин на первый взгляд
неожиданно обращается к эстетике итальянского
живописца XVI века Джузеппе Арчимбольдо и создает
ряд сложносоставных композиций, “где
аллегорические фигуры, как в конструкторе,
складываются из символических предметов”.
Художника явно влечет бесконечное изобилие
природных форм, и он вторит этому изобилию,
изображая перенасыщенный мир “второй природы”,
созданный человеком. Широко известны такие его
программные работы, как “Равнодушносмотрящие”,
“Горизонт”, “Пробка”, диптихи “Лица”,
“Художники” и “Красавицы”, ряд композиций,
посвященных знаменитым музыкантам ХХ века.
Подобные произведения кажутся очень далекими от
тех традиций отечественного искусства, которые
были близки академику пейзажной живописи
Николаю Ромадину (отцу художника). Но если
внимательно всмотреться, например, в такие
насыщенные “густые” картины, как “Ракушки” или
“Болото”, то в них нетрудно будет обнаружить
явную связь с предельно реалистическими и
одновременно таинственными лесными пейзажами
Николая Ромадина, о котором в 1957 году писал
К.Паустовский: “Особенно щедр Ромадин в
изображении лесов и осени. Керженские леса,
стоящие по колено в полой воде, рудые северные
сосны в низком свете заката, свежие перелески в
полусвете сумерек, могучие скульптурные ели...”
Но ведь это не только мир отца, но и мир Михаила
Ромадина, постоянно углубляющегося и пристально
всматривающегося в драгоценное роящееся
пространство живой природы. И разумеется, прав
кинорежиссер Сергей Соловьев, сказавший, что
“для Ромадина мир – вещный обвал, облом
одухотворенных элементов среды, в контакте с
которыми существует он сам и окружающие его
люди”.
Вильям МЕЙЛАНД
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|