КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ВЫСОКАЯ ПЕЧАТЬ

Парадоксы Достоевского
Игорь Волгин продолжает находить их в хрестоматийно известных текстах

Игорь Волгин, пожалуй, наиболее известен своими многочисленными работами о Достоевском. В недавние годы мы уже знакомили читателей нашей газеты с его книгами “Колеблясь над бездной” и “Пропавший заговор”, которые только что удостоены премии города Москвы. Его новый сборник “Возвращение билета” уже самим названием, почерпнутым из знаменитого исповедального монолога Ивана Карамазова, обещает продолжение той же “достоевской” темы.
Действительно, добрая половина объемистого тома – это самые разнообразные материалы, повествующие как о творческой деятельности писателя (от “Дневника писателя”, целыми десятилетиями сторожко обходимого советским литературоведением или прямо определявшегося как один из “грехов” автора, до драматических судеб издававшихся Достоевским журналов “Время” и “Эпоха”), так и о мировом резонансе его великих книг.
Одна из давних нашумевших работ о Достоевском, написанная Д.С.Мережковским, называлась “Пророк русской революции”. В советские же годы его порой аттестовали как ее лютого врага, ссылаясь и на роман “Бесы”, и на тот же “Дневник…”, и всячески предостерегали читателя от этих сочинений.
Ныне “Бесами” же победно аргументируют безапелляционные утверждения о полнейшем, совершенном “раскаянии” Федора Михайловича в своих петрашевских грехах молодости. “Автор, – говорится в книге об одной такой статейке, – изо всех сил спешит осведомить новое либеральное начальство, что Достоевский – “свой”, что он не имеет никакого касательства к проблемам русской революции”, – знай только обличает “смутьянов”!
Между тем как это происходит не с этим, а с истинным, “волгинским” Достоевским, он, в сущности, горит, пылает – и сгорает! – именно на костре “проблем русской революции” – сиречь грознейших, грозящих неминуемым взрывом социальных и всяких иных противоречий и несправедливостей.
Да, он не революционер. Да, он мечтает, чтобы тугие исторические узлы были не с хряском разрублены, а постепенно развязаны. Он, как сказано в книге, памятуя об освобождении крестьян “сверху”, надеется, что “самодержавие далеко не исчерпало своих реформаторских потенций”.
Увы, заключает исследователь, благородная и спасительная программа преобразования страны передоверялась “именно тем социальным слоям, которые меньше всего могли споспешествовать ее осуществлению”. Как извещал, предупреждал и наставлял писателя чиновник, цензурировавший (и кромсавший) его “Дневник…”, “всякая мысль о несовершенстве существующих в России… поземельных отношений и о необходимости их исправления не должна быть пропускаема в печати…”.
(У книги Волгина есть подзаголовок – “Парадоксы национального самосознания”. Вот один из горчайших. Сто лет спустя Александр Солженицын тоже тщетно сначала будет пытаться давать спасительные советы в “Письме вождям”, а потом предупреждать их “сменщиков”, что “мы сейчас создаем жестокое, зверское, преступное общество – много хуже тех образцов, которые пытались копировать с Запада”. Да и не сам ли автор рецензируемой книги буквально накануне распада Советского Союза говорил в одном интервью, что “наиболее дешевый, наиболее безболезненный для общества путь – это чтобы сама правящая партия довела процесс преобразований до конца”?!)
Еще один “парадокс” Достоевского: решительный противник революционных, насильственных методов, глубоко страдавший оттого, что к ним были вынуждены прибегнуть народники, писатель, однако, высоко ценил сам порыв к крестьянству этой “искренней, честнейшей молодежи”, ее “честные усилия”.
Одна из знакомых Федора Михайловича свидетельствовала о его “боязни перестать понимать молодое поколение, разойтись с ним”. Известно, что “Бесы” и впрямь кого-то насторожили и даже оттолкнули от автора. И тем радостнее и знаменательнее было для него, что в беспримерном читательском отклике на “Дневник…” звучало и множество юных голосов, как показывает, анализируя эту огромную почту, Игорь Волгин.
И думается, что когда Достоевский торжествующе оповещал Победоносцева, что “все-таки признан молодежью нашей, вот этою самою расшатанной молодежью, нигилятиной и проч.”, то эти клишированные тогда реакционной печатью (и самим адресатом письма!) аттестации вольнолюбивой молодежи повторены здесь с явно иронической, чуть ли не издевательской интонацией.
Одна из ценнейших волгинских находок – письмо, полученное Достоевским от адвоката и литератора А.Л.Боровиковского, выступавшего защитником на знаменитом процессе “пятидесяти” (народников) и почувствовавшего в “Дневнике…” такой же интерес и сочувствие к “преступникам”, какие испытал сам.
(Занятная, кстати, ниточка протягивается здесь от Достоевского – вот очередной “парадокс”! – к его частому яростному оппоненту – Салтыкову-Щедрину, который, во-первых, был приятелем Боровиковского и, видимо, с его слов писал П.В.Анненкову о “замечательных речах” подсудимых на упомянутом процессе, а во-вторых, давно выступал горячим защитником “мальчишества”.
Ну, тут уж я занимаюсь своего рода “эпигонством”, потому что одна из характернейших черт волгинской книги – это как раз угадывание, обнаружение всякого рода неожиданных и заслуживающих дальнейшего изучения связей, аналогий и т.п. Так, ему “что-то слышится родное” Достоевскому в характере, судьбе и творчестве Чаадаева, не говоря уж о том, как часто возвращается исследователь к мысли, что, подобно Достоевскому, Гоголь и Толстой отважно – и отчаянно – брались за “решение задач, строго говоря, лежащих за пределами искусства”, – задач преображения жизни, общества.
Даже в “чисто литературоведческих” разделах сборника ощутимо бьется публицистическая жилка, живо отзывающаяся на проблемы и заботы нынешнего исторического часа. В конце же книги Волгин – историк литературы и вовсе потеснен Волгиным-публицистом. Этот Волгин остро откликается на драматические события последних десятилетий, опираясь, естественно, на уроки и заветы своего главного героя, который совсем не восхищался “плодами царства буржуазии”.
Многие высказанные здесь суждения и оценки остры и язвительны – хотя бы о той части современной российской интеллигенции, которая в наступившее “царствование” “сама соглашается перейти в социальном спектакле на второстепенные роли, дабы подавать реплики, не требующие больших интеллектуальных усилий. (Например, “Кушать подано”.) И еще на самой заре ликования по поводу всемогущей и благодетельной “руки рынка” Волгин заметил, что “мы вступили в эпоху либеральных банальностей, которые ничуть не лучше банальностей тоталитарных”.
Его же собственные лучшие работы в разных родах и жанрах не только свободны от банальностей прошлого и настоящего, но и активно, и бескомпромиссно воевали и воюют с ними.

Андрей ТУРКОВ

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"