ПОДОРОЖНАЯ ГРАМОТА 
 

Индия — тест на избитую европейскую тему “Жить сегодняшним днем”. Индия и есть сегодняшний день. На первый взгляд ее жизнь – смесь надежды и отчаяния, ежесекундная борьба за существование и размеренное, плавное движение в гармоничном, сверкающем мире. Одно не противоречит другому. Просто здесь понимаешь, что есть вещи, почти недоступные нашему уму. Избитая максима “жить сегодняшним днем” пришла в Америку и Европу с Востока, отсюда же, из Индии. Об этом говорили европейцам Вивекананда, Раджниш, и европейская цивилизация подхватила ее как идею. Подобно тому как некогда поднимала на щит идеи просветителей, марксизм. Но в Индии это не идея, а естественное состояние человека в мире. И для европейского сознания это состояние почти недоступно — хотя бы потому, что, помимо заботы о завтрашнем дне, здесь расстаешься с другой половинкой ценностей, “наработанных” западной цивилизацией. С представлениями о значимости человеческого “я”, личности. А это для нас почти невозможно, по крайней мере — настолько болезненно, что игра не стоит свеч. Вместе с прежними представлениями мы рискуем потерять куда больше, чем способны обрести, прикоснувшись к иной культуре и иным представлениям. И об этом говорит, буквально вопиет каждая улочка любого индийского города.
Мы можем почувствовать иное, мы способны на потрясение и преображение, когда прикасаемся к индийской культуре. Но не более того. Наш сегодняшний день остается нашим днем, перед ним неизбежно стоит вчера, за ним следует завтра. Тут же все происходит совсем иначе.

