ШКОЛА В ИЗГНАНИИ
«Каждый четвертый житель Земли сам
был беженцем или же беженцем был один из его
родителей. Сейчас в мире, по данным ООН, – 17
миллионов беженцев. 80% из них – женщины и дети.
Многие из этих детей не имеют возможности
нормально учиться. Некоторые из них живут в
статусе беженцев почти всю свою жизнь и не помнят
родного дома».
По данным ООН
«Я очень скучаю по дому. Наша республика была
очень красива до войны. Сколько женщин плакали на
этой войне, были потерявшие сына, были потерявшие
мужа, были потерявшие свою часть тела. Наши люди
стали строить дома, думая, что больше не будет
этой проклятой войны. Сколько было людей,
потерявших дома, которые плакали. Мне было
больно, когда я видела разрушенный дом, в котором
когда-то жили люди…»
Из сочинений чеченских детей о Родине
Как быть, если первые воспоминания
ребенка – это дом, разрушенный войной, зарево
пожара по ночам, белое лицо отца, которого уводят
расстреливать? Взрослому пережить это тяжело и
не всегда под силу. Каково же ребенку? Что он
чувствует, когда пишет в ученической тетради: “Я
хочу, чтобы не было войны”? Чем можно залечить,
загладить такие “первые воспоминания”? Ничем,
наверное. Особенно когда не знаешь, что будет
завтра. Не знаешь, будешь ли жив, будешь ли сыт. Не
знаешь, когда вернешься домой и вернешься ли. Не
знаешь, человек ли ты или уже только беженец.
Те, кого сейчас называют красивыми общими
словами “русская эмиграция первой волны”, сами
себя тоже называли беженцами. Их дети вместе со
взрослыми пережили все ужасы братоубийственной
войны и существования на чужбине. Но среди всех
мытарств и страданий взрослые не забывали, что
они несут ответственность за своих детей. Они
ощущали свое беженство как миссию, которую нужно
нести достойно. “Мы не в изгнании, мы – в
послании”, – говорили изгнанники. Главным в этой
миссии было для них – сохранить детей. Уберечь их
души от того, от чего еще можно уберечь. И
наверное, это единственно верный путь. Сохранить
ребенка. Даже когда все вокруг рушится и
опускаются руки.
Счастье всего человечества не стоит единой
детской слезинки. Эти слова повторяются так
часто, что почти уже обессмыслились.
Обессмыслились настолько, что можно не давать
себе труда думать над ними. Можно смотреть на них
как на пустую риторику. А это правда. Мы забываем
об этом очень часто.
Подчинение свободе
Из статьи С.Гессена “О нравственном
образовании”
Ребенок первоначально признает лишь
одну власть и дисциплину – именно дисциплину
силы. Объективность должного ему непонятна, он
понимает лишь объективность природы. Отношение
его к старшим есть прежде всего отношение
слабого к сильному, беспомощного к могущему,
бедного к богатому. Тот, кто все умеет и все может,
вызывает в нем чувство преданности и восхищения.
“Обращайтесь с вашим воспитанником
соответственно его возрасту. Никогда ничего не
приказывайте ему. Не давайте ему даже вообразить,
что вы притязаете иметь над ним какую бы то ни
было власть. Пусть он знает только, что он слаб, а
вы сильны; что в силу вашего и своего состояния он
по необходимости в ваших руках; пусть он это
знает, учится этому, чувствует” (Руссо).
Что это значит, что с ребенком надо говорить
только языком силы? Какова должна быть эта сила,
единственно понятная ребенку? Подобно тому как в
игре, остающейся игрой, должен просвечивать
будущий урок, точно так же и сила должна быть
озарена чем-то высшим, чем сила.
Что же это такое, что способно придать силе
некоторое высшее достоинство? Это высшее, чем
сила, мы называем авторитетом. Авторитет есть
власть, которой мы подчиняемся через некоторое
добровольное признание. В подчинении авторитету
есть уже момент положительной оценки, чего нет в
подчинении простой силе. Силе я подчиняюсь
потому, что не могу ей не подчиниться. Против
авторитета я могу восстать, и если я все-таки
подчиняюсь ему, то потому, что считаю должным ему
подчиниться. Поэтому в авторитете есть уже
момент свободы. Но с другой стороны, подлинной
свободы здесь еще нет: я все-таки подчиняюсь
здесь чужому взгляду и чужому слову, принимая его
на веру как некий извне данный мне закон.
Достойно подчиниться какому-нибудь слову потому,
что оно высказано лицом, пользующимся моим
признанием. Но еще достойнее подчиниться этому
же слову потому, что я сам, подвергнув его
собственному рассмотрению, признал его
правильным. Подчинение собственному разуму и
последовательности своего собственного
действия есть высшая ступень подчинения, или
автономия. Сила – авторитет – разум в широком
смысле этого слова – вот ступени властвования и
подчинения, осуществляющие в себе все большую и
большую степень свободы и личности. Только
личность, т.е. существо, относящееся критически к
себе самому и к окружающим, может достичь высшей
ступени подчинения – подчинения разуму,
гнушающемуся всякой тени внешнего принуждения.
Подчинение разуму, будучи высшей формой
подчинения, не умаляет, однако, значения
авторитета. Подчинение авторитету вредно, когда
авторитет является высшей инстанцией
властвования. Но поскольку вообще механизм
полезен, будучи на службе у свободы, постольку и
подчинение авторитету полезно, если только оно
состоит на службе у разума, которому личность в
последнем счете подчиняется.
1923 г.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|