Далай-Лама

Дхармсала – маленький городок на севере Индии, он прилепился в горах на высоте 1700 метров. Но на самом деле это еще не горы. Гималаи тут только начинаются, это их южная граница. И если внизу не плывут дождевые облака (что в Дхармсала совсем не редкость), отсюда открывается удивительный вид на предгорную долину. Там внизу, как на карте, текут реки, зеленеют холмы, светятся по вечерам россыпи домов в поселках. А здесь – сеть узких улочек, огибающих склон горы, и на самом конце этой сети, как пойманная ею и поднимаемая вверх рыбаками большая рыбина, – монастырь.
Монастырь похож снаружи на огромный (и довольно ветхий) дом, который перестраивали не меньше пяти раз разные архитекторы. Каждый этаж, опоясанный балконом, – в своем архитектурном стиле, если только можно назвать это стилем: просто разное количество и размеры дверей и окон, другие цвета, другие перила на балконе, и конечно, над балконом висят другие, своего цвета флаги и танка (полотнища с буддистскими изречениями, изображениями мандалы и святых)... Полная эклектика, как сказали бы в Европе. Там такие строения не то что под дворец – под ночлежку не стали бы приспосабливать. Если на что это и похоже из европейских фантазий, так разве на “Вавилонскую башню”, нарисованную Брейгелем Старшим. Путаница этажей, где все держится на честном слове. Слове, которое вот-вот забудут. И башня сравняется с землей...
Но тут все иначе, и хотя монастырь ниже всего остального города – там, на самом краю, над обрывом – он именно возвышается, притягивает взгляд. Ниже всех – и выше всех. Особенно потрясает его вид, когда снизу, из долины, до городка добирается какое-нибудь дождевое облако, и монастырь, как корабль, первым вплывает в туман, просвечивая сквозь его молочные пряди. Это фантастическая картина, которую не передать словами. Туман и мелкие капли дождя, с разгону, со всего хода облака летят не сверху вниз, а снизу вверх, наискось, стремительно и легко, опровергая все законы гравитации. И монастырь плывет куда-то на юго-восток – в раскрывшийся у подножия горы там, в долине, мир.
Это монастырь, в котором находится резиденция Далай-Ламы последние полвека, после того как китайцы захватили Тибет. Четырнадцатого Далай-Ламу, четырнадцатого воплощения Бодхисаттвы Авалокитешвары на земле. Впрочем, буддисты считают жизни совсем не так. Воплощений Будды может быть множество – в бедном ремесленнике, в корове, в змее, в корне дерева. Но внятная для людей мудрость Будды воплощается в Далай-Ламе, и она не исчезает поколение за поколением – просто меняет своего носителя, тело. Ритуал поисков нового Далай-Ламы удивителен, и он неукоснительно соблюдается много веков, вплоть до сегодняшнего дня. Об этом снят знаменитый фильм Бертолуччи. Но настоящая история четырнадцатого Далай-Ламы еще более поразительна.
Накануне смерти тринадцатый Далай-Лама, обладавший, судя по сохранившимся фотографиям, пронзительным взглядом и каким-то непередаваемым, какое бывает только у детдомовских детей, выражением лица (узкого, смуглого, словно абсолютной мировой несправедливостью раз и навсегда удивленного – вот каким было это лицо), – накануне смерти он, как и многие его предшественники, указал примерное место, куда должна переселиться его душа. И умер с той же удивленной улыбкой на губах. Это был 1935 год – тогда над Тибетом, как и над всей планетой, собирались тучи Второй мировой войны, и китайская граница была почти непереходимой. Место же, указанное умирающим Далай-Ламой, находилось к северу от Тибета, в одной из китайских провинций. Точнее узнать место рождения нового Далай-Ламы помогло гадание: однажды звездным вечером ламы, собравшиеся на совет у небольшого горного озера, взглянули на водную гладь и одновременно увидели в ней горный отрог и крыши небольшой китайской деревушки. Так было определено точное место, и туда через границу была отправлена делегация высокопоставленных лам. Спустя полгода в маленькой китайской деревушке (той самой, которую они увидели когда-то на свинцовой воде высокогорного озера) в нищей крестьянской семье ими был найден один-единственный мальчик, который родился два года назад. Все совпадало. Тибетцам пришлось заплатить огромный выкуп местным китайским властям (ведь те сразу догадались, зачем в их землю пришли тибетские мудрецы), но в итоге мальчик был переправлен в Тибет, где его уже ждал роскошный дворец в центральном городе страны – Лхассе. Это был один из редчайших случаев в истории поисков Далай-Ламы, когда его не пришлось выбирать из нескольких претендентов. Мальчик был единственно возможным Далай-Ламой. И, глядя на его открытую улыбку, которая теперь светится на фотографиях по всей Индии, в каждом доме, в кабинах грузовиков, в лавках и придорожных кафе, понимаешь, что скорее всего так оно и было. Это разные, совсем разные фотографии. На одних он совсем еще маленький, с круглым, немножко смешным и таким простодушным лицом, еще без очков, но уже с близоруким прищуром. На других – юноша, окруженный пожилыми ламами, в его глазах смесь растерянности и решимости. Блеклые цвета. Это фотографии конца пятидесятых годов. Тибет уже оккупирован Китаем, и Далай-Лама живет в своего рода золотой клетке. Во дворце все есть. Все, чего пожелаешь. Его не трогают – при условии, что он будет полностью подчиняться властям. Впрочем, местами прутья клетки не золотые – железные. Так же как во всем Тибете.
И вот еще фотографии – спустя всего несколько лет. Но за эти годы происходит очень многое. Восстание на Тибете. Война. Китайская армия уничтожает каждого, кто осмелился встать на сторону восставших. Кровавое поражение. Остатки добровольцев покидают Тибет и идут через перевалы в Индию. Вместе с ними – Далай-Лама и весь его двор из Лхассы. Заснеженные перевалы. Высоты, о покорении которых многие альпинисты могут только мечтать. Пронизывающий ветер. А они идут и идут там, на фотографии, черной цепочкой, не останавливаясь, надеясь только на одно: когда дорога пойдет на спуск, теплый ветер из долины расправит их легкие одежды и согреет тело. Этой дорогой, на которой остаются слишком многие, до сих пор идут каждый год сотни и тысячи людей. Беженцы из китайского Тибета. Но первыми беженцами были они – несколько тысяч повстанцев. И четырнадцатый Далай-Лама, шедший с ними след в след...
Теперь ему шестьдесят девять. И дальше фотографий уже не нужно, хотя именно современных фотографий повсюду больше всего. Светящийся, как солнце, старик в больших и неуклюжих круглых очках. Но в том-то и дело, что передо мною не символ, не четырнадцатое перерождение Бодхисаттвы Авалокитешвары, хотя и это очень может быть. Передо мною – всего несколько секунд, пока он проходит мимо собравшихся на маленькой площадке у резиденции и садится в машину – живой и счастливый человек, которому выпала невероятная судьба: представлять на земле божественную мудрость. Я не знаю, как он это делает. Но у него получается. Почему я так в этом убежден? Я ведь не понимаю ни слова по-тибетски. Но когда он читает свои лекции в странном, уплывающем бог знает куда дворце в Дхармсале, его глухой и низкий голос, так не вяжущийся с птичьей хрупкостью чуть сутулой фигуры и близоруким взглядом сквозь круглые очки, завораживает даже сквозь микрофон, усилитель, репродукторы, которые развешаны во внутреннем дворике резиденции. Да я примерно знаю, о чем он говорит. О трагичности жизни, о потерях, о смирении. Это тема сегодняшней лекции, время от времени прерываемой пением мантр. И вдруг... из динамика раздается такой заразительный, серебряный, совершенно детский смех. Так что все мы начинаем улыбаться. И переглядываемся. На ту же тему. О потерях, о трагичности жизни. О смерти. И о маленьком китайском фонарике, который, видно, не желает этого понимать. Он все это видел. Он все это знает. Но его дело – светить в темноте.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"